И вот я в зале. На трибуне — паноптикум. Руки Янаева ходят ходуном. Такое впечатление, что он только сейчас понял, на какую орбиту уголовной ответственности вынесла его нелегкая. Он смотрит в зал на журналистов и осознает, что это не журналисты смотрят на него из зала; на него смотрит весь мир — мир, который понимает всю степень его ничтожности. На физиономии Пуго написано, что кроме совместного патрулирования других форм борьбы за демократию он не знает. Со Стародубцевым все ясно — его лоб не бороздят морщины интеллектуальных усилий; в этот тяжелый час он — с крестьянством. Ведет пресс-конференцию Гремитских. Он не рассчитал. Он был в отпуске, но, услышав о чрезвычайном положении, ринулся в пресс-центр. Сейчас он говорит, что был вынужден… А тогда он дал задать запланированные вопросы Стефанову и Ломакину, проигнорировав при этом "Радио России". Но настоящие, незапланированные, вопросы все-таки были. Они особенно ярко звучали на фоне подобострастных вопросов журналистов, воспринявших ГКЧП как манну небесную. Поиздевался над Стародубцевым Бовин. Спросил про Пиночета итальянец. Но героиней вечера стала корреспондент "Независимой газеты" Татьяна Малкина. Ровным, спокойным тоном эта очаровательная девушка задала вопрос, потрясший зал. Она была первая, кто публично бросил хунте обвинение в совершении государственного переворота. Это был настоящий журналистский подвиг. Тем временем "на Яме". В прокуренном кабинете с табличкой "Нехорошев А.Ю." его хозяин руководил работой штаба службы новостей "Радио России". Дым стоял непролазный. На большом конференц-столе — пакеты из-под молока и кефира, а также печенье россыпью и в пакетиках. На диване, креслах и журнальном столике лежали стопки материалов, которые пытались свести воедино Кондратьева, Тихонов, Абакумов, Бабурин, Ведута… Нехорошев и Чуриков беспрерывно говорили по телефону… Кто-то диктовал машинистке что-то очень важное… Кто-то бегал в ксероксную и приносил оттуда стопки листовок… Народ тусовался. Так они будут работать трое суток. Без прикрытия, без охраны. Рядом, на улице "Правды", будут стоять девять БТР. До подъезда Всероссийской телерадиокомпании им надо проехать метров триста. Но из компании не уйдет никто. К тому моменту, когда я приехал с пресс-конференции и смонтировал отчет о ней, по "Яме" пронесся слух, что в "Белом доме" пытаются смонтировать радиостанцию. (Вообще, можно только поражаться беспечности демократов, не имевших альтернативного передатчика!) В любом случае, кто-то с радио должен был находиться в "Белом доме". А тут еще заехал Саша Любимов и говорит: "Кто со мной в "Белый дом"?" Поехал я. Во-первых, в то время я был еще холостой, сам по себе. Во-вторых, я уже бывал в условиях переворота — Уганда, 1986 год. Надо сказать, что к хунте у меня были еще и личные претензии. Мы познакомились с Наташей за несколько дней до переворота и решили пожениться. В ЗАГС хотели пойти 20 августа. Заговорщики покушались на мое семейное счастье! Первое, что я сделал, когда мы добрались до "Белого дома", так это позвонил невесте: — Сижу в "Белом доме", когда вырвусь, не знаю. — Это твоя работа, — сказала она. — Я буду тебя ждать. Потом я узнал от будущей тёщи, что Наташа плакала две ночи, пока я был в "Белом доме". Тем временем в Севастополе. В переговорах с полковником КГБ Феоктистова нажимала на то, что приехала для встречи с Горбачевым из самой из Москвы. Полковник нажимал на то, что Горбачев, ну, очень болен, просил никого не пускать. Минут двадцать Татьяна уламывала Николая Михайловича, пока тот куда-то не позвонил. Устраивал ли он спектакль с телефонным