Ночью мне никак не удавалось заснуть. Я не из боязливых, но Шубаров так долго накануне рассказывал мне о естественных особенностях поведения животных, что если я сама еще не чувствовала себя самкой, но Шубаров совершенно отчетливо представлялся мне самцом. В той отстраненности, с которой он вещал о животных, было что-то дикое и пугающее. Он даже о любви высказывался недвусмысленно: «Пока поэты воспевают любовь, а художники в красках и мраморе передают ее, физиологи и натуралисты дают свое объяснение любви, которое подчас бывает интереснее всех гимнов и пасторалей. Каким бы неромантичным оно ни казалось». А между тем, что может иметь большее количество смыслов, чем любовь? Я бы выразила ее, эту закономерность, как «x в степени n, где n – число, стремящееся к бесконечности». Утром перед самой границей Шубаров достал из своего плетеного погребца чайник и побежал на станцию за кипятком. Надо отдать ему должное: скрягой он не был, и мы, как люди, видевшие тапочки и ночные рубашки друг друга, вполне по-приятельски попили чай с моими бисквитами и чайной колбасой. В десять сорок мы приехали в Вержболово. Здесь из российских бокастых вагонов нашего летучего отеля мы перешли в более стройный поезд, где березовые дрова также по-европейски заменили на уголь. Ширина колеи сокращалась на 89 мм, а с ней сокращалось и время до моей встречи с Парижем. На прусской границе у нас взяли паспорта, прусские жандармы поставили штемпель, а на таможенном досмотре проверили все чемоданы и саквояжи, которые не были сданы в багажное отделение: те, что ехали до Парижа, не осматривали, а просто перенесли в новый поезд. После всех необходимых формальностей мы с Шубаровым наконец снова вернулись в купе. Вскоре из коридора послышался тоненький голос Лизоньки: – Серж, ну как ты позволил им себя обокрасть на пять сигар? Ведь говорила же тебе: спрячь у меня на шляпе в виде украшений! – Лизонька, – басил в ответ необоротистый супруг, – ну, право, там же были собаки, а твоя шляпка и то, что она украшает, мне до сих пор важнее, чем все сигары в мире! – Ты несносен! А ведь это такие убытки! Как теперь ты выкуришь сигару во время прогулки на этом пароходе, который курсирует по Сене… – «Бато-муш»? – Голос принадлежал новой пассажирке. – Что они себе позволяют?.. – растерявшись, закончила свой выпад Лизонька и обернулась. Шубаров последовал ее примеру и довольно повел усами. Я еще подумала, что все-таки в любом самце есть что-то человеческое! Но потом обернулась, и всё встало на свои места. – Простите, у вас занято? – заглянула к нам в купе новая пассажирка. – Я вам не помешаю? Только села на поезд, а у меня в купе пусто, вот я и подумала, что будет неплохо, если мы познакомимся… Да и время за разговорами пролетит быстрее… Я уже хотела вежливо отклонить это любезное предложение, но Шубаров при виде незнакомки быстро начал утрачивать все человеческое, что в нем было, уступая место животным инстинктам. – Ядвига Марковна Ковальчик, – представилась виновница моих эмпирических наблюдений по части естествознания. – Даю уроки музыки в орловской земской школе. Обыкновенно провинциальные учительницы носили войлочные шляпки и темные бесформенные платья, но Ядвига Марковна напоминала, скорее, уездную дворянку. Волосы аккуратно убраны под модной шляпкой из крашеной соломы, а новое коричневое платье, скорее, напоминало фасоны, которые носили в Петербурге. Нет, в петербургских пригородах. Да, гм, в пригородах! – Можно и мы к вам на огонек заглянем? – просунулось бородатое лицо Сергея Аркадьевича. – Спасите, не то Лизонька меня скоро съест с потрохами! – прошептал он заговорщически и посмотрел на меня и Ядвигу Марковну. Последняя раскраснелась и хихикнула. Что за манеры? Через пять минут мы впятером уже все вместе сидели в нашем купе и делились «парижскими» планами. Выяснилось, что в столице Франции все мы окажемся впервые, поэтому постепенно нас захватило общее воодушевление. Даже Лизонька перестала жучить Сергея Аркадьевича, совершенно не обращая внимания