Часть 46 из 54 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мастерские — ничего особенного, в Калачевке не хуже. Старые кирпичные корпуса или кое-как сколоченные сараи. А вот АПЛ — это было нечто.
Он уже видел подобные штуки на Урале, но эти были куда круче. Потертые от долгого использования, машины не блестели хромом. Были на их корпусах и царапины, и сколы, следы от мелкого ремонта. Их было девять штук. Они производили все от гвоздей до витаминок. Говорят, местные забрали из убежища в Ямантау самые лучшие вещи.
Ну, если так, то было справедливо у них отнять. Попользовались пятьдесят лет и хватит. Строили ведь не для них.
Промышленная зона Заринска была в самом дальнем восточном конце города, в районе Интернациональной улицы. Вот туда ему и надо было ехать, захватив с собой своих хлопцев и тачки.
Покидая Замок и направляясь к своим, Окурок в очередной раз подумал о том, что пришло ему в голову в первый же день, когда он это здание увидел. Что место его расположения — неудачное. Здание стояло у черта на куличках, за несколько километров от города, одно. Еще дальше, чем электростанция. И если случится столкнуться здесь с врагами, люди в нем будут практически в западне.
Сам Замок, конечно, выглядел внушительно, и его стены были защитой даже от пулеметного огня. Всякие огнеметы типа «Шмеля» теперь не найдешь, а если найдешь — то, скорее всего, сам взорвешься.
Но как его удержать, если внезапно нагрянут со стороны соснового леса, который спускался со склона? Да и место там было такое, что хоть и горами не назовешь, но и до равнины далеко. Овражки, горочки и косогорчики.
Каменный дом окружал огромный участок земли, где до войны, говорят, были ухоженные лужайки — газоны, которые даже машинкой стригли. Теперь почти все это заросло бурьяном и лопухами, а заодно уже подросшими деревьями. Новый забор огораживал территорию вчетверо меньшую.
Раньше тут было много построек. Были и казармы заринской милиции. На их месте до сих пор можно было разглядеть темные следы-пепелища. Лет десять назад, еще при Богданове-старшем, как рассказали Димону местные, во время сухого и жаркого лета то ли молния ударила в один из домов, то ли подсобные рабочие неудачно траву подожгли… и сгорело все к такой-то матери!
«То ли огоньку подкинули жители, — подумал он. — Хоть и говорят они, что прежнего правителя все любили, но правил он круто…»
Осталось несколько хозяйственных построек, большой гараж… и Замок, гордый и неприступный, которому огонь ничего не сделал, хотя горящая трава обступала его со всех сторон.
Новых бараков заринцы тут не построили. Милиция после этого стояла в черте города, в здании довоенного городского суда. Поэтому и пришлось всем бойцам СЧП поселиться там же, а кому не хватило места — разместиться в простом жилье, выкинув на улицу или уплотнив некоторых из местных. Тогда Окурок нашел своим пацанам хорошее место на бывшем Молочном заводе на улице Зеленой, в южной части города, и сам не брезговал жить с ними. А остальные ордынские командиры остановились в кирпичных коттеджах ближе к центру.
И вот теперь он вдруг задумался, что Замок не сможет себя защитить против нормального штурма. В этом месте при всей видимой прочности его стен, было ощущение уязвимости.
Дурное предчувствие начало одолевать им сразу после возвращения из похода за данью. Город был на взводе. Народ уже не просто не радовался, а ворчал, хоть и не громко. Но основных проблем он ждал извне. И новости наполняли его тревогой. Какого хрена Чингиз потерял столько народу? Какого хрена нет новых радиограмм?
У него были смешанные чувства после того, что ему рассказал Мустафа. Вроде никто не гнался за ними, и добычи было столько, что не унести — но почему-то это было так похоже на бегство?
— Где мясники, мать их за ногу? — услышал Димон чей-то крик во дворе. — Я вас, са-а-абаки, научу! Раздачу начинайте, сукины твари!
Атаман узнал одного из людей Шонхора, который сам с ними не поехал — тоже калмыка. Точно, Бурульдинов. Пока он находился в Замке, рядом с бывшим огромным бассейном развернулся пункт раздачи под открытым небом. Земля рядом с телегами было красной. Лошади, запряженные в телеги, втягивали носом воздух и фыркали. Они чувствовали запах крови сородичей.
Три дня назад, чтоб как-то задобрить жителей, Мустафа объявил о раздаче излишков мяса. Но и это особой радости не вызвало.