разговором лично для нее или внутренняя связь на даче президента СССР действительно была — об этом остается только гадать. Так или иначе, положив трубку, полковник еще больше помрачнел: — Я же вам сказал: нельзя! Убирайтесь отсюда! Это были уже не шуточки. Но Таня настаивала, прося свести ее хотя бы с лечащим врачом Михаила Сергеевича. Полковник развернулся и зашагал внутрь территории. Феоктистова успела сделать за ним три шага. — Еще один шаг и мы начнем стрелять! — окликнул ее патруль. В их глазах не было и намека на шутливую угрозу. Взведенные автоматы были направлены на невооруженную молодую женщину. Таня развернулась и зашагала прочь от дачи. От дачи, где сидел президент, преданный собственными гебистами. Президент, на защиту которого встали такие журналисты, как Таня Малкина, Таня Феоктистова и Аня Колина. Об Ане чуть позже. Вечером 19 числа в "Белый дом" съезжался разный известный люд. Многие сначала приходили в радиорубку на первом этаже, откуда велась трансляция внутри здания и через громкоговорители на прилегающую к нему территорию. Вещание вели Белла Куркова, Саша Политковский и Саша Любимов. Запустили в эфир и наш спецвыпуск, который я привез с собой. В рубке появлялись Руцкой, Попов, Оболенский, Говорухин… Но "внутреннее" радио работало только для защитников "Белого дома". Серьезный же эфир был фактически блокирован. Положение спасли радиолюбители. Они приехали в "Белый дом" и к полуночи с 19-го на 20-е смонтировали на шестом этаже передатчик с позывным "Радио-З-Анна". Его принимали только радиолюбители, но принимали по всей стране и за рубежом… Это было уже что-то! Надо было информировать людей об обстановке в Москве, об указах Ельцина, распоряжениях российского руководства. Так "Радио России" вышло на волнах "Радио-З-Анна". Мы вещали несколько часов подряд. А затем состоялся дебют иновещания "Радио России". Профессиональная переводчица (фамилию ее я, к сожалению, не запомнил) перевела на английский язык основные документы, принятые российским руководством на тот момент, и зачитала их в эфир, а мы с Артемом Боровиком сделали комментарий на английском об обстановке в Москве. Эту передачу слушали в Европе и в Америке. Ближе к утру я спустился в секретариат Бурбулиса, где находился один из мозговых центров обороны "Белого дома". Депутаты, журналисты, функционеры, охранники работали, подбадривая друг друга. Рыжов, Полторанин, Попцов, Молчанов, Кобец, Вощанов… Никогда в жизни я не встречал такого скопления хороших людей на столь маленькой территории. Внутри и вокруг здания работали съемочные группы Авторского телевидения, "Пятого колеса", "ТВ-Прогресс" и группы "Вестей", ведомые Рыбиным, Пищаевым, Милянчиковым и Джафаровым. Те, кто был на баррикадах и в "Белом доме", ждали штурма. Игорь Мензелинцев предложил по чуть-чуть коньячку. Стратегически это было очень правильно. Коньяк взбодрил и согрел. Рассвело. Первая кризисная ночь миновала. Утром, валясь с ног от усталости, но чрезвычайно довольный собой, я поехал домой поспать. Предчувствие человека, уже бывавшего в перевороте, подсказывало мне, что самое трудное еще впереди. На четыре часа я провалился в черное пространство. В четыре часа дня 20-го, заехав на "Яму" и взяв свежие материалы, я вновь входил в двери "Белого дома". Сергей Пустовойт, мой коллега по службе новостей "Радио России", обладает не только столь запоминающимся многим радиослушательницам металлическим голосом, но и железной журналистской хваткой. Именно с ним мне предстояло провести самую опасную, но и самую интересную ночь в своей жизни, эту ночь я не променял бы ни на что. Эта