на то, как он загадочно подкручивал усы и бросал томные взгляды то на меня, то на Ядвигу Марковну. Кинжаловы сказали, что хотят в Париже посмотреть бульвары и большие магазины, а еще сходить хотя бы в один театр. Наша новая спутница мечтала о долгих походах по Лувру. Надо сказать, что в этом наши интересы полностью совпадали. Впрочем, кроме Лувра, я хотела посетить и Сорбонну, старейший университет Франции. А Шубаров собирался отправиться в Музей естественной истории и осмотреть Ботанический сад. Кроме того, он очень серьезно предлагал нам записывать свои наблюдения за французами как «отдельным видом homo sapiens». – Французы стоят того, чтобы мы понаблюдали за ними и сделали собственные выводы об их «образе жизни и особенностях среды обитания». Вскоре выяснилось, что Ядвига Марковна коллекционирует открытые письма с видами, как и я. Мы с ней быстро нашли общую тему для разговора и перешли на «ты». – Ах, если бы, Оля, мы с тобой попали в Париж семь лет назад! Могли бы сходить на международную выставку открыток! – Лизонька, ты будешь писать открытые письма своей мамушке? На выставку не попадем, но открыток, думаю, на наш век хватит, – басил Сергей Аркадьевич. – Меня эти картинки мало интересуют. Я предпочитаю живые впечатления, Серж! – Во Франции каждый год выпускают по триста миллионов открыток в год! – мечтательно сказала я. – Живые впечатления стираются, а так останется память о нашей заграничной поездке! Да и стоят открытые письма с видами всего по 3 копейки! – Ну, раз по 3 копейки, – рассудительно вела Лизонька бровью, – можно будет тоже собрать небольшую коллекцию, да, Серж? Так, за разговорами прошел весь день. Вечером мы с Шубаровым и Ядвисей решили поужинать в купе, чтобы доесть оставшиеся припасы, а Лизонька настояла, чтобы они с мужем пошли в вагон-ресторан. Если быть откровенной, то мне тоже хотелось в вагон-ресторан, но я посчитала, что дешевле обойдется позавтракать у себя, и начала разворачивать из полотенца свою холодную курицу. В купе зажгли электрический свет, и Шубаров тоже полез открывать свой погребец. Он торжественно вытащил оттуда весь свой дорожный запас: тающую семгу, белую булку, ветчину «от Гавриловича» и сыр «от Белова»… – Пировать так пировать! – засмеялась я, добавляя к столу вареные яйца и бумажные салфетки. Заметив, что Ядвися тушуется, Шубаров не по-кавалерски, но все равно предложил ей отведать всего по кусочку, и в конце концов, отбросив манеры, мы по-товарищески умяли закуски, причем в самом опустошительном количестве. После трапезы Ядвися вскинула руками и поспешно удалилась в свое купе, чтобы через минуту принести каждому из нас по ароматному апельсину. В меня уже не влезала даже долька этого замечательного фрукта, поэтому я рассудила, что сохраню его на память о нашем прекрасном вечере. До самого утра. Современный Вавилон Париж, 14 июля 1911 года На следующий день Лизонька сказалась нездоровой. Кинжалов составил мне с Ядвисей компанию, чтобы позавтракать в вагоне-ресторане, а Шубаров достал из своей корзинки пару «учебников по биологии», как я называла про себя собрание его книг, и в ответ на несчастный вид Лизоньки вынужден был остаться и почитать ей отдельные главы… Наконец, измотанные, но вооруженные знаниями из путеводителей, мы прибыли на Северный вокзал Парижа. Сколько же здесь народу! И все кричат на разных наречиях, машут руками, толкаются и спешат. Недаром столицу Франции прозвали «современным Вавилоном»! Ядвися по багажной квитанции получила свой чемодан из телячьей кожи, села на него, замерла, уставившись на вокзал, и… потеряла сознание. Я вскрикнула, позвала на помощь Шубарова и Кинжаловых. Они только-только собрали весь свой путающийся и теряющийся багаж и передали его носильщику в синей блузе. Сергей Аркадьевич расстегнул несколько пуговиц на шее Ядвиси, а Шубаров смочил свой платок водой и протер девушке лоб и лицо. Она пришла в чувства и призналась нам, что так ждала этого момента, что, видимо, перенервничала. Решено везти ее вместе с чемоданом на