– Ты что, недавно переехала? Анфилада из пяти комнат, выходящих на Страндвеген – улицу богатых и всемогущих, смотрела на залив Нюбрувикен и остров Бласиехольмен на противоположной стороне. В квартире не было ни мебели, ни ковров, ни картин, ни занавесок, только скрипучий паркет. – И да, и нет, – неопределенно ответила Турн. – Мои родители купили эту квартиру сразу после войны. Я просто… еще не успела заняться ремонтом. – Не успела? – переспросил Берггрен, подходя к окну. – А о какой войне идет речь? – Ты можешь лечь на диване, – она сменила тему разговора, заставив комиссара оторваться от любования умиротворяющим заливом. Они прошли еще через пару пустых комнат к маленькой комнате, дверь в которую запиралась. Там стоял широкий продавленный диван. – Ты живешь одна? – спросил Берггрен. Мужчины уже давно утратили всякое значение в жизни Каролин Турн, и ее это нисколько не огорчало. Ее опыт отношений мало отличался от опыта многих других. Она предпочитала одиночество. Но говорить об этом ей не нравилось: людям всегда удавалось найти политическое или философское объяснение этому решению. Так что вместо ответа она сказала: – Вздремни пару часов, тебе это нужно. – Выглядит отлично! – Берггрен кивнул в сторону дивана. Турн улыбнулась: – Можешь сделать на кухне кофе, когда проснешься. У меня мало посуды, так что, если не найдешь чистую чашку, сполосни что-нибудь из посудомойки. «Сначала нужно найти кухню», – подумал Берггрен. Он вырос в родительской трешке на улице Хантверкангатан. В пятидесятые-шестидесятые годов прошлого века в Стокгольме процветала вера в светлое будущее. Позднее это назовут «достойным уважения упрямством». Детство и юность Матса прошли в постоянной борьбе. Из-за ожирения он оказался выброшен за борт. Он не занимался спортом, его не приглашали на вечеринки. Школьные годы превратились в бесконечную муку для амбициозного, но не очень способного мальчика. От отца – рабочего металлургического завода, приехавшего в Стокгольм из Фалуна, – Берггрен унаследовал стремление к солидарности и справедливости, от матери – академика с Кунгсхольмена – он узнал, что в основе справедливого и демократического общества должна лежать равная ценность всех людей перед законом. Оба родителя дали ему понять, что он никогда не добьется большего, чем они. Он решил стать полицейским довольно рано, и ради поступления в полицейскую академию ему даже удалось сбавить вес – так усердно он готовился к вступительным испытаниям. Берггрену еще не доводилось бывать в такой огромной квартире. – Сколько же здесь квадратных метров? – Больше, чем нужно, – сухо ответила Каролин. – Справишься сам? – А ты? Ты… уходишь? – Мне кое-что пришло в голову – хочу проверить, есть ли другой вход в здание на Карлавеген, может быть, со двора или через гараж. – Сейчас? – опешил Берггрен. – Я не хочу спать. А ты отдыхай. Берггрен знал, что нужно бы запротестовать и поехать с ней, но у него не было сил, так что он кивнул, лег на диван, который оказался даже мягче, чем он предполагал, и тут же заснул. 25 Во время Второй мировой войны столицу Черногории сравняли с землей: город бомбардировали более шестидесяти раз. Кажется, абсурд – зачем тратить такое количество снарядов на этот небольшой город? И все же цифры не лгут: именно столько раз самолеты проливали свой дождь зла на когда-то живописную долину, где сливаются две реки. К концу войны все было уничтожено. В пятидесятые-шестидесятые годы Коммунистическая партия принялась отстраивала свою столицу заново, взяв за образец уже знакомый в Восточной Европе стиль – некий бюджетный вариант модернизма. Как и в Стокгольме, в столице Черногории запретили возводить дома выше пяти-шести этажей, но, в отличие от северной столицы, Подгорицу всю сделали однотипной, дешевой и бездушной. Пилот Филип Цивич любил свой родной город, но вовсе не за красоту, хотя за последние двадцать лет Подгорица действительно преобразилась в лучшую сторону. Правда, увидеть изменение столицы в ближайшие двадцать лет Цивичу не придется. Он загружал чемоданы в багажник с тяжелым сердцем. – Поехали? – спросила из машины жена. Сын на заднем сиденье играл в телефоне. Черногория, Сербия… ему все равно, где жить – это еще сильнее расстраивало Филипа Цивича. – Да, едем, – ответил он скрепя сердце. * * * Сербский министр юстиции Небойша Хаве предчувствовал, что на назначенной сразу после обеда встрече предстоят новые переговоры. В этот раз, в отличие от всех других встреч, которые он проводит в рабочее время в роскошном правительственном здании на улице Неманжина в Белграде, можно не лукавить об этом: он руководит правительством, в котором