— Вы владеете арабским. — Арабским. — Я знаю, — дружелюбно улыбнулся Маджон. — Проверяли, знаю ли я? — Вы служили в том регионе? В войну и после войны? Молчание Хилари означало, что, по его мнению, подобные сведения подпадают под действие Закона об охране государственной тайны. Сев на стул, Маджон подал знак Ховэдэю. Тот протянул ему какой-то список. Маджон быстро пробежал список глазами. На лице Хилари застыла бесстрастная маска. — Вам говорит что-либо имя Фарука Хамзауи? — … — А имя Абдула Фархаза? Надеюсь, я правильно выговариваю? — … — Есть ли у вас друзья среди "Мучеников Семнадцатого Сентября"? — … — Знаете ли вы кого-нибудь в Девизе? — … — О чем вам разрешается говорить? — Спросите премьер-министра. Я не хочу сделать неверный шаг. Это по нынешним временам опасно. Маджон улыбнулся снова. — Уважаю человека, знающего в своем деле толк. Вернее — знавшего в своем деле толк. — Жаль, что не могу ответить на комплимент комплиментом. — То есть? — Подготовипись-то вы изрядно, не отрицаю. По-моему — так даже чересчур. Но — если позволите высказать замечание — полиции вряд ли стоит выкладывать все свои карты на стол сразу. — А с чего вы взяли, что я выложил все свои карты? — очень тихо спросил Маджон. В это время позвонили в дверь. — Как по заказу, — заметил Маджон. — Жуть, да и только. Ховэдэй молча кивнул. — Откройте им, Ховэдэй, будьте любезны. Сдается мне, господину Глэспу открывать не хочется. Он может снова впасть в искушение стать полковником Криспом, тогда хлопот не оберешься. Хилари подался к двери, но Ховэдэй опередил его. — Что вы себе позволяете… Ховэдэй впустил в квартиру господина Голдхилла. — Это он! — вскрикнул Голдхилл. — Кто — "он"? — спросил Маджон. — Лайонелл Гуинн. — Лайонелл Гуинн? — в деланном изумлении воскликнул Маджон. — Неужто тот самый Лайонелл Гуинн, что проживает по адресу Оулд Фордж, 34, Балаклава Кре-щент, Йовил? — Он указал этот адрес? — спросил Голдхилл. — Я так, с ходу, не вспомню. — Его это адрес, его. Адрес дома Лайонелла Гуинна. И гости в его доме живут: некто полковник Крисп, некто Хилари Глэсп и некий милый юный иностранный джентльмен, господин Ибрагим Шамади, — сказал Маджон. — Похоже — араб, — заключил Голдхилл. — Араб и есть. — Господи, да здесь же все разнесли вдребезги! — воскликнул Голдхилл, лишь сейчас заметив выщербленные пулями стены. — Уж не здесь ли… О, боже! А кому принадлежат строения по этой стороне улицы? — Моя квартира принадлежит мне, — сказал Хилари. — Почему вы тогда указали адрес в Йовиле? Да и где это — Йовил? Он вообще существует? — спросил Голдхилл. — Двоих следователей вполне достаточно для этого дела, господин Голдхилл, — остановил его Маджон. — И мне не хотелось бы смущать господина Глэспа далее, заставляя его думать, будто он подвергается перекрестному допросу. Я всего лишь просил вас заехать сюда сегодня в удобное для вас время, чтобы удостоверить личность господина… этого господина. — Никаких сомнений: это — господин Гуинн, что я и готов засвидетельствовать в любом суде. — О, в этом никакой необходимости не будет, — поспешил заверить его Маджон. — Этот господин ничего предосудительного не сделал. — В таком случае — кто же тогда Глэсп? — удивился Голдхилл. — Долго объяснять. — Но на двери написано: "Глэсп". — Естественно. — Так Глэсп — Гуинн? — И, несомненно, наоборот. Голдхилл присвистнул, к чему явно питал склонность. После затянувшейся паузы Маджон сумел наконец выпроводить Хэрри Голдхилла обратно в его контору. Затем заговорил Хилари. Голос его звучал мягко и вопрошающе: — Вы сказали, что ничего предосудительного я не сделал… — Если мои предположения справедливы, то вы осуществили почти безупречную полицейскую операцию, постоянно балансируя на грани законного, как подобные операции и должны проводиться. Вы действовали более рискованно, чем могли бы себе позволить мы. Установленный распорядок не оставляет места воображению. — Шеф даже говорил в ходе следствия, что представил бы к награде того, кто все это рассчитал и соорудил, — внезапно вставил Ховэдэй, намеренно демонстративно сбросив личину раболепного подчиненного. — Я действительно так считаю, — подтвердил Маджон. "Рассчитал и соорудил" — эти слова пришлись Хилари по вкусу. Они отражали все тончайшее мастерство, необходимое, чтобы создать нужную ситуацию; всю глубину познания человеческой натуры, требуемую, чтобы безошибочно подобрать наживку; умение дозировать информацию; всю отработанность движений в подобного рода корриде. Хилари охватили теплые чувства к этому человеку, вернее — к ним обоим. — Вы заслуживаете откровенных ответов на свои вопросы. — Может, и заслуживаю, но, в общем-то, они мне и не нужны, — ответил Маджон и разгладил рукой блокнот, который вытащил из кармана. — Скажите, прав ли я. Мы должны возместить вам причиненный квартире ущерб. Это ясно. Но, кроме того, были ведь весьма дорогостоящие телефонные переговоры с Бейрутом? — Такие переговоры действительно имели место, — подтвердил Хилари, — но, поскольку не в моих интересах было оставлять следы, и поскольку звонил я с разных телефонов, я и понятия не имею, во сколько мне это обошлось. — Мы не очень придирчивы в подобных случаях. Компенсация будет выплачиваться из секретных фондов, созданных как раз для аналогичных ситуаций, и мы просто оценим сумму ваших расходов, исходя из стоимости телефонных переговоров. Вы также несколько раз звонили по местным телефонам в редакции газет, верно? — Верно, — хмуро усмехнулся Хилари. — А также ездили поездом в Девиз, Логборо и даже в такую даль, как Эджвер. — Вы ошиблись в последовательности этих поездок. — Я и не намеревался устанавливать их в правильной последовательности. Были ли у вас иные расходы, о которых мне не пришло в голову подумать? Да, кстати, — вы ведь на поезде первым классом ездили? — Я покупал самые дешевые билеты. — Поскольку билетов вы все равно не сохранили, то будем считать, что первым. Во всяком случае, я именно так оплачу вам проезд. — Очень мило с вашей стороны. — В таком случае, представьте мне список всех ваших расходов — и не обязательно абсолютно точный, — которые мы обязаны вам возместить.