Надо было догнать свой отряд, который пытался отрезать восточные шоссе, ведущие из города. Для этого нужно было найти хоть какую-нибудь машину. Но пока все встреченные на их пути автомобили были или испорчены, или не заправлены. Они уже вступили в обитаемую часть центра. Мстители здесь прошли мимоходом, не встретив сопротивления. Сашка был поражен, насколько тут, в километре от улиц, где лилась кровь, было спокойно и чисто. Из окон смотрели удивленные жители — в основном женщины и дети. Мужчины иногда показывались на улицах. В основном безоружными, но у некоторых были ружья, с которыми они в другое время могли бы охотиться на белок. Они задавали Пустырнику и Сашке один и тот же вопрос «Вы кто такие?» и, получив на него ответ, отходили переваривать услышанное. — Ну вот видите, — сказал парень, когда они миновали еще одну группу. — Люди все-таки пришли. — Ага. Когда уже ясно, кто победил. Хорошая стратегия. Зато не умрут, не оставив потомства. Все чаще можно было увидеть на перекрестках заринскую милицию — в пыльной форме, только что из боя. Среди них могли быть и те, кто начал бой на одной стороне, а заканчивал на другой. Узнав Пустырника, они махали ему руками. Видимо, Демьянов выполнил свою часть плана и сдержал свое слово, проинструктировав всех своих. Препятствий они не чинили, а наоборот, помогали чем могли, показывая дорогу и открывая по первому слову любые арсеналы и склады продуктов и имущества. — Ты мне лучше скажи, откуда ты узнал, что «сахалинцы» врут про свои паровозы? — спросил вдруг Сашку Пустырник, когда они нашли в одном из дворов брошенный джип с распахнутыми дверцами. — Ну, это же дважды два. Я взвешивал все. И вот к чему пришел. Я в детстве поездами увлекался… — Данилов нахмурился, увидев насмешливый взгляд: для Пустырника его детство еще не закончилось. — Они мне были интересны даже больше, чем самолеты и машины. Кучу книжек прочитал про железные дороги. Так вот, дядя Женя… расчистить и починить пути даже от Урала до нас — это гигантский труд, который никто в мире не потянет. А тем более дальше, до Москвы. Да и паровозы те давно проржавели. Для них электричество не нужно, верно. Но для них нужно обслуживание, которое никто не сможет проводить. Я бы еще поверил в ветку длиной километров пятьдесят с двумя-тремя станциями. Но не в тысячу километров и сто паровозов. — Их подвело их воображение, — подытожил Пустырник. — Вот те раз! А взрослые купились на эту мульку. Если верить этому парню с Волги, то целыми деревнями. Чуть ли не молились на эту железную дорогу и ждали, ждали… — На то они и взрослые, чтоб в любую ерунду верить только потому, что лень мозгами пошевелить… осторожно! Они как раз срезали путь через двор и шли между заколоченных домов к джипу, когда какая-то тень метнулась к ним из-за гаражей. Они не успели схватить оружие, когда человек прыгнул на них, как огромный кот, стреляя на ходу из пистолета, который казался крохотным в его ручище. Пустырник повалился сразу. Данилов почувствовал, как плечо ему обожгло. Вокруг не было никого, кто мог бы помочь, а сами выстрелы прозвучали не так уж громко. — Ну что? Снова встретились, щенок, — бородатый расплылся в улыбке. Данилов в первый момент не узнал его. Раньше он всегда видел его только в шапке. На щеке бородача зигзагом шла рана, будто кто-то неумелый уже пытался ткнуть его ножом. Раньше, чем Александр вскинул свою винтовку, бородатый резким движением вырвал ее у него. Винтовка упала в пожухлую траву. — Молись, сука, сейчас отправишься к своим родным. Память услужливо подсказала название пистолета. «Глок», иностранный. И патронов там было больше десяти. В этот момент Пустырник неслышно поднялся и сгреб того, кто назывался Чингизом, в охапку. Пистолет звякнул о старый бетонный бордюр. Они покатались по земле. Ордынец достал зазубренный охотничий нож. Но точно такой же, только с коротким лезвием, оказался у Пустырника. После неудачного захвата, который постарался провести бандит, оба оказались на ногах, друг против друга. С пару секунд они кружились, а потом сошлись, обменявшись серией ударов. Только ордынец бил размашисто, с оттяжкой, а Пустырник — короткими тычками. Сашка видел все это, но ничем не мог помочь. Оружия у него теперь не было, да и не рискнул бы он стрелять — так быстро они перемещались. А