К марту наладилась связь по всей воркутинской мульде. Через вольнонаемных, которые работали взрывниками на шахтах. Через немцев, которые жили рядом с лагерями. У многих из них были мотоциклы — связь была стремительной. К весне люди прочно объединились. Шагом к свободе были похороны эстонца. Первый раз хоронили заключенного по-человечески. Эстонцы — отличные плотники. Они смастерили красивый гроб. Между жилой зоной и шахтой весь немецкий поселок, когда шла процессия, стоял со снятыми шапками. На похоронах был пастор — заключенные поставили и такое условие администрации. Звучала речь над могилой: "Ты умер далеко от родины. На чужой земле. Без вины. Мы не забудем, кто тебя прислал сюда. Мы отомстим за тебя!" С этих пор лагерное начальство чувствовало себя неуютно. Но майор Захаров был человек самолюбивый и думал, что справится с ситуацией. К нам, тем, кто сидел по 58-й статье, от уголовников сбежал пацан четырнадцати лет. Уголовники стали требовать вернуть его обратно — насиловать. Мы не давали. Тогда решили забрать парня краснопогонники. В майский день часов в одиннадцать на территорию лагеря вошел взвод солдат. Без оружия, но с палками метра по два. — Отдайте! — Нет! — Будем применять силу! Люди, кто не был в это время на шахте, вышли из бараков и стали краснопогонников окружать. Безмолвно. Медленно. Кольцо людей сжималось, страшных, разъяренных. — Братья! Отцы наши! Мы тут ни при чем! Пощадите нас! — кричали солдаты. — Шапки долой! — командовали заключенные. Солдаты фуражки на землю положили. — Палки долой! — И палки — рядом. Капитана оттянули от солдат и — топтать его ногами. Все происходило в полной тишине. — К вахте! — Люди похватали камни и гнали их вплоть до вахты. Недели за две до восстания получилось что-то вроде репетиции. Один работяга не поздоровался с начальством. Его потащили в БУР. Тут же собрались люди: — Выдать человека! — Там было тогда двое осужденных по 58-й статье и один блатной. Начальство не отреагировало на требование. Тогда заключенные побросали бушлаты на проволоку и перебрались таким образом к БУРу. Повалили две вышки. Разгромили барак. Надзирателей избили, порвали на них форму. Из огнетушителей "стреляли" пеной вохре в лицо. А блатной тем временем бежал. Потом возле КВЧ повесили плакат: "Убить стукачей!". Три фамилии, а внизу кровь капает с топора. * * * Обстановка в лагере была сильно наэлектризована. И тут Н.С.Хрущев поехал в Женеву на совещание "О правах человека…". В тот же день началось восстание. Сначала на шахте… Кончила работу смена, поднялись на-гора человек сто. Эту группу людей должен был забирать конвой — с отъездом Хрущева дали приказ его усилить. Зеки по пять человек пошли через вахту. Был в той смене старый еврей Рабкин. Он отстал. — Иди быстрей! Старый хрен! — орет надзиратель. — Задерживаешь весь развод! И тут здоровенный такой западный украинец повернулся: — Зачем ты оскорбляешь старого больного человека?! Хрущев вылетел на конференцию, будет брехать о нашем рае, а вы здесь создали ад кромешный, рабство. И еще кричите на нас! Подошел начальник конвоя: — Если так будете вести себя — вообще не поведем в лагерь. — Братцы! Пошли обратно в зону! — И заключенные все до единого возвратились в рабочую зону. Ворота закрылись, и все разбрелись по двору кто куда. Через полчаса приехал начальник лагеря майор Захаров. Он был бледный, испуганный, обратился к людям с призывом вернуться в лагерь. Никто его не послушал. Вечером было немного холодно. Хотя стояло лето, но лето в тундре. Потом потянулась светлая полярная ночь. Кто костры жег, кто в буфет шел. — Что же вы хотите? — спрашивал Захаров, но никто ему не отвечал. На шахту приехал начальник комбината Воркутауголь Дёхтев. Он сделал смелый шаг — подошел один к людям около костров, там их было больше всего: — Что случилось? Почему не идете в жилую зону? Все молчали. Он повторил. Литовец, парнишка лет восемнадцати, спокойно ему ответил: — Гражданин начальник, настало время людей освобождать. Берия, который нас посадил, оказался врагом народа — вы его расстреляли. Значит, он виноват во всем. А мы все продолжаем сидеть в заключении. — Берия получил по заслугам. И вы тоже по заслугам, — ответил Дёхтев. — Тогда нам не о чем с вами разговаривать, — сказал литовец. Дёхтев снова заговорил, но теперь его уже никто не слушал. Все повернулись к нему спиной. Он выглядел жалко и ушел на проходную. В 23.00 эта смена соединилась с заключенными второй смены, которых подняли из шахты. Так две смены и бодрствовали всю ночь. На другой день утром прислали усиленный конвой и заключенным предложили идти в лагерь. Стали выходить по пятеркам. Их провели мимо немецкого поселка, и все немцы вышли смотреть на это шествие. Что же происходило в это время в жилой зоне? Пять часов дня, люди возвращаются с шахты — в это время приходит развод. Все обычно бегут в столовую в очередь, чтобы успеть взять баланду погорячей. Развод не пришел. Администрация суетилась. Между бараками двигался надзор. — Где народ? — спрашивают зеки. Отвечают, что есть причина. — Что вы сделали с людьми? Вы их убили? Через полчаса стало ясно, что люди сами отказались идти домой, потому что руководство не выполнило их требований. Решено было — смена из лагеря не выходит, пока другая смена с шахты не возвратится. Решали, как вести себя. Перебирали варианты. Решили не вмешиваться пока ни во что, дабы товарищей не отправили куда-нибудь в другое место. Главный инженер и секретарь парторганизации уговаривали заключенных выйти на работу, но ни один человек не поддался. Утром, когда люди наконец вернулись с шахты, по всему лагерю тут же было объявлено восстание. Это было настоящее восстание, настоящий протест. Немцы разъехались по всем другим отделениям и объявили о начале. Остановились все шахты, кроме 6-й. Воркута замерла. Труба созвала заключенных в столовую. Было проведено первое собрание. Требовали начальства из Москвы. Правительственной комиссии. Выбрали комитет из четырнадцати человек. Туда вошло от каждой национальности по представителю. Нужен был руководитель. Кто-то сразу сказал: — Доброштан. — Здесь есть более опытные люди, старше меня, мудрее, и в заключении проведшие больше времени. Настаивали на моей кандидатуре. — Я согласен, но при одном условии. Вы будете слушаться меня, как Бога. Не избежать моментов, когда советоваться не хватит времени. Я должен буду сам принимать решения. Вы согласны выполнять мои приказы? Даже если они вам покажутся неясными. Поклянитесь слушаться меня во всем. Люди поклялись. Сначала тихо, нестройно. Потом — дважды — убежденно и громко. — Раз так, спасибо за доверие. Первое слово, которое Доброштан сказал перед восстанием, было такое: — В лагере нет ни поляков, ни эстонцев, ни латышей. Есть одни политзаключенные. Среди нас немало доносчиков и стукачей. Это ясно всем как Божий день. Теперь мы должны про это забыть. Если они не пойдут на провокацию, не будут выполнять требования из-за зоны, мы учтем это в будущем. Тем, кто не желает быть вместе с нами, кто не согласен с нашей позицией, я предлагаю уйти из зоны. И вот те, кто не пожелал принимать участие в восстании, медленно стали расходиться по баракам, медленно выходить оттуда со своими чемоданчиками и — на проходную вахту. Один, два, три… — Предатели! Гады! — кричали им вслед заключенные. Насчитали всего двадцать девять человек. А начальство в это время через громкоговоритель кричало: — Кто не выйдет сейчас к нам — зачеты снимем! — Когда человек перерабатывал норму, срок шел — один день к двум, а то и к трем. Это называлось зачет. Лагерное начальство старалось, как могло, сбить людей с толку. — Кто вас кормить будет? — Ничего. Есть посылки, есть в магазине крупа, но мы можем и не есть. Обратились к народу, собрали деньги. В лагере был магазин. Работал в нем свой заключенный. Он сказал, сколько стоят крупы. Люди купили все по государственной цене. Питание шло в основном на то, чтобы прокормить больных, которые лежали в лазарете. Было страшно. Лагерь окружили со всех сторон: танки, самоходки, согнали солдат со всей Воркуты. Была усилена охрана на заводе взрывчатых веществ. Громкоговоритель призывал: "Хватайте Доброштана. Он является большим государственным и военным преступником. Ловите его. Убейте его. Кто это сделает, будет немедленно освобожден". Но никто на это не пошел. К Доброштану была приставлена охрана из трех-четырех человек. Это организовали латыши. Они знали, где он будет спать, когда и куда будет уходить из барака. Они, сменяясь, не отходили от него до конца восстания.