ночь показала, кто есть кто и кто на что способен. И лучшего сотоварища по эфиру я себе сейчас не представляю. Накануне, проработав всю ночь в штабе "на Яме" и поспав несколько часов, Сергей прибыл в "Белый дом" утром 20-го и начал работу в эфире на волнах "Радио-З-Анна". С ним работали Игорь Васильков, Игорь Зорин и Наташа Бехтина. Мы работали в размеренном ритме до полпятого вечера. Вдруг заходит Бурбулис, садится к микрофону и зачитывает в эфир указ Ельцина о том, что президент РСФСР принимает на себя командование вооруженными силами СССР, которые находятся на территории России. Пожалуй, это был ключевой указ в этот вечер. Сразу же за этим по "внутреннему" радио передают обращение к женщинам — немедленно, до пяти часов, покинуть здание. Штурм, ожидавшийся накануне в три часа утра, теперь, с большей долей вероятности, ожидается в пять часов вечера. Почти все дамы покидают "Белый дом". "Держитесь, парни", — говорят они. Но, оказывается, не все дамы эвакуировались. Около шести в комнату вбегает Аня Колина, сотрудница одного из бесчисленных подразделений Верховного Совета РСФСР. На ближайшие сутки она из чиновника превращается в журналистку. Она станет нашим референтом на эфире. Она будет отвечать на звонки слушателей, суммировать поступающую от них информацию, бегать в штаб обороны и в пресс-центр за сводками новостей. — Наверху смонтировали средневолновый передатчик, — выдыхает Аня. — Там уже Игорь Демин, тоже с "Радио России". Мы с Пустовойтом хватаем противогазы и бежим наверх, поднимаемся на крышу, проходим в надстройку, еще два этажа наверх — и вот мы оказываемся прямо под флагом Российской Федерации. В шесть часов вечера 20 августа служба новостей "Радио России" начинает свою работу в режиме прямого эфира из "стакана" "Белого дома". Наша импровизированная студия располагается в чердачном помещении с несколькими небольшими окнами. Около одной из стен стоит стол, на нем — передатчик. Через час стол уже завален сводками новостей, указами Ельцина, газетами, вышедшими в этот день в ксероксном варианте. Позже на столе появляются пирожки, помидоры, фляга с водой, стакан с чаем, пепельница, заваленная окурками. Посередине, у стола, стоит стул — стул ведущего, слева от него — стул, куда садятся гости студии, пришедшие на интервью. Справа — дверь в маленькое помещение, где установлен телефон (окно этой комнатки находится как раз внутри часов "Белого дома"). Когда эту дверь открывают, она, как правило, бьет по стулу ведущего. Ведущему это всякий раз не нравится и он про себя нецензурно ругается. В левом углу — лестница, ведущая вниз, по ней приходят люди, которые хотят обратиться к радиослушателям. Академик Рыжков, Саша Политковский, представитель Сагалаева из Союза журналистов, народные депутаты СССР и РСФСР… Утром, когда нас сменили, поднимался и Ростропович. Справа — лестница наверх, на площадку, где установлен флаг. Обзор оттуда — шикарный. Когда мне еще доведется побывать на самой верхотуре "Белого дома"? Помимо Ани, Сергея, Игоря и меня, в "студии" еще находятся Толя Трихудайлов, начальник службы общественной безопасности Краснопресненского района, а в ту ночь — референт эфира, и майор милиции, поддерживающий нас морально. После полуночи к нам присоединяется Саша Куряков, днем вещавший на волнах "Радио-З-Анна". Такова наша эфирная бригада. Мы сами себе ведущие, редакторы, режиссеры, референты, корреспонденты и комментаторы. Мы проговорили с 18.00 до 23.00 двадцатого августа и с 00.00 до 06.30 — двадцать первого августа (с 23.00 до 24.00 будет техническая пауза, нам попытаются подсоединить более мощный