— Ты избегаешь её уже трид, сын мой, — спокойно сообщил властий, дымя трубкой из слоновьей кости. Он сидел на большой подушке, скрестив ноги и опершись о низкий стол. Тело властия скрывали белые одежды из простого хлопка. Ни золотого шитья, ни тройного знакового пояса, ни жемчужных нитей в волосах. В общении с близкими родственниками Седьмой ценил простоту. Юноша сел на подушку напротив, кашлянул в кулак, вдохнув порцию дыма. — Я говорю о Варии. Она плачет день и ночь. Говорит, ты не хочешь на ней жениться, — продолжал Седьмой, и в его спокойном голосе сквозила сталь. Нико съёжился и промолчал. — Судмир для нас точно остриё копья. С тех пор, как там открылись золотые рудники он всё богаче и мощнее. Ты хочешь развязать войну за Брашский пролив? — Нет, отец. — Девяти дней на скорбь достаточно. Мы должны подготовиться к вашей свадьбе. — Отец, я… — Ты вырос из того возраста, когда мог делать только то, что хотел, — отрезал Седьмой. — В твои года я руководил боем на Нинше. Отвоёвывал для Соаху путь в Море трёх царств. И у меня уже был ты годовалый. — С первого дня правления у тебя был ещё и Такалам! Ты привёз его из самого Чаина! И когда ты сел на трон, он был рядом. До сих пор был рядом. А кто встанет по правую руку от меня? На кого мне опереться? Серые глаза властия подёрнулись печалью. Он вздохнул, смягчая тон. — Соаху стояло до того, как появился Такалам. И будет стоять дальше без него. Твои дед и прадед надеялись только на себя. — И погибли, не дожив до тридцати каждый. — Да. Они жили меньше. И заговоров было больше. Но Соаху передано мне, а не кому-то ещё. И следующим, кто его возьмёт, станешь ты. — Я не хочу жениться до испытания. Я не хочу жениться до тех пор, пока не найду достойного советника и не посмотрю мир. Всё это у тебя было, отец. Я, как и ты, выберу того, кому стану доверять. Я узнаю людей, с которыми буду торговать, воевать и объединяться. Ты прошёл испытание в пятнадцать. Так почему я до сих пор здесь? — Традиции важны для Соаху, — холодно сказал Седьмой. — Но ты ещё не готов к выходу в большой мир. Потренируйся ещё, почитай книг. Лицо Нико почернело. — И сколько ты собираешься держать меня здесь? Уж не всю ли жизнь? Ты собрался отказаться от испытания? Так? Я не соглашусь просто так жениться и сидеть сиднем у матери под боком! Седьмой ударил ладонью по столу. — Молчи. Ты мой сын, и будешь слушать меня, пока я не умру. Если я сказал, что ты не готов, значит, так и есть. — Тогда просто убей меня и сделай нового сына! — выпалил Нико, подскочив. — А я не стану жениться! И подчиняться тебе не стану! Он чувствовал, как земля уходит из-под ног, как истончается терпение отца, как мосты между ними опасно расшатываются. — Такалам предупреждал меня, — повторил властий, выпустив кольцо дыма, — Он говорил, что ты скоро заговоришь об этом. — Он говорил, что я ряженный попугай с заточенным клювом. — Ох уж эта его честность. — Ты не спрячешь меня от смерти. Что толку рассказывать мне о вкусе блюда, если я никогда его не пробовал? Зачем тренировки с Таваром, если тут никто на меня не нападёт? Если хочешь уберечь меня, дай мне закалиться! — Ты не представляешь, какова жизнь снаружи. Когда выйдешь за ворота, станешь никем. За пределами дворца никто не знает тебя. Для народа ты всего лишь имя. Без лица и без тела. И если ты выдашь себя, дорогу назад можешь забыть. Я не стану выкупать даже твой прах. Мы с твоей матерью ещё достаточно молоды для нового наследника. — Все Седьмые прошли через это. Чем я так плох? Предки поддерживали нас столько лет, потому что мы чтили традиции. Ты решил отказаться