все решают компромиссы – стоит заглянуть под красочный фасад, как все расползается в разные стороны. В дверь постучали, и в следующую секунду появился секретарь – молодой мужчина с хорошей выправкой и самоуверенным видом. – К вам пришел Филип Цивич, – сообщил он. – Отлично, пусть войдет, – ответил Хаве. Он знал, какое впечатление его рабочий кабинет производит на всех, кто приходит к нему впервые: четырехметровый потолок с авторской лепниной, высокие окна, выходящие на улицу и обрамленные тяжелыми бархатными шторами; над антикварным диванным гарнитуром сверкает хрустальная люстра, а на стенах развешаны картины известных сербских художников. При виде такого богатства невозможно сдержать вздох восхищения. Филип Цивич переступил порог кабинета. Эти двое мужчин дружили так давно, что позолоченные подставки для ручек и персидские ковры вряд ли могли как-то повлиять на их отношения. И все же гость обратил внимание на роскошь вокруг. – Сядем здесь? – предложил министр, показывая на современные кресла у окна. Они сели напротив друг друга. – Меня удивили твои слова, Филип, – начал Хаве. – Я даже не знал, что ты в Белграде. – Так и было задумано – я никому не сказал, где я. Сегодня у меня есть кое-что, что позволит нам наконец поставить точку в переговорах. Министр юстиции кивнул, промолчав. Он был уверен, что его кабинет прослушивается, и предпочитал думать, что те, кто делает это, желают ему добра, но все же приучил себя не оставлять следов на записях, которые могут быть использованы против него. В этой стране сегодня один режим, а завтра уже другой. – У меня есть сведения о планирующемся ограблении денежного хранилища, – сказал Цивич. – В нем замешаны люди из Черногории. Это… невероятная история… Небойша Хаве спокойно кивнул: – Я не могу доверять сведениям, основанным на слухах. Мы же уже говорили об этом, Филип, помнишь? – Да, но это больше, чем слухи. – А это ограбление планируется в Белграде? – Нет. – В Черногории? – Нет, в Швеции. – В самом деле? – Разве ты не просил страну из Евросоюза? – Швеция нам подходит, – подтвердил Хаве. – Даже очень. Министр юстиции стремился к сотрудничеству с европейскими странами в том, что касается правоохранительной деятельности, но, чтобы брать, нужно отдавать. В последний раз старые друзья говорили об этом больше года назад, и тогда Хаве подчеркнул, что его интересует только взаимосотрудничество. – Я могу предоставить подробную информацию, – продолжил Цивич, – У меня мало имен, но есть все остальное, что поможет шведской полиции вычислить, где, когда и как произойдет ограбление. Судя по плану преступников, это крупнейшее ограбление в истории Швеции. – Кто не замышляет крупнейшее ограбление в истории… – усмехнулся Хаве. – Это тоже часть плана. – Но мне нужны гарантии, что ты сдержишь обещание. Это обещание Хаве дал своему другу детства год назад, и из-за него пилот сидел сегодня в его кабинете. Во время войны Филип Цивич участвовал в противостояниях, которые обеспечили его врагами на всю жизнь. Какое-то время ему казалось, что все забыто, но потом старые обиды полезли наружу. Он не знал, за что ему мстят, но последние восемнадцать месяцев они с семьей жили под постоянной угрозой. Цивич заставлял жену с сыном переезжать не реже раза в неделю, а сам спал с пистолетом под мышкой и порвал все связи с друзьями и родственниками – так было лучше для них. Но долго так продолжаться не могло. А в это время сербский министр юстиции Небойша Хаве, стремясь привести страну, погрязшую в коррупции и организованной преступности, к реальным изменениям, создал первую действенную программу защиты свидетелей – программу, которая будет работать на благо людей. В обмен на сведения государство обещало обеспечить свидетелю новую жизнь под другим именем, и это сработало: утечки информации из ведомств, казалось, на время прекратились. Филип Цивич следил за карьерным ростом Небойши Хаве с тех самых пор, как друг впервые вступил в политику, понимая: вот он, шанс. Хаве был амбициознее и порядочнее всех конкурентов. – Я не могу ничего гарантировать, – сказал он сейчас, тщательно подбирая слова. – Тем более, что все знают, что мы тысячу лет знакомы. – Давай так, – ответил пилот. – Если бы у меня была настолько уникальная и важная информация, что ее можно было бы использовать в качестве валюты на переговорах со шведской и европейской полицией, ты бы включил меня в программу? – Конечно! Тогда у тебя такие же права, как у любого другого гражданина. – Хорошо. Человека, который планирует ограбление, зовут Зоран Петрович. Он живет в Стокгольме. Хочешь узнать подробности, которые заинтересуют шведскую полицию?