передатчик, но безуспешно). Языки у нас опухнут, мы выкурим по нескольку десятков сигарет, но это будет самая запоминающаяся ночь в нашей жизни. (Теперь, когда случается идти мимо "Белого дома", я подмигиваю "стакану" — классно мы поработали там в свое время.) Стемнело. Охрана — человек десять милиционеров с автоматами, дежуривших внизу на крыше, — распорядилась выключить свет. Вокруг полно снайперов. Разбили даже четыре опознавательных красных фонарика вокруг флага. Отмечаются ли такие рекорды в книге Гиннесса или нет, но два часа мы эфирили в полной темноте. Текстов не видно (только часа через два нам установили тусклую "переноску"). И вот тут мы дали волю импровизации: излагали тексты указов по памяти, на ходу придумывали комментарии, устроили спор между собой… Порой по лестнице поднимался кто-то, едва различимый в темноте. Блестит только депутатский значок. — А сейчас к нам в студию поднялся депутат, — говорит ведущий. — Я не вижу кто это, но надеюсь, он сейчас представится… В одиннадцать вечера наступила вынужденная техническая пауза. Но она была нам на руку. Языки могли отдохнуть. Демин успел спуститься вниз и взять несколько интервью на баррикадах и в коридорах "Белого дома". Пустовойт встретил посланца с "Ямы", который привез свежие сводки. Я разыскал Артема Боровика, в диктофоне у которого была моя кассета. На ней было интервью Шеварднадзе. Я взял его у Эдуарда Амвросиевича, случайно столкнувшись с ним днем в "предбаннике" у Ельцина. Потом мы все собрались в кабинете у Ани. Нашлась пара банок консервов и, я бы скорее поверил, что Язов действительно читал Тургенева, — две бутылки холодного пива! Аня стала уже не просто нашим референтом, она стала нашим ангелом-хранителем. Пустовойт позвонил домой: — Дорогая, — сказал он жене, — тебе повезло. Когда я вернусь домой, то буду молчать как минимум неделю. Я представляю, каково было Тане в ту ночь. Ее муж на всю Москву поливал хунту из "стакана" "Белого дома", а она сидела дома с ребенком и ждала, когда придут… Ей было сложнее, чем нам с Серегой. Когда мы допивали пиво, раздались первые автоматные очереди. Вскоре в здании потушили свет, отключили большинство лифтов. Мы бежали наверх, очертя голову. Первым бежал Пустовойт. Именно он поэтому и налетел в темноте на завал, устроенный охраной крыши на лестнице в "стакане". Мне показалось, что металлический голос Сергея слышен дальше, чем сигналы нашей радиостанции. Суть его высказываний сводилась к тому, что он имел в виду государственные перевороты, янаевых и крючковых, а также охранников, установивших завал, — Сергей действительно сильно ушиб ногу! Мы вновь вышли в эфир в полночь с минутами. Мы вещали на средних волнах в диапазоне 1500 килогерц, охватывая зону в 12–13 километров вокруг "Белого дома". Нас было хорошо слышно в центре Москвы, слышали нас и в некоторых отдаленных районах столицы. Позже мы получили несколько телеграмм — нас было слышно кое-где в Подмосковье. Нас слышали в других городах: москвичи звонили родственникам и знакомым и прикладывали телефонные трубки к динамикам своих радиоприемников. Но что самое поразительное: нас принимали в Италии, Греции, на Кипре и в Финляндии. Каким образом — для меня до сих пор остается загадкой. Часа в три ночи я решил спуститься в секретариат Бурбулиса за свежими сводками. Оказалось, что лифт в нашей секции здания отключен. "Белый дом" был во тьме. Я спустился по лестнице вниз и… окончательно заблудился. Я брел по темным коридорам, мысленно в непарламентских выражениях вспоминая тех архитекторов, которые построили здание парламента России. — Стой! Стреляю! Вот