Дело в том, что до этого они надеялись угнать ценных племенных жеребцов… да и молодых кобыл к себе за Урал. Даже большие трейлеры подготовили. Но вскоре стало ясно, что перевезти коней и кобылиц через радиоактивный Пояс в герметичных машинах — задача невозможная. Лошади — не люди. Им воздуха много надо. И они не будут тихо сидеть и молиться, пока машина едет по отравленной зоне. Начнет не хватать воздуха — станут брыкаться, биться об стены, а то и вовсе расковыряют зубами дырку в обшивке и надышатся смертельных паров. И копыта отбросят.
Сделать систему очистки воздуха или запас его в баллонах, достаточный для лошадей — задача нереальная даже для ордынских «самоделкиных». Поэтому и пришлось лошадей почти всех забить — мясники трудились, сменяя друг друга, в четыре смены. Для скорости сначала стреляли в ухо, а потом разделывали туши дисковой пилой и обычными топорами.
Только несколько кобыл и одного жеребца отправили с первым конвоем.
«Интересно, доехали ли они?»
На вопрос Окурка, зачем уничтожать поголовье, Мустафа ответил: «Чтоб им жизнь медом не казалась».
Из общественной конюшни сразу перегнали на скотобойню, а из нескольких частных подворий — под предлогом того, что животные подхватили заразную болезнь.
(«Ящер у них! Ящер! — орали ходившие по домам „санитары“ с автоматами. — Пидемия! Пидемия!»).
«Не эпидемия, а эпизоотия, — усмехался на это Мустафа. — И если вы сами заболеете, это тоже будет эпизоотия».
Даже из деревень часть лошадей забрали, хотя там могли и спрятать несколько.
Как понял из слов раздатчиков Окурок, они привезли на поляну и цистерну спирта, но с его разливом было решено повременить, а может, и вообще отказаться. Почему-то местные были не рады. Никто не принес тару.
Чуть поодаль чумазые бойцы в клеенчатых передниках раздавали людям пахнущую кровью конину — большими кусками.
Окурок помнил, как по другую сторону Урала деревенские плакали от счастья, видя любую еду. И когда у их вождей отнимали лошадей, чтоб десять угнать с Ордой, а одну забить и раздать, эти маленькие люди радовались даже задней ноге от убитой старой клячи. Потому что жили одним днем и радовались, что живы, да еще и с мясом на неделю.
А здесь в Заринске принимали подачки, но с каменными лицами. И тут же уходили.
Видимо, понимали, что без лошадей будет гораздо труднее весной полевые работы проводить.
С дерьмовыми предчувствиями Окурок вернулся к своим на Молочный завод. Хотя называли это кирпичное здание с большими ржавыми баками во дворе так только по привычке. Молоком тут уже полвека и не пахло, а только плесенью и мышиным пометом.
В большой заводской столовой расположились человек тридцать. С ними были и новенькие, которые присоединились к отряду в деревнях Урала. Он всегда поражался разнообразию их кличек: Лоцман, Шибзик, Волдырь, Крокодил, Печенюга. Тут же рядом стоял на огне котелок. Несколько человек чистили и потрошили рыбу.
Когда он ввалился в общий зал, где отдыхали свободные от вахты и работы бойцы, Комар, который, похоже, был слегка под хмельком, как раз рассказывал очередную из своих баек.
Прошлые были про Плакальщицу из развалин — девку в белой простыне с длинными волосами, которая выпивала души людей, как сырое яичко, оставляя лишь пустую оболочку-скорлупу. И про Черного деда, который приходил в конце декабря в самые лютые морозы, сажал плохих детей в мешок и уносил к себе на ужин в свой далекий северный терем. Окурок слышал от мамы другой вариант истории. Что родители отдавали ему детей сами, потому что нечем было кормить.
Но самая страшная была история про Бабу с бородой. Вот ее он как раз и рассказывал, усмехаясь в усы.
— Тьфу ты, блин нах, — плевался один из старослужащих. — Рожу бы тебе набить, сказочник.
— Ты бы лучше про нечисть рассказал, — произнес стоящий в дверях атаман. — А то это слишком страшно и противно. Баба… с бородой. Но с членом. Правильно они все сгорели, тьфу на них.
Приветствуя его, многие встали со своих мест. Комар помахал ему тощей пятерней.
— Значит так, пацаны, — начал Окурок. — Мне нужно двадцать пять человек. Дело не терпит, блин, отлагательств.
Когда они закончили погрузку чудо-машин и коробок с запчастями на фуры, был уже поздний вечер. Тут же с курьером-кавказцем Мустафа прислал новое распоряжение — срочно собирать вещи и готовиться к отбытию. До утра надо было покинуть город.