отдельной тележке. Лизонька скрипела зубами от ревности, но против природы даже она была бессильна. На таможне, увидев нашу взбудораженную группу, останавливать нас не стали. Перед вокзалом мы сели в такси и через весь Париж поехали на южный берег города в наш отель. «Отель дю Мэн» на рю дю Мэн – звучит легко, как «гобелен», – гласила реклама. В Петербурге она мне казалась верхом безвкусицы, а здесь, в Париже, среди всеобщей суеты я от души благодарила русского рифмоплета! Сегодня в городе отмечали День взятия Бастилии – на улицы города вылилось море народу. Наш автомобиль несся с быстротой и тяжестью планеты. Шофер в дорожной кепке и замшевых перчатках смотрел только вперед. Я никогда не предполагала, что все это действо может быть так жутко и пробуждать во мне столько чувств. Париж! Я в Париже! На остановках к нам подбегают и что-то кричат газетчики. Сергей Аркадьевич покупает свежий выпуск Le Petit Parisien. Ядвися уже пришла в себя и напевает модный мотивчик. А я ничего не слышу, в голове стучит одно: «Я в столице мира!» «Отель дю Мэн» специализировался на приеме русских туристических групп. Сюда каждые две недели заезжало по пятьдесят человек, и всех их с русским радушием и почти настоящим французским комфортом встречал Петр Иванович Зимин, хозяин отеля, человек с элегантной лысиной и толстыми пальцами. Встречать гостей ему помогал швейцар Василий, или попросту Васька. Нас поселили на втором этаже, в соседних, маленьких, но уютных комнатах. Постели уже были заправлены чистым бельем, а в умывальнике, к моему несказанному счастью, было достаточно воды, чтобы освежиться после дороги. Часы на каминной полке тоже ходили и отставали по сравнению с моими всего на пять минут. Несмотря на то что уже начинало темнеть, мы не могли провести первый вечер в отеле и договорились собраться в вестибюле гостиницы, чтобы идти гулять. Когда я спустилась, Ядвися и Кинжаловы уже ждали внизу. Хозяин гостиницы с жаром что-то говорил Лизоньке и показывал ей план города. Сергей Аркадьевич слюнявил указательный палец, листал газету и выборочно зачитывал сегодняшние новости. – «На днях в Париж прибыла графиня Красинская и сразу обратилась в парижскую префектуру полиции. По ее словам, в Петербурге у нее украли фамильное колье с бриллиантами стоимостью 35 000 франков!» – Наверняка стоимость бриллиантов ей покроет страховая компания! – со знанием дела заявил Петр Иванович. – Так дорого? – Ядвися повернулась к Зимину и даже слегка открыла рот от удивления. Тем временем Сергей Аркадьевич продолжал читать: – «Полиция подозревает, что в преступлении замешан вор по кличке Новичок, который, впрочем, никогда еще не попадался». – Новичкам везет! – усмехнулась я. – «Накануне торжеств по случаю празднования 14 июля в пригородах Парижа неспокойно. Префект полиции Луи Лепин велел выделить еще триста пятьдесят гвардейцев для обеспечения безопасности и порядка на улицах города». – Так мало? – воскликнула Лизонька. – Вы уверены, что хотите сегодня нырнуть в это людское море? В это время к нам спустился Шубаров. – Елизавета Петровна, людям, как и всем животным, присущ инстинкт самосохранения. Уверен, что сегодня, даже если мы потеряемся в толпе, он поможет нам не потерять голову! Позвольте вашу ручку, – с поклоном обратился он ко мне. Тогда Сергей Аркадьевич оставил газету на пюпитре у входа, взял под руку свою супругу и Ядвисю, и мы вышли в темноту неизведанного. Настоящие туристы Париж, 14–15 июля 1911 года Весь вечер прошел сказочно! Пестрые бумажные ленты летали по воздуху из одного окошка в другое и повисали на деревьях. Мы купили пакетики с конфетти. Ими можно было осыпать любого прохожего. Казалось, все социальные перегородки исчезли. Все были товарищами, все участвовали в одной игре. Мы сражались со страстью, побеждали и тоже были осыпаны конфетти. Все перекидывались шутками, остроумно и весело, как умеют только французы. Я была в восторге! Слова «Свобода, Равенство, Братство», которые я видела написанными большими буквами на государственных