тут я испугался по-настоящему. Обидно было, что могли пристрелить свои же. Я стоял в кромешной тьме, при входе в холл, где располагался секретариат Бурбулиса. — Это Поклад, — сказал я. — Служба новостей "Радио России". — Один? — Один. От стены отделилась темная фигура и приблизилась ко мне. Удостоверившись, что я — это я (все мы успели визуально запомнить друг друга за последнее время), охранник бросил в темноту: — Все в порядке, отбой. Назад добираться оказалось труднее: после двух с половиной суток без сна подняться снизу на уровень двадцать второго этажа… Работа в "стакане" кипела. После стольких часов беспрерывного эфира мысль вошла на уровень подсознания. Но зато мы уже приноровились друг к другу, импровизировали, приспособившись к необычной обстановке. Схема работы нашей бригады была такой. Кто-то вещал в микрофон. Остановиться было нельзя, так как люди могли потерять волну. Аня и Толя отвечали на звонки, суммировали информацию, и мы тут же передавали ее в эфир. Кто-то вылезал к флагу, наблюдал за происходящими вокруг событиями, спускался к микрофону и тут же рассказывал о своих впечатлениях. Мы назвали эту рубрику "Новости с крыши". Кто-то в это время готовился сесть к микрофону и подбирал из разбросанных на столе бумаг давно не проходившие в эфир тексты, а также продумывал какой-нибудь импровизированный комментарий. При этом все — кроме Ани — курили и время от времени жевали пирожки. Что запомнилось: нам звонили десятки людей (мы дали в эфир свой контактный телефон). Они сообщали нам об обстановке, о передвижениях войск. Звонил Геннадий Хазанов, рассказал об обстановке в здании гостиницы "Мир". Нам дозвонились из Милана — на ходу мы дали интервью миланскому радио. И только один звонивший пообещал нас в скором времени взорвать. Но к такого рода звонкам журналисты "Радио России" привыкли давно: их раздавалось много после начала работы нашего радио в конце 1990 года. Это потом уже даже отпетые коммунисты привыкли к нашему присутствию в эфире. В ту ночь нам надо было бы бояться снайперов, но мы не успевали бояться — мешал бешеный ритм работы. В начале седьмого утра к нам на смену прибыли Володя Бабурин, Илья Андросов, Андрей Ведута и Миша Кустов. Им предстояло работать все утро и весь день. Я последний раз поднялся к флагу. Рассвело. Моросил дождь. Внизу догорали костры. Кризис миновал. Десятки тысяч людей переводили дыхание, осознавая, насколько продрогли они за эту ночь. На лестнице у набережной была смонтирована рок-сцена, кто-то настраивал аппаратуру. На реке стояли четыре буксира и две баржи, пришедшие ночью. Булыжник моста был разобран. Над площадью парил аэростат, к которому был прикреплен трехцветный российский флаг. Вскоре он переместится на флагшток над "Белым домом". За что и боролись. Увидев меня, Пустовойт сказал: — А вот и Поклад, у него свежие новости с крыши. Давай, Саша. Я подошел к микрофону и сказал: — Над Москвой серое, дождливое утро. Но я бы добавил еще один эпитет — оно доброе. Потому что мы выстояли. Доброе утро, дорогие москвичи. Уже потом мы узнали о бегстве путчистов и их аресте. Потом "Радио России" вернется на длинные волны. Потом нам дадут сначала 20, а затем и 24 часа вещания в сутки. Все это будет потом. А пока мы с Пустовойтом, слегка прибалдевшие от бессонницы, пробираясь через баррикады, шли к метро. — Слушай, — сказал я Сергею, — какой журналистский штамп я придумал: "Пробираясь через баррикады, мы шли к метро "Баррикадная". Я начну с этого рассказ о нашем с тобой эфире из "стакана". — Ты этим лучше закончи, — сказал Серега. Этим и заканчиваю. Москва Сентябрь, 1991