— Поддержали? — Нет, — сокрушенно махнул рукой Баранкин. — Не подхватили… Но мы сейчас новый почин поднимаем, — успокоил Леву Баранкин. — Какой же, если не секрет? — А вот этого я вам не скажу, — лукаво рассмеялся Баранкин. — Узнаете сами из прессы и телевидения. А вот и наш нарушитель, боль коллектива! — указал член культкомиссии на идущего в глубине двора человека. Человек этот нёс под мышкой рулон картона и, видимо, очень торопился. — Кто такой? — Да Махлюдов. Молодой еще, вот и получился срыв. Уж не по этому ли вы к нам делу? — Именно по этому, — признался Лева. — Хотел уточнить детали, порасспросить, что думают о нем на базе? — Плохого ничего сказать не могу. Конечно, сохранились от прошлого кое-какие дурные привычки: любит пиво, недавно окурок на клумбу бросил. А в целом — талант. Мы, пока он без машины остался, привлекли его к организации выставки прикладного творчества. Проявил массу выдумки! — Что еще за выставка? — Понимаете, — начал объяснять Баранкин, — производство у нас специфическое. Случается, что иной возвращается из рейса усталый, с напряженными нервами. А другой бензина на заправке нанюхался, вот психика и пошаливает. Отправь такого человека домой без подготовки, он и теще нагрубиянничать может, и спиртное в рот взять себе позволит. Мы уж и с врачами, и с психологами советовались. Ну и решили применить испытанное сред-ctbo — рукоделие! Удивлены? А между тем ничто так не умиротворяет, как вышивание гладью. Смотрели фильм "Чрезвычайный посол"? Как там шведский король гладью шил! Вот мы и подумали: король смог, а уж наши не подкачают. Ну и ввели! Десять минут до работы и десять после. Кто гладью кроет, а кто крестом. — Что же вышивают? — Это уж у кого к чему душа. Махоркин карбюратор в разрезе вышил; Квашина, того на коленчатый вал потянуло. Очень наглядно получается. Водитель Смирнягин своего лучшего друга постового Гаврилюка в кресте запечатлел с поднятым жезлом. Милиционеры смотреть приходили. Очень хвалили. — А Махлюдов? Махлюдов что-нибудь вышил? — Чего не помню, того не помню, — сокрушенно ответил Баранкин. — Да вы у него сами спросите. Идемте, я вас провожу… Комната, где работал Махлюдов, была чем-то вроде мастерской художника. Один угол был загроможден большими листами картона. Махлюдов занимался тем, что оклеивал щиты белой бумагой. Следователя он встретил неприветливо. — Я все рассказал в милиции, — заметил он мрачно. — Придется повторить… Интуиция подсказала Баксту, что надо каким-то психологическим приемом оторвать шофера от привычного, видимо, занятия и усадить на табурет. — Закуривайте, Махлюдов, — Бакст широким жестом протянул пачку сигарет. — На территории не положено. — Да, да, вы правы… Вот если бы пивка, как в тот день… Напоминание о пиве, по задумке стажера, должно было психологически надломить шофера. Но Махлюдов надламываться не захотел. Бакста это рассердило. "Придется выкладывать карты на стол", — подумал он и, приняв официальный гон, спросил: — Почему вы не заявили в милицию немедленно? Где вы пропадали полтора часа после угона фургона? — У тети был, на Ваганьковском кладбище. — У тети? — Да, у тети… Она умерла месяц назад. — Вы хотите сказать, что после пропажи фургона вы пошли на кладбище разыскивать могилку любимой тети? — съехидничал Бакст. — Разве это запрещено? — Ну хорошо, хорошо, — беря себя в руки, проговорил стажер. — Предположим, что вы в самом деле были на кладбище. Но не полтора же часа! Извините меня, — вкрадчиво добавил он, — но даже наш самый гуманный в мире суд не поверит, что вы, молодой, пышущий, как видно, здоровьем человек, битых полтора часа проплакали над могилкой тети. — Я не плакал над могилкой, — признался шофер. — Я ее искал. — А свидетели, свидетели у вас есть? — буравя Махлюдова глазами, резко спросил Бакст. — Нет… — Ну вот видите, — как-то по-особому мягко проговорил Лева. Он уже чувствовал, что окончательно загнал шофера в угол, и приготовился уже сказать любимую фразу: "Ну а теперь рассказывайте, как все было…", как вдруг заметил, что листы картона, стоявшие до сих пор неподвижно в углу, задвигались и, отряхивая с пиджака пыль, из-за них вышел полковник Багиров. — Хорош, нечего сказать, хорош, — проговорил он, глядя на Бакста. — Семнадцать грубых ошибок при проведении простейшего опроса. А отчего? Оттого, что мало еще в вас, Лева, веры в человека. Вас смутило, что шофер пошел на кладбище — это раз, и провел там полтора часа — это два. А я не вижу в этом ничего удивительного для такого человека, как Махлюдов. Махлюдов недавний солдат, отличник боевой подготовки, водитель бронетранспортера, значкист ГТО. Что же тут удивительного, что, оказавшись рядом с кладбищем, где похоронена тетя, он в трудный психологический момент свернул именно гуда?.. Багиров вытащил из кармана записную книжку и перекинул несколько исписанных листов. — …Что касается полутора часов… Я сделал небольшой расчет. Вот, поглядите… — и Багиров жестом пригласил Бакста и Махлюдова к столу. — У вас есть мелок? Получив мел, Багиров решительными штрихами начертил на столе план Ваганьковского кладбища, быстро разбил его на квадраты, аллеи и расставил, словно то была военная карта, нужные топографические знаки: — Трамвайная остановка, вход, церковь Воскресения. Слева — администрация и выдача инвентаря, а вот здесь, — полковник обозначил мелом точку недалеко от центра кладбища, — здесь 13-й участок, где похоронена Полина Андреевна Махлюдова… Я не ошибся? — спросил он, обернувшись к шоферу. — Никак нет, товарищ полковник! — Вот видите, — обратился Багиров к Баксту, явно довольный ответом Махлюдова. — Вы сами-то хоть раз бывали на Ваганьковском кладбище? У вас, кажется, тоже тетя была? — Да! — поспешно ответил Лева. — Но она еще жива! — И пусть здравствует, — подхватил Багиров. — Но если бы вы бывали на Ваганьковском кладбище, то, наверное, знали бы, что от ворот до 13-го участка, при условии, что знаешь дорогу, не менее 15 минут хода. Туда и обратно, следовательно, полчаса. Но Махлюдов дороги не знал. Следовательно, эту цифру надо, как минимум, удвоить. Не знал он и номера участка. Вы пробовали когда-нибудь получить справку в домоуправлении? Сколько на это уходит времени? — Не меньше получаса, — быстро ответил стажер, увлеченный железной логикой Багирову. — Предположим, что так. Но в условиях кладбища эту цифру надо увеличить вдвое-втрое. Это на круг получается час. Итого, вместе с ходьбой — полтора часа. Кроме того, надо купить цветы. Какие цветы вы купили для тети? — обратился Багиров к шоферу. — Бессмертники и астры. — Совершенно точно, — подтвердил Багиров. — Салихов с утра ездил на кладбище и подтвердил, что на могиле Полины Андреевны действительно лежат бессмертники и астры. Вот вам и арифметика следствия, стажер Бакст. Полковник вынул из кармана носовой платок и аккуратно, по старой армейской привычке, стер план кладбища. — Ну, а теперь… пора домой. На сегодня практические занятия можно считать законченными, — возвысив голос, проговорил Багиров. — Выходите, ребята. На глазах у изумленного Бакста из-за листов фанеры вышли стажеры Гога, Наиль и Гера Андалузова и, громко обсуждая Левины просчеты, направились к выходу. — Мои студенты с юридического факультета МГУ — будущее родной криминалистики, — ласково проговорил Багиров. Глаза его светились… Профессора и мозолисты Николай Николаевич Гурмаев был врачом. И поскольку самой важной частью человеческого организма он считал ноги, то он был врачом-ортопедом. — Ноги, — говаривал он, — болели, болят и будут болеть, невзирая на эпохи, географические широты и идеологические барьеры. Эту простую, как кирзовый сапог, мысль он и пытался донести до сознания своих учеников. Сегодняшняя лекция явно удавалась. Профессор был в ударе. Он говорил о ногах и прогрессе. В воображении студентов возникали картины их будущих трудовых будней. — Ноги болели у мамонтов, египетских фараонов, пещерных медведей и даже у Наполеона. Но самой, благодатной почвой для недуга всегда была именно человеческая нога. Чем изощреннее становился человеческий ум, тем слабее делались ноги. Таким образом, — при этих словах профессор поднял указательный палец, — прогресс выдвигает вас в первые ряды борцов за здоровье и гигиену человечества. Вопросы есть? — спросил он, обводя ласковым взглядом притихших ортопедов. С заднего ряда потянулась рука: — Неужели ноги будут болеть всегда? — спросил тонкий голосок. — Всегда! — с улыбкой проговорил Гурмаев. — Даже на высшей ступени развития общества? — Даже на высшей! — Даже на самой-самой высшей? — Даже на самой-самой, — снисходительно пояснил профессор. И только тут понял, что, кажется, увлекся и завернул слишком круто. Ряды зароптали. Вырос лес рук. В аудитории сделалось темнее. — Но… — профессор сделал многозначительную паузу, — …но могучая поступь науки и техники опрокинет фатализм конечностей, и на страже нашего с вами здоровья будет стоять самый здоровый и мощный двигательный аппарат.