Выставив часовых, Окурок собрал в отдельной комнате, где раньше был кабинет директора, своих особо приближенных.
— И что мы будем делать дальше? — задал вопрос, который был у всех на устах, Комар, ставший при нем чем-то вроде «зама». — Свалим отсюда обратно в Калачевку?
— Есть у меня гипотенуза на этот счет, — ответил Окурок, он же атаман Саратовский (так он просил себя называть). — Думаю, пойдем на юг, к морю. И вообще, ты забыл первое правило Орды? Ну-ка повтори.
Комар почесал в затылке.
— Старший всегда прав, — произнес молодой голос. Все обернулись.
— Правильно, Мелкий, — похвалил пацана атаман. — Старший прав всегда, даже если он ошибается.
Он вспомнил, что говорил по этому поводу Мустафа. Что в древние времена, когда голые люди бродили по дикой земле, важно было всегда оставаться со своим племенем. Даже если оно шло не туда. Да хоть в жерло вулкана. Но одиночка погибал еще раньше. Сейчас были такие же времена.
Для них уже жарили собаку, практически щенка. Маленькая полутушка переворачивалась на вертеле над огнем. Корочка уже начинала зарумяниваться.
— Уроды из «Цербера» у местных забрали, — рассказал Мишка. — Нам, мол, для талисмана, на цепь посадим. Наигрались и искалечили. На моих глазах помер. Жалко… Лопоухий такой, белолапый. Дал одному юнге в ухо и тушку забрал. Пойду, мол, похороню.
— Правильно сделал, что не закопал, — похвалил парня Окурок. — Хорошее мясо не должно пропадать. Только с собакена жир надо срезать. Он горчит, зараза. Потому что питаются всякой дрянью.
— Да какой у нее жир. Вон какая худая.
— Один хрен срезай. Не хочу жирного. Сейчас вроде пост начался.
Окурок знал, что раньше собак не ели. Во всяком случае, в тех местах, которые мама звала Россией. Маму всегда передергивало, когда он при ней готовил собачатину, поэтому он стал для этого уходить в сарай.
Теперь живности стало мало, выбор небольшой. Конечно, все предпочитали зайцев, но иногда проще было подстрелить или поймать капканом Шарика. Ели собак почти во всех деревнях, где они проезжали. И искренне удивились бы, если бы им сказали, что в этом есть что-то плохое. Специально их разводили на мясо редко, но когда животное становилось старым и больным — почти всегда забивали и съедали, не дожидаясь смерти от болезней. Ели и кошек, но мало в каких деревнях они остались.
Тем, кто верил в Аллаха, есть собак было нельзя, как и хрюшек. Мустафа Ильясович называл нарушителей запрета погаными свиньями и язычниками. Он ругался матом и грозился карами со стороны Всевышнего. Но тайком, закрывшись в палатке, и его нукеры из «Казбека» собачатину ели — также как позволяли себе иногда хряпнуть стакан-другой.
Но в отличие от Иваныча, царствие ему небесное, Окурок был не из его паствы, а бог Христ вроде бы кушать песиков не запрещал.
А на «столе» из досок, поставленных на чурбачки, накрытом сверху праздничной скатертью, потертой, но заштопанной — как украшение лежал темно-зеленый арбуз. Большой. Килограмма на три. Даже у них на Волге они не вырастали теперь, а уж в этих суровых краях такое могли получить только в теплице.
— Сюрприза для нас! — похвастался Мишка-Малец. — Принесли из оранжыреи. Народу много, конечно, но если всем по дольке… — и уже потянулся за ножом.
— Не трогай, — лицо Окурка вдруг стало каменным.
Страшная догадка ударила ему в мозг, как здоровый кулачище.
— С каких это «не трогай», командир? — переспросил Комар. — Я таких никогда не ел.
— И не поешь. Не трогайте этот фрукт. Вдруг отрава? Шприцом его накачать несложно.
Все остолбенели. Видимо, уже расслабились и отвыкли ждать опасности отовсюду. Отвыкли от войны.
— Пацаны, шухер. Всем — встать! — произнес атаман Саратовский громко. — Жопой чую, что-то будет. Жратва отменяется. Десять минут на сборы. Оружие держите при себе!
— Ну раз жопой, то верим, атаман, — усмехнулся старший Никифоров, но, поймав его рассерженный взгляд, заткнулся. Ничего плохого этот мужик не имел виду, кроме того, что чутье и интуиция у Окурка всегда были редкими.