— Ты же говорил, что твой учитель поступал глупо, — жёстко сказал Кирино. — Так почему отпустил их? Нико заранее приготовил ответ на этот вопрос. — Я побоялся, что его мёртвый дух разгневается на меня и отберёт удачу. Эти рабы — мой первый выигрыш. Надо отпустить их в память об учителе. Кирино согнулся пополам от смеха. Торговцы захохотали вместе с ним. Нико спокойно наблюдал за сборищем, ухмыляясь про себя. Теперь у него появились фишки для ходов. Бывшие рабы поначалу боялись отходить от клетей. Потом чуть осмелели. Девочки даже взялись бегать в догонялки вокруг бочек. Мужчины не сводили глаз с Кирино. Женщины — с Нико. У них был странный взгляд. Пустой и отстранённый. В этот раз, утомлённый бессонницей и тревогами, Нико спустился в каюту раньше других. Ужин только-только закончился. Солнце ещё не село. Наверху царили шум и гам. Кричали животные, гоготал над шуточками писклявого певуна простой люд, сражались игроки в кости, го и спички. Нико завалился на гамак, зевая. Потёр усталые глаза. Тут же в дверь постучали, и внутрь заглянул один из бывших рабов. — Я буду неподалёку, господин. — Я тебе не господин. Дверь закрылась. Нико хмыкнул, довольный сделанным ходом, и погрузился в сон, не придав значения нервозности мужчины. Посреди ночи раздался тихий скрип, и кто-то осторожно вошёл в каюту. Нико по привычке дремал вполглаза и тотчас уловил звук. Он распахнул глаза в миг, когда один из незнакомцев занёс руку с ножом, а стоявший позади поднёс к лицу едко воняющий платок. Пахло ядом. Нико машинально затаил дыхание. Пнул мужчину с ножом обеими ногами и вскочил. Неудачливый убийца ударился о стену, выронив оружие. Юноша почувствовал движение позади. Он резко сел, пропуская удар над собой. Развернулся и полоснул человека по ногам. Раздался вопль. Нико уловил момент и без раздумий вонзил кинжал в горло раненного. Крик задохнулся в булькающем хрипе. На лицо брызнула кровь. Нико вынул метательный нож и отправил в голову мужчине, только что подобравшему оружие. Полутьма не обманула меткость. Человек умер мгновенно, не успев даже открыть рот. Всё случилось так быстро, что Нико в первую минуту не соображал от шока. Расставленные по углам огарки светили тускло. Они чудом не потухли от движения воздуха в каюте. Нико трясущими руками зажёг масляный фонарь, который до того висел в углу на гвозде, и узнал в мертвецах недавно освобождённых рабов. Он оторопело пялился на трупы, не понимая, приснился ли ему кошмар, или всё произошло на самом деле. Тёмные лужицы расплывались под телами. Нико утёр капли со щёк. Подумал, что стоит вернуть нож, но не мог заставить себя подойти к трупу. Он никогда прежде не убивал людей. Такалам говорил — это тяжкий грех, от которого стынет сердце. Но Нико ощутил только страх от мысли, что его могли убить. Тавар был прав, а вот прималь врал, сам того не понимая. В его мыслях добро порождало верность, но оно привело к предательству. За что рабы так поступили с освободителем? Откуда у них яд и оружие? Не желая оставаться в каюте, Нико вывалился наружу на негнущихся ногах. Словно в полусне, держась за стены, поднялся на палубу и увидел, как женщин и девочек снова запирают в клетях. Но ни одна не плакала. Они смотрели на стоявшего неподалёку Кирино с благоговением. Нико на время спрятался за мачтами. Ещё не до конца стемнело, и его растерянность могли заметить. Стоило придать лицу более храброе выражение. Юноша взял себя в руки, внутренне обратившись к Тавару. Пару минут он восстанавливал дыхание и ждал, пока пройдёт дрожь в ногах. Потом вышел и направился в сторону Кирино, поигрывая ножом. Капитан и ещё несколько человек неподалёку от ноойца пробовали табак, который вёз один из торговцев. — Вот же проклятье! — громко выпалил Нико, привлекая внимание. — Кирино, чтоб тебя! Не мог лучше воспитать своих шавок? Загадили мне кровью весь пол! Раз эти вшивые куски опять твои, пошли своих девок сгрести их кишки со стен! Все уставились на Нико. Повисла напряжённая тишина. Юноша с раздражением снял заляпанную кровью куртку и бросил под ноги Кирино. — И это вели постирать! Эй, капитан! Мне нужно другое местечко для ночлега! — Ты