Табак и пыль — запах Иремила. — Это из-за меня тебя поймали, — с трудом произнёс Астре. — Я убедил тебя, что так неправильно. Поэтому ты перестал убивать. Поэтому тебя выследили. Ты хотел понять мою Цель, а я предал тебя, Иремил. Я привёл к погибели всех нас. Ноги стали тяжёлыми, неподъёмными. Они вязли в невидимой жиже и таяли, словно восковые свечи. Астре приближался к земле. — Ты всё сделал правильно, — возразил Иремил. — Такова твоя Цель. — Я не хочу такую Цель. Не хочу убивать всех. Астре почувствовал, что щёки сухие. Ни следа влаги. Всё обман. Не было никакой беседы с Иремилом, и не было ног — поддержки, которой калека навсегда лишился. Он убил человека, который пытался спасти порченых. И теперь разговаривал сам с собой в поисках прощения. Обманное, но такое желанное, оно могло остаться с Астре до конца. До мига, когда чёрное солнце обратит прахом привязанное к столбу тело. Опий подарил минуты, о которых можно было только мечтать. И лучше погрузиться в них. Отпустить всё, простить себя и забыться. Но Совесть била в грудь набатом. Цель заставила Астре поднять тяжёлые веки. Он должен был увидеть правду. На горизонте бледно-розовая полоса — след ушедшего солнца. Капли на щеках — остывший пот. Пустынная степь вокруг ощетинились сухой травой. Никто не стал бы жечь порченых близ столицы. Потому ряд столбов для казни оказался вкопан здесь. Культи упирались во что-то жёсткое. К столбу Астре прибили пару досок, чтобы можно было привязать калеку на уровне остальных. Слева, на таком же подобии полки, спал бедняга Тили. За ним безвольно повисли на верёвках Илан, Марх и Рори. Сиина и младшие — справа. Никто, кроме Астре, не пришёл в себя. Калека с надеждой посмотрел на небо. Почти ясное. Только пара жалких облаков на горизонте. Руки, туго стянутые за спиной, онемели. Астре попробовал пошевелиться, но скорчился от боли. Светлая полоса на западе истончилась до нити. Начинался чернодень. Глава 6 Пьяный Ульо Кто бы знал, что на очередном торговом судне меня будет поджидать такой подарок! Нынешним утром я познакомился с оружейным мастером из Намула. Стоило большого труда убедить его показать эту вещицу. Без уроков милой Каримы я бы и близко не подобрался к заветному сундучку. Как я слаб и смешон по сравнению с ней! Как тусклы и мутны мои глаза, как дрожит голос! Я всё думаю, какой невероятной силой обладала бы Карима, дожив до старости. Чёрное солнце отмерило безногим слишком короткий срок, и я зол на него. Я знаю всего троих людей с Целью совести, кто сумел миновать детство и коснуться юности, однако, все они угасли в семнадцать лет… Нет, я не дам волю страданию в этот раз. Я хочу написать о вещи. Это был пистоль! Настоящий пистоль с кремнёвым замком! Я прикасался к гладкому дереву его ложа и латунной рукояти, катал на ладони пули, даже чувствовал запах пороха. На миг меня объял восторг, ибо это часть забытого прошлого. Но тут же накрыла волна ужаса. Как столь маленькая вещица способна убить на расстоянии? Оружейный мастер поистине бесстрашный парень. Его зовут Оньо. Он так и пучился от тщеславия. Убедить его методом Каримы оказалось несложно. Пистоль переходил от отца к сыну долгие годы и был чем-то вроде семейной реликвии, но моему новому знакомцу не по душе жизнь в Намуле, потому он украл пистоль и отправился за море, чтобы продать секрет оружия императору Чаина за очень большую цену. «И тогда ему покорится даже Соаху, а я буду процветать до конца моих дней», — так он сказал. …Всё было правдой! Проклятье было правдой! Я погубил Оньо своим любопытством. Я слышал, что не стоит говорить об этой вещи и никогда нельзя показывать её солнцу! Но в трюме было так темно! Я хотел рассмотреть каждую деталь и заставил Оньо вынести сундучок на палубу, притворившись, будто в нём игральные кости. Мы уселись в стороне и тайком ото всех разглядывали пистоль. Оньо не выпускал сокровище из рук и не позволял мне притронуться к нему снова. Должно быть, поэтому сгорел только он. Я не видел пожара, это была всего лишь вспышка, но запах палёной плоти захватил меня. В сундучке вместо дерева и металла осталась горстка пыли, а вокруг рассыпались шелковистые останки Оньо. Я бежал обратно в трюм со всех ног и сидел в темноте два дня и две ночи. Чёрное солнце обратило пеплом оружие и его хозяина. Отныне я верю в легенду о Красном озере. Вот