школах, находили у меня на глазах конкретное выражение. Жандармов и гвардейских из газеты Сергея Аркадьевича мы почти не замечали. Женщины носили разноцветные шляпы: сиреневые с зеленым пером, темно-зеленые с красными перьями и цветами… В Петербурге цветные шляпы были совершенно немыслимы. Париж восхищал меня изобилием красок на сером фоне города, людским смешением, разнообразием нарядов… Картина праздника была написана яркими, живыми мазками и навсегда останется в моих воспоминаниях как первое впечатление о столице Франции. На следующее утро город снова побледнел и посерел, но наши головы продолжали кружиться и строить наполеоновские планы по маршрутам прогулок. Сначала мы отправились в Лувр и провели там четыре часа. Ни один музей мира так не вдохновляет и так не подавляет своими сокровищами, как Лувр. Начали с осмотра Египетских залов и закончили картинами Давида. Если женская половина нашей компании стремилась рассмотреть картины и составить о них собственное впечатление, то для Сергея Аркадьевича и Шубарова путеводитель стал законом. Они хотели увидеть только те достопримечательности и испытать перед ними только те эмоции, которые описывались в книге. Складывалось впечатление, что наши спутники потеряли способность мыслить самостоятельно и теперь за них все решал мой обожаемый еще два дня назад Лагов. Если верно утверждение, что путешественник едет в другую страну, чтобы узнать, открыть для себя новое, а турист – для того, чтобы увидеть то, что он уже знает из путеводителя, мы точно стали настоящими туристами! После Лувра Лизонька повела нас гулять по бульварам. Здесь мы снова попали в шумную и пеструю толпу городских обывателей. Бульвары полны жизни и жизнерадостных французов! Однако после вчерашнего праздника они не оставили во мне яркого воспоминания. Несмотря на это, мы с Ядвисей купили по десять открыток с разными видами и Лувра, и бульвара Капуцинок, и Оперы Гарнье… Лизонька сначала тоже купила несколько штук, но потом, глядя на нас, только фыркала. Кажется, она уже стала замечать, как ее дорогой Серж засматривается на такую же энергичную, как и сама Лизонька, Ядвигу Марковну. По дороге в отель я повела всех в Собор Парижской богоматери, в Сорбонну и Пантеон. В соборе к нам подошел русский чичероне и за рубль провел экскурсию. Потом дома я сравнила то, что он нам рассказывал, с путеводителем, и пришла к выводу, что деньги наш гид зарабатывает честным трудом! Все сведения оказались намного полнее, чем указанные в книге. Из Сорбонны я никак не хотела уходить. И внутренний двор, и амфитеатр – все здесь дышало знаниями. Сколько русских студенток приходили слушать сюда лекции. Впервые мне стало грустно, что я попала в Париж не в молодые годы, а уже учительницей математики… От Пантеона я ничего не ожидала, но он-то как раз и произвел на меня самое сильное впечатление! Храм без Бога! Человеческий разум изгнал отсюда все духовное. Какая пустота! Жутко и уныло стало у меня на душе, и образовавшуюся дыру не могли заполнить прекрасные фрески, которыми славится Пантеон. Мне хотелось поскорее уйти из этой мертвой казармы, вразнобой наполненной предметами искусства. Единственным, кто оценил это грандиозное сооружение, был Шубаров. Но, видимо, сказалось то, что сразу после Пантеона мы пошли за ним в Музей естественной истории. Как он здесь преобразился! Если раньше он казался мне сухарем, то среди чучел животных и огромных скелетов Никита словно помолодел. Он с таким запалом рассказывал нам о каждом виде млекопитающих, представленных в музее, что меня уже не несли ноги. Я держалась только на избытке энергии, которой заразила меня Сорбонна. Но в конце концов сдалась и, отпросившись у своего гида и спутников на отдых, отправилась покупать открытки и ждать их в парке перед музеем. Свежий воздух должен был пойти мне на пользу. Вскоре из музея вышла Ядвися. У нее тоже в руках были новые карточки. А еще через час, уже перед самым закрытием появилась блистательная Лизонька в сопровождении Сержа и Шубарова.