думаешь, это я отправил их убить тебя?! — возмутился нооец. — Я думаю, что твои шавки сочли оскорбительной мою победу и решили отомстить. И раз так, ты несёшь за них ответ! Нико хотелось сказать совсем другое, но разумно сдержался. Капитан без лишних слов понял настрой Кирино. С той ночи Нико поселили в одну каюту с коброголовым Нобом. Под его защитой спалось спокойней. Глава 11 Сошедший с чудовища Говорил он несвязно. Часто замолкал, пытаясь подобрать нужное слово. Ему казался совершенно непонятным наш способ общения и передачи знаний. Он объяснял, что может беседовать только с одним человеком. И с огромным трудом. Затрачивая на это почти все силы. Как-то я пытался научить его читать, но толку не добился. Связь между знаками, звуками и смыслами была ему неведома, непостижима. Главная трудность заключалась ещё и в том, что у каждого, как он говорил, «особенная голова». Один и тот же мир отражался в умах людей по-разному. Он жаловался, что и сам начал этим «заболевать». Отдельному человеку присущ свойственный только ему говор, интонация. Опереться на повторение звуков, дабы понять множество говорящих разом, у него не выходило. Он страдал. По-настоящему страдал, не в силах понять нас. И я страдал вместе с ним. (Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама) (Акулий остров, южный мыс. 9-й трид 1019 г. от р. ч. с.) Цуна смотрела во все глаза и не могла сдержать крупную дрожь в теле. Даже лист лан-лана не помог успокоиться. Она сжевала целую горсть, но перед таким чудищем всякая трава бессильна. Сначала была просто точка. Маленькая, не больше мухи. Она появилась на горизонте рано утром и начала расти. Становилась больше и больше. К полудню Цуна разглядела очертания пришельца, скользящего к Акульему острову по сизым волнам. Гигантский, сбитый из мёртвого дерева, обвешанный верёвками и крюками, он вспарывал море, как нож рыбье брюхо. Пенные струи скользили вдоль покатых боков. Грузно покачиваясь, страшилище приближалось к берегу, пучась множеством раздутых лоскутов. — Важный человек скоро быть, — прошептал Ри. Цуна чуть не грохнулась на спину от испуга. — Ох! Глупый! Напугал! Она пряталась за стволом эвкалипта, росшего на краю скалы. Отсюда открывался хороший обзор. — Ри не глупый. — Глупый! — Цуна топнула и огляделась. — Ты где? Я злюсь на тебя! Злюсь, ясно? Не подкрадывайся так! Что это за чудище? — Корабль. Цуна прильнула к светлой коре и закрыла глаза. Она просила у дерева спокойствия и силы. Эвкалипту всё равно, кто придёт на Акулий остров. Он не закричит, не станет прятаться, не будет дрожать. Он не боится ни проглоченного солнца, ни молний. Уловив нечто, ведомое только ей, Цуна отшатнулась. — Ему страшно! — шепнула она, округлив карие глаза. — Ему тоже страшно, Ри! Смотри, сколько там мёртвых! Это всё были его братья! Люди убили много деревьев, чтобы из их тел сделать себе чудище! Хорошо, что ма ушла к рыбам! Вдруг они не дали бы ей дышать в море! И что-нибудь из неё сшили. Мешок или маленькую лодку. Как ты думаешь, вон те штуки из чьей-то кожи? Ри не ответил. Он всегда появлялся и исчезал неожиданно. — Ты глупый! Мне же страшно! Куда ты ушёл? — Цуна несколько раз ударилась лбом о гладкую кору и завыла: Ма-а-а! Выходи, ма-а-а-а! Выходи из воды и прогони их! Скажи рыбам, пусть прогонят! Скажи акулам, чтобы напугали их! Ма-а-а-а! Ответом ей была тишина. Цуна встряхнулась и побежала вниз по каменной тропинке, лёгкая, словно горная козочка. Она боялась чудища, но хотела своими глазами увидеть, кого оно принесло. Поросшее лесом плато нависало над берегом, точно встопорщенная чешуйка. Оказавшись на нём, Цуна стала тенью. Ни одна ветка не хрустнула под её ногами, ни один камушек не откатился в сторону. Она ступала так мягко и тихо, будто рядом кормился пугливый зверёк, которого девочке хотелось рассмотреть. Даже Ри мог быть застигнут врасплох, окажись она сейчас позади него. Отсюда чудище было видно лучше. Оно замерло далеко от кромки воды. Наверное, опасалось, что большая Акула проглотит его. И поделом! Цуна раздвинула заросли папоротника. Стук сердца от второй горсти лан-лана поутих и уже не так выдавал