как она звучит: материк Твадор испокон веков делили меж собой два враждебных государства — Чаин и Шанва. Земли у окраин были засушливы и скудны, но посредине находилось огромное пресное озеро. Солнце каждое утро всходило на востоке, дабы присмотреть за миром и согреть его. Устав за день и добравшись до края земли, оно любовалось своим отражением в водах озера и умиротворённое уходило за горизонт. Однажды Чаин и Шанва устроили на берегах до того жестокую бойню, что вода окрасилась кровью, и в озере отразилось багровое солнце. От гнева на людей оно раскалилось и стало угольно-чёрным. Оно сожгло всех, кто посмел осквернить прекрасное зеркало и с тех пор каждый третий день, вспоминая обиду, накрывало мир затмением. (Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама) (Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 8-й трид 1019 г. от р. ч. с.) Седьмой приготовил для Нико роскошный галеон «Око солнца» с кипенно-белыми парусами. Янтарный блеск дерева завораживал. Узкий манёвренный корпус наводил страх и зависть на владельцев неуклюжих черепах вроде «Большого Наная». На судно под видом торговцев и простых моряков нагнали толпу Летучих мышей. Трюмы забили яствами. Приготовили два мешка мятных трав от тошноты. Седьмой решил выгулять Нико на коротком поводке под тщательным надзором. Он велел отправлять подробные отчёты из каждого порта. Следить за передвижением наследника и, если придётся, припугнуть его, чтобы скорее вернулся домой. Властий тщательно спланировал путешествие. Сначала к летучей мыши Намула, а потом на юг. Обогнуть оленя Ноо, добраться до Твадора и Чаина, проплыть вдоль громады Исаха и через Брашский пролив вернуться в родной порт. Это кольцо охватывало большую часть материков и архипелагов. Оставались незатронутыми только Руссива и Большая коса — скудные, холодные земли со злым людом. Нико молча принял условия отца. Выдержал слезливые лобызания матери. Перетерпел едкие упрёки Тавара и насмешки Чинуша. А за день до отплытия покинул дворец тайными ходами. На низком столике в комнате он оставил послание: Меня не раз ломали ураганы. Дрожал я, вспышкой молний обелённый. Но выжил. Среди мёртвого бурьяна Один стою, судьбой непокорённый. Не подпирай меня. Знай, я не рухну. Не поднимай меня. Поверь, я встану. Не бойся. Мне достанет силы духа. Не плачь. Я залечу любую рану. Это были строки из любимой песни отца «Вящий дуб». Выбравшись за стену, Нико пошёл по главной улице в сторону берега. Падур спал, объятый ночной мглой. Сонма царила на Железном и Шёлковом рынках. Молчали ремесленные улочки, расходившиеся от площади путанными узорами. В тишине стук сердца казался громче. Нико то и дело оглядывался, но за ним следили только тёмные силуэты фонарей. Свобода будоражила и пугала. Казалось, в спину вот-вот прилетит нож, а из-за дома выбежит толпа наёмников во главе с Таваром. Но мир вокруг застыл под пеленой спокойствия. Главный порт был почти мёртв. Лишь пара огоньков желтела вдалеке, отражаясь в беспокойных волнах. Начинался отлив, а с ним уходил в море «Пьяный Ульо». Нико присмотрел этот корабль вчера, когда Седьмой велел прогуляться к берегу и полюбоваться на снаряжённое «Око солнца». Растворялись в дымке силуэты судов с убранными парусами. На стапельной площадке зияли пробитой обшивкой корабли. Скелеты мачт выглядели мрачными и пустыми. Сбившиеся у пристаней лодчонки раскачивались вместе с мусором. Вода у берегов провоняла тухлой рыбой, потрохами, гниющими водорослями и тиной. Возле «Пьяного Ульо» было живо и шумно. Корабль готовился к отплытию. Вчера Нико рассмотрел его от ватерлинии до верхушек мачт и нашёл вполне пригодным для путешествия. Судно было большой торговой караккой с причудливо украшенными резьбой высокими надстройками на баке и юте. Они назывались форкастль и ахтеркастль. Те, кто мало смыслил в строении кораблей, иногда именовали их передней и задней башенками. Обшивка бортов каракки была гладкой — доска к доске. Якорей насчитывалось три: один на носу и два боковых. Предрассветную дымку разгонял свет кормовых фонарей. Все три большие, богато украшенные, с многочисленными стёклами, вставленными в ажурные решётки. В их ореоле было видно сновавших по верхней палубе матросов в жёлтой одежде из просмолённой ткани. По сходням катили бочки. Тащили на борт клетки с живой провизией: курами, баранами, свиньями. Нико поднял голову и увидел человека в богатых одеждах, облокотившегося о балюстраду. Он лениво оглядывал царившую кругом суету, пока не наткнулся взглядом на Нико. — Эй, не найдётся ковша с серебряным дном для меня? — окликнул его юноша. — С серебряным? Найдётся, если у тебя самого есть серебро. Пресная вода на кораблях портилась через половину трида и начинала издавать дурной запах. Чтобы она дольше оставалась свежей, дно некоторых бочек покрывали тончайшим слоем серебра. Пить такую воду давали только людям высших сословий и тем, кто в состоянии заплатить. С колотящимся от волнения сердцем Нико поднялся по скрипучим сходням, лавируя между суетливыми кричащими матросами. Он не ошибся, приняв человека на палубе за капитана. Мужчина был одет, как богатый купец: расшитые золотыми нитями шаровары, белое парчовое одеяние до пят поверх бархатного кафтана. На голове причудливая шапочка со свисающими по бокам шнурками. Каждый оканчивался янтарной бусиной. Капитан цепким взглядом осмотрел Нико с ног до головы. Юноша походил на сына зажиточного ремесленника. На нём были ладные штаны простого покроя, ботинки из мягкой кожи. Шёлковая рубаха с дутыми рукавами, подпоясанная серебристым ремнём, и длинный жилет. Через плечо перекинута сумка, украшенная узором из кожаных лоскутков. Цвета тканей скромные. Чёрные, белые и коричневые. Ни драгоценных орнаментов, ни каменьев. Но всё очень добротно сшито и подогнано точно по фигуре. — Раз деньжата есть, чего бы тебе не подождать вон того расфуфыренного павлина? — спросил капитан, кивнув в сторону галеона. — Раз место есть, чего бы тебе не взять меня без вопросов? Капитан хмыкнул и сплюнул в воду. — Ты то ли дурак, то ли притворяешься. — Твой корабль выглядит крепким, а суевериями пусть крыс по амбарам пугают. Страх перед каракками начал гаснуть не так давно. Судна-призраки, обугленные, с пробитыми бортами и рваными парусами часто упоминались в матросских байках. Такалам говорил, что каракки были первыми и последними военными кораблями Сетерры. Когда-то на них имелось вооружение, запасы взрывной пыли и железные шары, которыми топили другие суда. Во время первого крупного морского сражения чёрное солнце спалило сотню боевых кораблей. С тех пор каракки на долгое время ушли в небытие, хотя считались куда быстрее и манёвреннее старых судов. На «Пьяном Ульо», построенном по новым чертежам, не было и намёка на вооружение. Как и на всех парусниках мира, включая флот Седьмого. Купцы мало-помалу возвращали к жизни наследие прошлого, но путешествовать на каракках решались немногие. Бедняки ходили по океанам на неуклюжих одно-двухмачтовых судёнышках. Зажиточные люди предпочитали современные галеоны вроде «Ока солнца». Ремесленники и торговцы старались выкупить детям места получше, поэтому странно было видеть на «Пьяном Ульо» хорошо одетого юношу. — Твой корабль может дать мне то, чего не дадут другие. Пойдём-ка на мостик, мне нужна карта. Капитан расхохотался. — А ты не слишком наглый? А? Не слишком ты наглый, кучерявый щенок? Нико внутренне осёкся. Стоило разговаривать не так напористо. — Я думал, люди вроде тебя не упускают выгоду. — Сколько у тебя серебра, и кто твой папаша? — Я плачу золотом, а имя моего отца подарит тебе бесплатную стоянку в любом порту Соаху на много лет. Я уже сочинил нужную бумагу для соглашения. Капитан удивлённо приподнял густые брови. — Дай-ка глянем на твою бумагу. Оставив штурмана следить за суетой на верхней палубе, капитан повёл Нико в просторную капитанскую каюту со стенами, обитыми красным деревом. В свете масляного фонаря он так и эдак перечитывал договор, пытаясь найти подвох. — А ну покажи родовой знак. Нико неохотно стянул чёрную перчатку и продемонстрировал внушительный перстень, оттиск которого точно соответствовал чернильному узору на бумаге. Седьмой хорошо постарался, готовя сына к путешествию. По материнской линии вымышленная семья Нико относилась к ремесленникам с монетного двора — самым богатым и привилегированным среди прочих. Об этом говорил особый символ в виде монеты посредине. Отец принадлежал к купцам первой гильдии, потому вторым знаком стал украшенный каменьями штурвал. Было ещё множество мелких надписей, которые не так-то легко удавалось разобрать при свете лампы. Капитан долго хмурился. Наконец, выдал: