— А тебя никто не спрашивает, — сказал Лассаль, смерив врача уничтожающим взглядом. — Политические решения здесь принимаю я. — Его превосходительство — мой пациент, и я не разрешу ему вставать с постели. — Хорошо, тогда я приглашу другого доктора, который разрешит. А ты уволен. Сэм, как фамилия того латиноамериканца, которому ты помог поступить в медицинскую школу? — Послушайте, это очень больной человек, — сказал врач. — Вы подвергаете опасности саму его жизнь. — Я что, забыл сказать тебе, чтобы ты убирался? — рявкнул Лассаль. — Мюррей, ради всего святого, — стонал мэр, — я жутко болен. Какой смысл мне вставать? — Как это, какой смысл?! Семнадцать граждан города находятся в смертельной опасности, а мэру настолько наплевать на них, что он даже не появится на месте происшествия? — Что даст мое появление там? Ты хочешь, чтобы меня освистали? — Все, что тебе придется сделать, Сэм, это спуститься в туннель и сказать в мегафон несколько слов похитителям. Потом можешь снова лезть в постель. — Ты думаешь, они станут меня слушать? — Сомневаюсь, но сделать это необходимо. Наши противники тоже будут там. Ты хочешь, чтобы они захватили инициативу и первыми воззвали к милосердию бандитов во имя спасения заложников? Мэр резко сел на постели, свесил ноги и вдруг повалился вперед. Лассалю пришлось поддержать его. Не без усилия мэр поднял голову. — Видишь, Мюррей, мне даже встать толком не под силу. Если я поеду с тобой, мне станет еще хуже, — и он добавил, широко раскрыв глаза: — Я могу даже умереть. — С политиком случаются вещи похуже, чем просто смерть, — важно заметил Лассаль. — Давай я помогу тебе влезть в брюки. Райдер Райдер открыл дверь кабины, и Лонгмэн, посторонившись, чтобы дать ему дорогу, попытался дотронуться до него дрожащими пальцами. Райдер стряхнул с себя его руку и пошел к середине вагона. Он встал рядом с Уэлкомом, но так, чтобы не попадать в зону обстрела. — Прошу внимания! Он оглядел повернувшиеся к нему лица. Только двое пассажиров смотрели ему прямо в глаза: пожилой белый джентльмен — с выражением живейшего любопытства, а воинственный негр — с прежним вызовом. Лицо машиниста было бледно, губы подергивались. По физиономии хиппи блуждала все та же отрешенная улыбка. Мать двоих малышей раз за разом ощупывала их, словно хотела навсегда запечатлеть в памяти. Брюнетка сидела в позе, рассчитанной на наилучший обзор достоинств груди. Пьянчужка, похоже, так и не приходила в сознание. — Я имею сообщить вам следующее, — продолжал Райдер. — Городские власти согласились заплатить за ваше освобождение. Мамаша привлекла своих чад к себе и по очереди пылко расцеловала. Выражение лица чернокожего "бунтаря" не изменилось. Старик принялся беззвучно аплодировать, впрочем, без тени иронии. — Если все пройдет по намеченному нами плану, вы будете отпущены целыми и невредимыми. — Что значит "по намеченному плану"? — спросил старик. — То есть, если власти сдержат слово. — Понятно, — не унимался старик, — но все же было бы крайне интересно узнать, о какой сумме идет речь. — Миллион долларов. — За каждого? Райдер отрицательно помотал головой. Старик был заметно разочарован. — Стало быть, тысяч по шестьдесят за душу, — подытожил он. — Неужели это все, чего каждый из нас стоит? — Заткнись, наконец, чертов старикан! Это был голос Уэлкома, но какой-то вялый и вроде бы чисто механический. Райдер уже знал почему. Джо напропалую кокетничал с брюнеткой. Именно ему предназначалась ее вольная поза. — Сэр, — обратилась к нему мамаша, еще теснее прижав к себе мальчишек, — вы отпустите нас сразу же, как получите деньги? — Нет, но вскоре. — А почему же не сразу? — Все! Хватит вопросов, — отрезал Райдер, а потом придвинулся вплотную к Уэлкому. — Перестань валять дурака. Оставь девчонку. Едва понизив голос, Джо браво ответил: — Можешь успокоиться. Я в состоянии контролировать это стадо и ласкать девочку одновременно. Промаха не дам ни там, ни здесь. Райдер усмехнулся, но ничего не сказал. Он снова пошел в кабину, не обращая внимания на Лонгмэна. Ему ничего не оставалось, как ждать. Только ждать. Он ни на секунду не задумывался, будут ли деньги доставлены в срок. Это не его дело. Он не трудился даже смотреть на часы. Том Берри Как только главарь вернулся в кабину машиниста, Том Берри тотчас же перестал думать о происходящем в эту минуту и вернулся в мыслях к Диди, их первой встрече, той власти, которую постепенно обрела над ним эта девушка. Не то чтобы и прежде у него не появлялось мыслей, которых не должно быть у полицейского. Однако раньше они не слишком часто докучали ему своим появлением. С Диди он впервые всерьез задумался о многих вещах. Вот уже три месяца он находился на штатском патрулировании Ист-Виллидж. Он вызвался добровольцем, бог знает почему. Прежде всего, ему смертельно наскучило разъезжать в патрульной машине с прежним напарником — толстым нацистским недобитком, который лютой ненавистью ненавидел негров, евреев, поляков, итальянцев, пуэрториканцев и всех остальных, поддерживая любую войну, начиная с войны во Вьетнаме и кончая всеми войнами прошлых времен. Поэтому Том отпустил волосы до плеч и бороду, обзавелся пончо, набором головных повязок и четок и в новом обличье легко затерялся среди свободных художников, мошенников, наркоманов, беспризорных, радикалов и прочего пестрого населения Ист-Виллидж. Новая жизнь не всегда была беззаботна, но зато и скучать не приходилось. Он познакомился и подружился с некоторыми из хиппи, среди которых попадались такие же ряженые, как он сам, только по другим причинам. Свел он знакомство с ловкими чернокожими молодыми людьми, которые вели весьма привольное существование за счет одного только цвета кожи — он был в большом фаворе в Ист-Виллидж, а также с витающими в облаках безусыми революционерами, бежавшими из суперобеспеченных семей и лучших университетов страны. Он встретился с Диди в первую неделю новой службы, когда согласно инструкции все еще вживался в незнакомую окружающую среду и привыкал к ее нравам. Помнится, он стоял и пялился на корешки книг, выставленных в витрине магазина на Сент-Марк плейс. То была смесь брошюр по освобождению стран "третьего мира" от колониального гнета, маоистских сочинений, трудов Маркузе и Джерри Рубина. В этот момент она вышла из магазина и тоже остановилась взглянуть на витрину. Она была одета в хлопчатобумажные брюки, майку, под которой не было бюстгальтера, и, как все нонконформистки, обходилась без косметики. Фигурка стройная, личико хорошенькое, но красивым его, пожалуй, не назовешь, отметил про себя Берри. Она поймала на себе его взгляд. — Книжки в витрине, приятель, — фраза не получилась грубой, потому что голос был чересчур уж нежен для этого. Он улыбнулся: — На книги я уже насмотрелся. Ты интереснее. Она пошла в направлении Второй авеню. Без особой цели он поплелся вслед. Она лишь усмехнулась, заметив, как он поравнялся с ней. — Угости меня чашкой кофе, — попросил он. — Отвяжись. — Я совсем на мели. — Пойди попроси подаяния у кого-нибудь другого, — резко бросила она, но тут же без всякого перехода спросила: — Ты голоден? Они зашли в кафе, и она купила ему бутерброд. Она приняла его за одного из сторонников Движения — этого аморфного псевдореволюционного объединения молодежи, которое было отчасти политическим, отчасти социальным, отчасти сексуальным, отчасти формой приспособленчества, а еще больше — мешаниной всего этого сразу. Поэтому, когда они разговорились, она была поражена глубиной его невежества. Она одновременно притягивала и раздражала его. Он не хотел возбуждать подозрений, но их у нее и так не было. Ее возмутила только его слабая информированность. Пришлось на ходу придумать объяснение. — Понимаешь, я совсем недавно бродяжничаю и только начинаю узнавать, что такое ваше Движение. — Так у тебя была обычная работа? — Ты не поверишь, но еще недавно я был обыкновенным банковским клерком, — вдохновенно врал Берри. — Как я ненавидел это обывательское занятие! И вот — решил все бросить и делать то, что мне по душе… — …Хотя ты и сам толком не знаешь пока, что именно тебе по душе, не так ли? — Так. Но я узнаю. Я действительно хочу узнать. — Хорошо, тогда я помогу тебе. — Я был бы страшно признателен, — сказал он вполне искренно. — Скажи, теперь я тебе больше нравлюсь? — Больше, чем когда? — Ну, когда ты впервые меня увидела. — Почему? Ты мне почти сразу пришелся по душе… Они встретились на следующий день, и началось его идеологическое воспитание. Еще неделю спустя он уже был как дома в ее маленькой квартирке. Правда, ему приходилось пускать в ход всю изобретательность, чтобы пистолет не попался ей на глаза. И все же в один прекрасный день осторожность изменила ему и она заметила, как он перекладывал оружие из кармана в карман. — Это?.. Это пистолет. Видишь ли, глупо как-то, но на меня однажды напали, ограбили и страшно избили. И вот, с тех пор…