— Послушайте, оставьте вы меня в покое. Вы нарушаете неприкосновенность личной жизни, ясно вам? Будьте любезны удалиться отсюда. — Не впустите, значит? — Не впущу. И не выйду. — Да что вы упираетесь? — Долго объяснять. Привык к уединению. — Можно это процитировать? — У вас еще хватает наглости спрашивать! Все равно же придумаете, что захотите, как всегда. Собеседник Хилари чуть заметно вздрогнул. — Не без того, конечно, но если бы такие, как вы, нам помогали, то и без выдумок бы обошлись. — Уходите, или я вызову полицию. — Полиция мне все и рассказала. А вы, говорят, полковник то ли Криппс, то ли Крисп. — Почему тогда вы спрашивали, не Глэсп ли я? — Так на двери написано. — Спокойной ночи. — Может, передумаете? Даже не потрудившись ответить, Хилари закрыл дверь на двойной засов и вернулся в неосвещенную комнату. Чего-чего, а в газеты ему попадать никак было нельзя. Он живо представил себе, как фотография попадает на глаза господину Голдхиллу и как тот сообщает в полицию, что на фотографии изображен Лайонелл Гуинн, арендовавший помещение по поручению фирмы "Сидарекс". Нет, таких ошибок он сейчас позволить себе не мог. Мысль о кино придется оставить до тех пор, пока битву в Сохо не вытеснят из заголовков иные новости. Задернув на кухне шторы, Хилари разогрел жестянку макарон с сыром. Ничто не вызывает такого аппетита, как противоборство. Оказаться пленником в собственном доме — что за невыносимое падение с вершин эйфории. Нежданно-негаданно он был вынужден перейти к обороне, даже близко к окнам подходить не решался, опасаясь, как бы на них не глядели из тьмы ночной потаенные объективы фотокамер. Хилари нервозно съел свой скудный ужин, оставил тарелку и вилку в мойке и удалился в спальню. Там он тоже плотно задернул шторы, прежде чем зажечь свет, включил маленький переносной телевизор, настроил антенну и стал ждать выпуска новостей. Новости, разумеется, сфокусировались вокруг событий этого вечера. Меловые линии, которыми пометили пятна крови на тротуаре, наглядно воскресили жуткие аспекты боя, о которых Хилари и не думал. Кадры, показывающие, как увозят в больницу раненого араба, сменились записью короткого интервью с Маджоном. Операция подавалась как большой успех отдела по борьбе с терроризмом и восхвалялась премьер-министром как "новый активный этап в борьбе Британии с терроризмом и пример другим странам". Грохнув кулаком по ночному столику, Хилари завопил. Да это все равно что украсть его авторское право, объявить своим заслуженный им праздник иронии, уничижительного жеста. Да как же смеет самодовольная и сытая верхушка приписывать себе авторство столь точного и безупречного плана, выверенного, как железнодорожное расписание. (Вот бы отец им гордился!) Но ведь и смысл-то весь заключался в тайне, соблюдаемой когда по причинам теоретическим, когда — прагматическим, но неизменно собственной и мудрой. Разве не показала она, на что способен человек, действующий сам по себе. Совсем не то, что провалы в Египте и Иране (пардон — в Персии) по вине тупиц-начальников! Задели же Хилари за живое слова о "примере другим странам". Примером-то был он, и никто иной, однако приходилось оставаться в безвестности, абсолютно неприметным, словно служащий бензоколонки, заправивший машину, пока сидевшие в ней знатные господа болтали, даже не заметив его существования. Весь вечер всплески бурного возмущения сменялись у него приступами апатии и ощущения собственного бессилия. Он так и проснулся, сидя в кресле, в очках, с зажженным светом, горевшим с вечера. Видно, уснул, когда не мог больше справиться с потоком противоречивых мыслей. Сон облегчал лучше, чем кино, и обходился дешевле. Вот и новый день настал. Чей же образ выбрать ему сегодня из обширного списка действующих лиц, созданных им для задуманной драмы? Решить он