броситься самому в эту схватку — затопчут. Они двигались так быстро, что он еле успевал следить за ними взглядом. Выйдя из ступора, он все же начал наклоняться за винтовкой. Но все решилось без него. Вдруг «сахалинец» забулькал, кровь полилась у него изо рта. Пустырник отвел руку, и тот тяжело рухнул на землю. — Вы в порядке? — спросил Сашка командира, подходя ближе. — Нормально, — усмехнулся дядя Женя. — Первый раз убиваю бабу. Хоть и с бородой. — Его Чингиз звали. Я его вам нарисовал когда-то. Редкий ублюдок, — вдруг Сашка вспомнил что-то важное и подлетел к распростертому врагу, который, если и был жив, то уже кончался. — Где дед? Где моя сестра? А ну отвечай! — он встряхнул бородатого. — Где люди, которых вы живыми захватили? Но тот уже был далеко и никакой тайны выдать не мог. — Не расскажет, — произнес Пустырник. — Может, остальные знают. — Надеюсь. — Тьфу, погань какая, — командир мстителей вытер нож об кусок тряпицы и плюнул на труп. — Садись за руль, Саня. Мне сильно досталось, могу баранку выпустить. Довези меня до наших… тут близко. Только сейчас Данилов увидел, что у того минимум одна серьезная рана, которая продолжала кровоточить. Пустырник прижимал к ней кусок тряпицы. Самого Сашку задело в плечо по касательной — надетая на нем куртка создавала видимость, что он гораздо шире, чем он есть. Они заняли места в джипе, и Александр плавно повел машину через двор, стараясь, чтоб ее не подбрасывало. — Гони во весь дух, бляха-муха! — лицо дяди Жени стало почти белым, видно было, что даже слова он выговаривает с трудом. И в этот момент где-то за домами громыхнуло. Задребезжали стекла, ощутимо качнулась земля — они почувствовали вибрацию, даже сидя в машине. Из-за домов взметнулась вверх и начала быстро расти колонна пыли. Но раньше, чем она достигла крыш пятиэтажек, прогремели новые взрывы — с разных сторон. Минимум четыре. Каждый из них бил по ушам, но все же слабее, чем первый. Видимо, большее было расстояние. Казалось, весь город рушится и проваливается в преисподнюю. Взрывы сопровождал долгий, постепенно затихающий рокот. — Сукины дети. Фугасы успели заложить, — успел сказать Пустырник, прежде чем потерял сознание. Площадка перед Замком, где еще недавно раздавали конину ордынские мясники, была до краев заполнена народом. Стоя у самого края, среди своих собратьев, выстроившихся двумя неровными прямоугольниками, Данилов-младший жадно озирался вокруг. Жители Прокопы и Киселевки — а здесь были все уцелевшие бойцы, кроме тех, кто поехал в Кузбасс за женщинами, детьми и стариками — не смешивались с заринцами, стояли отдельно. Хотя теперь уже было почти ясно, что история их поселений и их неудачного исхода завершилась. Развалины складов в столице еще только начали разбирать, но уже сейчас было ясно — зима будет тяжелой. Если учесть, что и запасы восточных сгорели в огне вместе с караваном, ситуация выглядела совсем плачевной. Обе стороны потеряли слишком много, чтоб позволить себе роскошь поселиться отдельно. Богданов с Демьяновым обмолвились, что найдут для героев этого дня жилье либо в самом Заринске — а половина этого молодого по довоенным меркам города была одноэтажной деревней — либо в ближнем его подбрюшье. Условились, что новые граждане поселятся компактно и сохранят автономию в том, что касается решения внутренних вопросов. Общим должно было быть только то, что касалось обороны и отношений с чужими. «Скорее уж, сношений, — подумал Данилов. — Отношения с теми, кто приходит к вам без приглашения и с автоматом в руках, часто именно этим словом и называются. Или вы их, или они вас». Еще недавно Сашка бы плюнул в лицо тому, кто сказал бы ему, что события сложатся так. Но сегодня он был такому исходу в общем-то рад. Пока надо дожить до следующего урожая. Там будет видно… Хотя он знал, что самое постоянное это то, что считается временным. «В общем-то рад», а не просто рад — потому, что остался один неоплаченный долг, который жег его изнутри, как вбитый в ладонь раскаленный гвоздь. Он ничего не забыл и того, кто разрушил его жизнь просто потому, что их семья оказалась у него на дороге — не простил. Мерзавец, чей портрет он нарисовал в дневнике, получил свое — хоть и слишком легко. Теперь очередь была за тем, кто их всех сюда послал. За Уполномоченным, которого еще называли Благодарителем и Защитником (чьим, интересно?). Люди все прибывали. Скоро их было столько, что площадь уже не могла вмещать. Еще бы. Младший Богданов объявил об общем сходе по радио. Прибыли даже делегаты из ближних деревень и поселков. В дальние тоже радировали — а туда, откуда не пришел ответ, отправили гонцов с вооруженным эскортом. Но не было оснований думать, что где-то остались «сахалинцы». В тех глухих медвежьих углах они бы просто не смогли прокормиться. Настроение было смешанное. И радостное, и тревожное. Глядя на это многолюдье, парень понял, что «сахалинцев»-то была жалкая кучка, если сравнить с населением города — даже если брать только взрослых мужчин. Нет. Если бы не пришли прокопчане и киселевцы — полумертвые, оборванные, почти безоружные — этот огромный город не поднялся бы и не придавил бы эту моль. Нет, эти люди не были трусами. Если бы им приказали и повели за собой, они бы любого врага порвали голыми руками. Но не приказало начальство, и сразу началось: «да что мы можем сделать?», «а я что, самый рыжий?», «мое дело маленькое — мне надо семью кормить». Старый Богданов воспитал их так, потому что ему так было удобно править. И до какого-то момента в этом, наверно, был толк, раз город простоял столько лет, рос, развивался и справлялся с бедами. Но маленький изъян в таком складе ума все же имелся, подумал Саша. Начальство тоже может ошибаться. И предать тоже может. — Они забрали с собой из вашего города кого-нибудь? — услышал он рядом разговор. Семен Плахов, на время лечения Пустырника занявший место старшего над прокопчанами, расспрашивал заринского милиционера Колесникова. — Кого-то на веревке увели… в основном мастеров и техников. Самых грамотных. Нескольких учителей, агрономов, инженеров. Девок красивых забрали десяток. А некоторые вроде по своей воле ушли. И мужики тоже. Мне один боец так прямо и заявил: «И я хотел уйти, но мест не было. Это восточные во всем виноваты. Да провалились бы пропадом. Не встали бы на дыбы — может, и нас бы не тронули!». — Какой придурок. — Я так ему и сказал. Но так думает не он один. Повезло, что мы так быстро взяли… Помнишь, ты спрашивал о старом Данилове и его внучке Женьке? Я порасспрашивал своих. Про девчонок не скажу, они все были с мешками на головах. Но пару-тройку стариков там видели. Вот и еще одна причина того, что надо последовать за Ордой. Захар Богданов говорил примерно двадцать минут. Больше он просто не смог. Рассказал, что пока городом будут управлять совет из пяти человек, куда войдут и представители от «наших дорогих гостей», как он уклончиво назвал спасителей Заринска. А весной на таком же сходе будет выбран новый лидер и его помощники. Похоже, власть его откровенно тяготила. Его сменили другие ораторы — главный техник города, потом дед Федор, даже Каратист, своими рубленными фразами вызвавший у людей гул одобрения. Но собравшиеся на площади хотели не только успокоения. Они хотели крови. — Когда казни будут? — спросил кто-то, осмелев. У них были причины желать этого. Уже перед самым разгромом захватчики взорвали бомбы. На воздух взлетели продовольственные склады, котельная, ГЭС, еще несколько зданий городской инфраструктуры. Кое-где пожары горели до сих пор. Погибли люди. Перед этим, как оказалось, они забрали из цехов все автоматические линии, которые когда-то привезли из Ямантау, те самые, что давали городу всю высокотехнологичную продукцию. Последнее было едва ли не самым сильным ударом. И много вещей поменьше тоже вывезли, вплоть до лампочек. «У меня пропало все, что не было гвоздями прикручено или шурупами прибито. Вандалы и гунны, блин», — рассказал начальник завода лаков и красок. Завода, собственно, больше не было, только голая кирпичная коробка. Нагрузили огромный караван, а все, что вывезти не смогли, заминировали. Хорошо еще саперы потрудились и с риском для жизни половину бомб обезвредили. И все же перед зимой город остался без половины запасов пищи, почти без всей электроэнергии и тепла. И если раньше Заринск отличался от прочих известных поселений как день от ночи, то эти времена прошли навсегда. На улицах проклинали СЧП-Орду, проклинали Бергштейна, но ругали и «восточников» и даже старого Богданова, который оставил их в такую годину. Ордынцы сломали все, что строили два поколения. Зачем? Какой был смысл?