её. От корабля отделилось что-то крошечное — малёк на фоне кита, и направилось к белевшей внизу бухте. Цуна не сразу узнала лодку. Не такую, как у них с ма, а крепкую и красивую. В ней сидели два человека. Настоящих человека! У девочки душа ушла в пятки. Она щурилась так и эдак, пытаясь разглядеть их, но яркое солнце выбивало из глаз слёзы. От него сиял воздух, играла глянцем листва, и море заполнялось ослепительными бликами. Цуна затаилась, прикусила губу. Судёнышко, не торопясь, пристало к берегу. Из него в воду спрыгнул человек. Оставленные вёсла бесполезно повисли, точно лапки, оторванные от жука. Человек походил на старого шамана. Ма рисовала его на песке, когда особенно скучала. Такие же широкие плечи и длинные волосы-сосульки. Из одежды только серые штаны до колен. Тело чужака сияло бронзой, а лицо было темней красной глины. Сегодняшнее море доброе: обняло гостя, прильнуло к ногам, достало до колен. Оно не хотело отпускать, но человек упорно пересекал одну за другой намытые волнами песчаные косы и выбирался на сушу. Лодку он тянул на верёвке. Волны мешали. Говорили, ей не место на мели, но человек не слушал. Его спутник до сих пор сидел сиднем и даже ступней не замочил. Только когда корма поцеловала дно, он встал, подвернул штаны и, держа в руках снятые с ног обёртки, спустился в воду. Цуна поморщилась. Вид второго пришельца ей не понравился. Зачем на нём столько вещей, когда совсем не холодно? Ма ни за что бы не надела. Она берегла штаны ради зябких ночей. И рубашку берегла. А носила повязку на бёдрах, как у Цуны, и широкую полосу ткани для грудей. Цуна пока обходилась без неё: нечему трястись. А уж обёртки для ног они использовали, только если нужно было пробраться через колючие кусты или спрятать от грязи раны. Бронзовый человек поднял со дна лодки мешок. Смешно шагая, дотащил до сухого песка. Опустил осторожно. Тот, что в одежде, и пальцем не пошевелил. Ма бы отколотила его до полусмерти, как Цуну, когда та вместо работы убегала играть. Ри сказал, на Акулий остров плывёт кто-то важный. Он не врал. Ма пела о смертельных дарах с кораблей, и в её голосе лжи тоже не было. Цуна впилась глазами в мешок. Покачнулась и чуть не сорвалась с обрыва. Веки слипались от лан-лана. Страха не осталось совсем, но и внимание подводило. Она засмотрелась в одну точку, а когда встрепенулась, бронзовый человек и его лодка уплыли далеко и стали похожи на ореховую скорлупку, прилипшую к брюху корабля. — Важный человек здесь, — сказал Ри. — Надо помочь. Цуна вздрогнула, дёрнулась в сторону и едва не выдала себя. Ей повезло: чужак не заметил движения в кустах высоко над собой. Он смотрел вслед чудищу, приставив ладонь ко лбу. Цуна прошипела что-то злобно-невнятное. — Помочь, — повторил Ри. — Ты иметь нужно ему. Отдай. Глаза девочки округлились. Она не сразу нашлась, что ответить. — Отдать? — шепнула в ярости. — Отдать? Что отдать? Он пришёл забрать у меня что-то? — Что Цуна найти в пещера под белый камень. — Нет! — девочка вскочила и отпрянула от края плато. — Это моё! Только скажи ему! Только скажи! Словно маленькая буря, она понеслась на север, в сторону скальной гряды, пыша обидой и разросшимся в груди жаром. Хотела перепрятать находку в место, о котором никто не знал. Иначе Ри расскажет чужаку, а тот отберёт у Цуны её сокровища. Он мужчина. Он сильный. Даже сильнее ма. Поэтому надо бояться. Ветер бил в лицо. Тени от древесной листвы скользили по телу девочки. Влажный воздух, полный мошек, лип к телу, собирался на коже капельками пота. Цуна не чувствовала почвы под ногами, не заметила, когда земля сменилась камнем. — Это моё! Моё! — шептала она, остервенело цепляясь за коряги, нашедшие приют в щелях скал. Сухие и безжизненные, они служили ей ступенями к отвесной тропе. Выше и выше. Туда, где видно всё-всё вокруг, а до птиц почти можно дотянуться — на Гарпун гору. Цуна хранила клад там, но теперь лучше носить его с собой. — Ри не сказать важный человек. Цуна отдать сама, — настойчиво сообщил призрак. Девочка тяжело дышала. — Это мой остров! Всё на нём моё! Большая Акула отдала всё мне! Уходи! Уходи от меня! — Жадность, — вздохнул Ри.