— А знаете, весьма вероятно, что весь теракт — дело рук одного или двух человек. Ну вроде как ударник и третья флейта объявляют себя попеременно то оркестром Лондонской Филармонии, то какого-нибудь завода Фодена. — Хорошее сравнение. — Что будем делать теперь? — Я приказал опросить все агентства по найму недвижимости и установить недавние сделки по краткосрочной аренде помещений в районе Оулд Комптон-Стрит. — Он перебрал пачку карточек с названиями агентств. "Джейкс и Джейкс", "Братья Бланкатуана", "Дэмиэн Раскин", "Поул и Ватни", "Хэрри Голдхилл" и прочие. Список арендаторов скоро будет готов. Это нам поможет. Зазвонил телефон. Телефонистка сообщила, что звонят из Бейрута. Маджон торопливо снял трубку. — Алло, — раздался осторожный голос, — это главный начальник детективов Миджин? — Маджон. — Отдел по борьбе с терроризмом? — Кто говорит? — Мое имя вам не известно. — Хотите пари? — В любом случае, я намерен заявить самый пылкий протест. — Как, и вы тоже? — А что, кто-нибудь еще заявляет пылкий протест? — Им дай только волю. Кто-то ведь протестовал сегодня утром против того, чтобы отнести убийство на счет "Героев Завета"? — Ну и правильно. — А, так вы, значит, Хамзауи? Наступила пауза. — Давайте сохранять благоразумие, — взмолился голос в трубке. — Нет, я не Хамзауи. Я — Кресс. Ахмед Кресс. Я занимаюсь связью с общественностью. — Чем-чем? — Маджон не верил собственным ушам. — Я представляю тех, кого вы ошибочно именуете нежелательными элементами, — продолжал Кресс. — Борцов за свободу, похитителей людей, вообще — революционеров. Я стремлюсь улучшить их имидж. — Господи боже! И каким же путем? — Периодически доказываю, что взятые ими заложники еще живы. Мы рассылаем видеозаписи — увы, очень скверного качества, — где заложники говорят, что с ними хорошо обращаются. Но я первый готов признать, что наши записи дают обратный результат, до того плохо они исполнены. Они оставляют впечатление сломленных людей, произносящих свои заявления под принуждением, а это совсем не так. — Позвольте мне в этом усомниться. — Клянусь, положа руку на сердце! — Стиснув другой рукой горло пленнику? — Вы меня обижаете. — Я думал, вы рассердитесь. — Сержусь не я, я лишь негодую. — А сердится Хамзауи? — Вам сообщили? — Догадался. Хамзауи разъярился, потому что Фархаз приписал себе его подвиги? — Фархаз мертв. — Меня информируют иначе. — Да? — Казалось, Кресс был искренне ошеломлен. — Чем вы так удивлены? — Я был на его похоронах. — Ошибки быть не могло? — И нам пришлось содержать вдову. — Вдова опознала труп? — Там и опознавать было нечего. Хамзауи об этом позаботился. — У него могли быть причины желать, чтобы Фархаз считался покойником. — Причины? — Самообман. — И вы полагаете… — Я полагаю, что недавние преступления в Лондоне совершил Фархаз. Его мы и ищем. Его и найдем. — Клянусь всем, что свято! Какое оскорбление "Братству Полумесяца", гордо провозглашающему свою ответственность за эти дела! Неужели вам неясны чувства Хамзауи? Это же все равно что пощечина. — Уж кому-кому, а ему бы я ее с удовольствием влепил. Сумей я и дать ему по физиономии, и арестовать Фархаза, буду беспредельно рад. И Маджон повесил трубку. Так же, как и ранее Хилари, он был доволен, что сумел внести свою лепту в хаос, царящий в среде окопавшихся в Бейруте безумцев. Вскоре Маджону доложили, что Голдхилл недавно сдал бывшее ателье Агностопулоса какой-то фирме "Сидарекс", зарегистрированной в Тунисе и занимавшейся импортно-экспортными операциями. Подписал контракт некий господин Лайонелл Гуинн, проживавший по Олд Фордж, 34, Балаклава Крещент, Йовил. Хватило звонка в полицейский участок Йовила, чтобы установить: никакого района Балаклава Крещент там и в помине нет. Следующий звонок — в полицейское управ-ление Туниса — принес информацию не менее ценную: никакому "Сидарексу" лицензии на торговые операции в Тунисе не выдавались. — Весьма неосторожно, — буркнул Маджон. — При такой-то злопамятности — ни на грош дальновидности. Позвонил Ховэдэй из полицейской машины в Сохо. — Итак? — Хорошие новости, если их можно таковыми считать. Эксклюзивным представителем "Сидарекса" является Мустафа Тамил. Его имя указано на двери по-английски и по-арабски. — Есть какие-либо признаки жизни? — Абсолютно никаких. Дверь заперта и висит записка, что он ушел обедать. Что-то долговато обедает. Какие будут указания? Может, взломать дверь? — Рано еще. Продолжайте наблюдение. Кстати говоря, "Сидарекс" — компания липовая, а господин Гуинн, подписавший контракт на аренду, всего лишь плод чьего-то воображения. — Может, Тамила? — Может, и Тамила. Из своего окна Хилари заметил полицейскую машину, ставшую поодаль на улице, а также суету у дома 88. Удивительным даром обладала полиция — демонстрировать свое присутствие именно попытками оставаться незаметной. Было в поведении полицейских нечто, нормальным людям несвойственное: в походке, в привычке озираться по сторонам и даже бросать взгляд вверх, прежде чем войти в дверь; в манере поджидать, пока не подойдут остальные; в том, как они пытались уловить движения объектов наблюдения по отражению в стеклах витрин — все выдавало их присутствие. Момент созрел. Полиция наживку заглотнула. Хилари позвонил в Бейрут. На звонок ответил крайне возбужденный Ахмед Кресс. — Почему ты не позвонил вчера? Позавчера? А теперь — кто знает? Может быть, уже поздно! — Да в чем дело? — Хамзауи совсем озверел! Клянусь, положа руку на сердце! Пусть я рассыплюсь в прах, если преувеличиваю! — Что произошло? — Поскольку твоего номера у нас нет, он пал до того, что был вынужден звонить этому заклятому колониалисту Миджину, а тот разговаривает с патерналистской снисходительностью, унизительной для человека столь гордого, как Фарук Хамзауи. Он утверждал, что Фархаз жив и что Скотленд-Ярд считает его куда более опасным, нежели самого Фарука. Ну ты же понимаешь — как такое стерпеть Фаруку Хамзауи, считавшему самым опасным самого себя, да еще со стороны Скотленд-Ярда, который мы все воспитаны уважать благодаря Агате Кристи, Дороти Сейерс и мадам Тюссо? — Чем я могу помочь? — Фарук Хамзауи клянется, что лично отправится в Лондон и докопается до правды! — Где он сейчас?