не успел — позвонили в дверь. Хилари посмотрел на часы. Десятый час. Так долго он спал лишь в тюрьме в Тегеране. Подойдя к двери, Хилари снял очки и посмотрел в глазок. Кажется, там были двое, но хорошо было видно лишь одного. На журналиста, допекавшего его вчера, он не походил. — Кто там? — выкрикнул Хилари. — Полковник Крисп? Как ему следует отвечать? — Кто там? — повторил он отрывисто. — Полиция, сэр. У Хилари сжался желудок. — Кто вас знает, действительно вы из полиции или нет? — Возьмите дверь на цепочку, сэр, и я просуну вам удостоверение. Предложение звучало вполне разумно. Хилари так и сделал. Он окинул взглядом удостоверение, просунутое ему в щель. Маджон? Отворив, Хилари отступил в холл, пропуская Маджона в квартиру и избегая встречаться с ним взглядом. Вслед за Маджоном вошел Ховэдэй, закрыв за собой дверь. — Да, ничего себе погромчик, — заметил Маджон. — Вряд ли ваша страховка предусматривала подобный ущерб. — Нет, конечно. В Сохо случаются буйные стычки, но в них лишь постреливают, а не палят. Маджон представился сам и представил Ховэдэя. — Разумеется, вам полагается определенная компенсация. В конце концов, ответный огонь по вашей квартире спровоцировало присутствие в ней полиции. — Верно. Очень любезно с вашей стороны, что вы напомнили об этом сами, Маджон, избавив от подобной необходимости меня. — У нас не принято ни уклоняться от ответственности, ни выторговывать лишние очки. Как докладывали мои люди, вы проявили исключительное мужество и хладнокровие. — Благодарю вас, вы очень любезны, — пробормотал Хилари. И добавил чуть погодя: — Какое чудесное слово — "хладнокровие". — За все годы службы мне не часто доводилось его использовать. Итак, ему достались комплименты и обещалось возмещение убытков. Но оставаться и далее полковником Криспом было, безусловно, опасно. — Где господин Глэсп? — спросил Маджон. — Глэсп? Почему вы спрашиваете? — Складывается впечатление, что вас очень огорчил причиненный комнате ущерб. Так реагировал бы ее хозяин. Должно быть, вы очень близки с Глэспом. Хилари решился на отчаянный шаг. В конце концов, уж полиция-то понимает, почему иной раз приходится притворяться кем-то другим. — Мы с Глэспом куда более близки, нежели вы полагаете. — Да? Готов биться об заклад, что вы и есть Глэсп. — Почему? — В списках личного состава нет никакого полковника Криспа. Есть лишь майор Крисп, инвалид, проживает в Сингапуре. Отставник. Секретарь местного стрелкового клуба. — Назовись я Смитом, это дало бы мне определенные преимущества, — улыбнулся Хилари. — Отнюдь, — Маджон не был очень расположен улыбаться в ответ. — Смит сразу же вызывает подозрения. Крисп — нет. — Что ж, теперь вы знаете. — Почему вы назвались чужим именем? Это у вас привычка такая? Или болезнь? — Я не хотел пускать к себе в дом полицию, но, коль уж пришлось, решил обеспечить себе известный авторитет. — Разумно, — одобрил Маджон. — В чем вы и преуспели. Очень впечатлили моих ребят. Один сказал даже, что таких теперь больше не бывает. — Похоже, он далеко пойдет. Маджон выдержал долгую паузу. Затем улыбнулся, и в улыбке его проскользнула ирония. — Кто же вы сейчас? Глэсп или Крисп? — Глэсп, — резко ответил Хилари. Маджон прошелся по комнате, разглядывая обстановку. — До выхода на пенсию вы служили в британской разведке? — Я не могу говорить о своем прошлом. — Вот как? — Разве не ясно? Коль скоро мне не разрешено о нем писать — как сделали некоторые другие, — то и говорить о нем мне нельзя. — Вы правы. Я не подумал об этом. — Мне предписано все время об этом думать. — То есть? — Правительство весьма ревностно оберегает свои секреты и прежде всего держит в секрете то, что никаких секретов давно не осталось. — Я, кажется, улавливаю отзвук недовольства в ваших словах. — Всего лишь отзвук? Снова наступило молчание.