— Да… — в который уже раз протянул Гурмаев, дивясь неожиданному повороту разговора. Но эти его мысли были прерваны громким возгласом Степана: — Здесь, что ли? — Здесь! — отвечал Гурмаев, увидев перед собой знакомую улицу и дом. — Тогда открывай ворота… Еще сложнее было с рабочими. Гурмаев ждал их в четверг, как условились, и специально из-за этого остался на даче. Но рабочие в тот день не пришли, а объявились лишь в субботу. На вопрос Гурмаева, отчего же они не пришли в четверг, коротко ответили: поправляли здоровье. У одного из мастеров сильно косил глаз. К делу они приступили без промедления, что очень понравилось Гурмаеву. Так что к обеду одно кольцо полностью ушло в землю, и уже накатили второе, когда Галина Еремеевна пришла звать к обеду. — На второе будет рис с бараниной, — сообщила она, разливая огненный борщ. Однако к пище мастера не проявили никакого энтузиазма. Хозяин, — обратился к Гурмаеву тот, у которого косил глаз, — а надо бы того… спрыснуть. А то вода тухнуть будет. — Отчего же она будет тухнуть? — удивился Гурмаев. — У других не тухнет… — У других не тухнет, а у тебя будет. — Но… позвольте, — сопротивлялся Гурмаев, чувствуя жгучую обиду, — свойства земли, они как будто бы… — Это уж как хотите, свойства или не свойства, — сморкаясь в палец, прервал его тот, у которого один глаз косил, — только уж это как есть… Обычай такой, — поддакнул другой мастер, тот, у которого оба глаза смотрели прямо. — Да я бы и рад, да ведь нет. Сам-то я не пью… — А мы что ж? Мы разве пьем? — обиделись мастера. — Да нам на алкоголь начхать. Только нельзя! — суеверно заметил тот, который смотрел прямо. — Галюша, — тихо позвал Гурмаев, — у нас где-то спирт для компрессов был, ты бы посмотрела… Первая рюмка была выпита за хозяйку дома и за замечательный борщ, который, как высказался один из мастеров, "до самого пупка прожигает". Вторую хотели поднять за хозяина, но Гурмаев уперся и сказал, что так нельзя, что надо прежде выпить за главное, то есть за колодец. — Пусть вода в нем будет чиста, как слеза младенца, — пожелал косой мастер. Гурмаев, растроганный, попросил налить и ему. — Пусть он будет глубоким и свежим, — сказал он. Мастера дружно крякнули и достали из сумы бутылку портвейна "Кавказ". Когда Гурмаев уснул после выпитого, странные видения роились в его голове. Чудилось Николаю Николаевичу, будто лежит он на террасе загородного дома в шерстяной расшитой душегрейке и наслаждается благолепием природы. Прожужжал шмель, залетела бабочка, потолклась перед носом профессора и запорхала дальше. Куда летишь, пеструшка? Сон дивный, сон чудный. Гурмаеву не хотелось отрывать взгляда от прихотливого полета божьей твари, он чуть скосил глаза и узрел нечто такое, что даже во сне показалось ему странным. Бабочка, только что порхавшая над головой, долетела до порога и опустилась на грудь человека, до странности похожего на Сидора Ширинкина. Рука Сидора в каком-то замедленном ритме описала дугу и вдруг сграбастала бабочку. Хрустнули пальцы — и акварельные крылья бабочки превратились в пыль. Сердце Гурмаева сжалось. — Что же ты делаешь, басурман? — запротестовал он. — Живую природу губишь… — Так ведь она, стервь, всю капусту изгадит, — сурово сказал человек с обликом Сидора. — Ширинкин, ты? — воскликнул профессор. Но человек, так похожий на мозолиста, сделал предостерегающий жест рукой. — Как ты сюда попал, Сидор? — невольно переходя на шепот, спросил Гурмаев. — Поговорить надо… — О чем же, Сидор? — О Дубровском… Тут с человеком, похожим на Ширинкина, произошло что-то странное. Он заволновался, замахал руками, в его глазах мелькнул испуг, и, уткнувшись носом в душегрейку профессора, он глухо зарыдал. — Что ты, Сидор, что, голубчик, — гладил его Гурмаев по голове. — Разве беда какая? — Беда, ой, беда, — запричитал Ширинкин. — С кем же беда, Сидор? — С Дубровским… — Ты какого, Сидор, Дубровского имеешь в виду? Того толстого из Заготпушнины, что к тебе по вторникам ходит? Мозолист поднял на профессора испуганный взор. — Да хрен с ним что будет. Он здоров, как мерин. — Какого же тогда Дубровского? — Известно, какого, — Александра Сергеевича Пушкина. Его творенье! — Так, так, так… — задумчиво говорил Гурмаев, следя за секундной стрелкой. — Пульс у тебя нормальный, разве что самую малость учащен. Переутомился ты, Сидор, отдохнуть тебе надо. Но Ширинкину эти профессоровы слова почему-то не понравились. Он вырвал руку, которую поглаживал Гурмаев. — Что ты мне пульс считаешь? Ты лучше денежки свои посчитай! Сколько за "Дубровского" отвалил? — Ты, верно, хочешь спросить, сколько я за рукопись "Дубровского" уплатил? — Ну да, да… Дошло, наконец. Сколько с вас сорвал этот прощелыга? — кипятился Ширинкин. — Я ему руки обломаю… Я его бритвой, негодяя… — Ах, ах… — вздыхал Гурмаев. — Да что же ты его ругаешь, Сидор? Разве "Дубровский" не стоит того, что уплачено? — Смотреть надо было! — кричал Ширинкин, от волнения переходя на "ты", чего раньше никогда не позволял. — Заладил: Дубровский, Дубровский, Дубровский… Ему липу всучили, а он и рад… — Почему же липу? — обиделся профессор. — А потому! Разве я "Дубровского" не знаю? Наизусть помню от первой до последней строчечки… "Весь дом был в движении, слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ, — с чувством декламировал мозолист. — В уборной барышни, перед зеркалом — дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириповну… — Скоро ли? — раздался у дверей голос Кирила Петровича. — Невеста готова — сказала дама Кирилу Петровичу, — прикажите садиться в карету. — С Богом, — отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола образ: — Подойди ко мне, Маша, — сказал он тронутым голосом, — благословляю тебя… Бледная девушка упала ему в ноги и зарыдала. "Папенька, папенька…" По лицу Ширинкина текли крупные мутные слезы. — Ну и что? — спросил изумленный Гурмаев. Он никогда не слышал такого задушевного чтения. — А вот что, — проговорил Ширинкин, утирая ладонью глаза, — у Александра Сергеевича как? — "С Богом, — отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола образ…" — Ну? — А у вас? — "С Богом, — отвечал Кирила Петрович и взял со стола обрез". У Пушкина: "В сарае кучера закладывали карету", а у вас в списке уж совсем бог весть что: "В сарае кучера закладывали". — Постой, постой, — заволновался профессор. — Может, это Александр Сергеевич маху дал? Он хоть и классик, а… — Конечно, держи карман шире. Можно подумать, Александр Сергеевич без отрыва от производства лицеи кончал… — А скажи-ка мне. Сидор, — с загадочной улыбкой и уже совершенно спокойно спросил Гурмаев, — откуда тебе все это известно, разве ты рукопись видел? Лицо Ширинкина сразу окаменело, в глазах промелькнул испуг Он снова понес околесицу. — Помилуй Бог, не было греха. Не было! Не видел! Ничего не видел, ничего не знаю. Вот тебе крест, сам не ведаю, что несу… — Что же, тебе все это приснилось? — Приснилось, истинное слово, приснилось, — обрадовался Ширинкин. — А я уж так напугался… Шутка ли: а вдруг сон в руку? Дай, думаю, съезжу, упрежу. Сон. он всякий бывает, особенно в наше научное время. Может, гипноз? — Бывает, бывает, Сидор, — проговорил Гурмаев, жалея Ширинкина.