от этого? Властий тяжело вздохнул. — Я знал, что без Такалама ничто тебя здесь не удержит. Я велю снарядить корабль. Нико просиял. Его оберегали шестнадцать лет, и лишь немногие знали, как выглядит наследник Седьмого. Властиям нельзя было иметь больше одного ребёнка мужского пола. Того требовал почти столетний закон, основанный на трёх догмах Соаху. Первая запрещала делить земли между сыновьями ради сохранения цельности материка-государства. Вторая говорила о силе предков. Считалось, что энергия поколений сосредотачивается в первенце, а затем делится между всеми мальчиками в семье. Чем меньше сыновей, тем сильнее будущий монарх. Третья догма накладывала табу на братоубийство. По легенде именно родственные междоусобицы погубили с первой по шестую династию. Кровные убийства приводили к потере энергии предков, делали правителей слабыми, подвластными болезням и сглазам. И потому, вступив на трон, Седьмой отказался от них. Матери Нико не повезло: она родила первым сына. С тех пор ей приходилось пить особые отвары, из-за которых семя не приживалось. Нико часто размышлял, что будет, если кто-то убьёт властия и его наследника. Сменится ли тогда династическое число на восьмёрку? Но для этого нужно найти тех, кто заплатит убийцам больше, чем самый богатый правитель мира. И придётся уложить отряд Летучих мышей во главе с мастером. Во все времена деньги служили роду Седьмых нерушимой стеной. Спокойствием Соаху правила алчность. Глава 5 Навстречу затмению Обычные люди часто не могут понять друг друга. Другое дело мы — порченые. Я не знаю и сотой части языков мира. Однако, это не мешает мне беседовать с детьми чёрного солнца из разных стран. Я многих повидал на своём пути. И только немые правдолюбцы из Намула не могли мне ответить. Догадка вторая: порченые от рождения знают два языка. Первый вливается в их уста людьми, а второй дарит затмение. Встречая братьев и сестёр по Цели в далёких землях я, сам того не ожидая, начинал говорить на странном наречии, которого в этих краях никто не знал. И мне отвечали на нём же. Выходит, все мы крупинки единого народа, разбросанного по Сетерре. (Из книги «Племя чёрного солнца» отшельника Такалама) (Архипелаг Большая коса, о-в Валаар. 13-й трид 1019 г. от р. ч. с) Марха и Рори обездвижили мор-травой и связали. Илана разрешили подлечить, чтобы не умер до суда: император не заплатит за труп, вдруг он и не порченый вовсе. В сторону Астре только плюнули, хотя и отобрали нож. Сиину заставили прислуживать: перевязывать раненых и готовить еду. Едкий дым от курительных трубок заполнил дом. Горели по углам свечи. Трещали поленья в топке. Воздух до того разогрелся, что дети сидели в одних рубашонках. Головорезы смели всё, что было на столе, и требовали ещё. В ход пошли остатки муки и заячье мясо, из которых Сиина, чуть не плача, испекла румяный пирог. Запах от него шёл такой, что сводило животы, но детям не досталось ни кусочка. Они сидели в углу и лупали голодными глазёнками. Скрепя сердце, Сиина разливала по бокалам настойку на дубовых стружках. Теперь Илану нечем было спастись от боли. Девушка глупо сокрушалась, что дров хватило бы на тридень, как и масла для ламп. А на остатках еды протянули бы половину трида. Астре молча слушал и ненавидел себя. Он был бессилен. Власть голоса достигла Генхарда, но не головорезов. Калека мог управлять только теми, кто младше его. Пласты чувств втекали друг в друга, спорили, смешивались. Они были почти осязаемы. В комнате, где сбились дети, плескался океан страха, а с кухни сквозило отвращением и злобой. Астре пропитался эмоциями. Он с трудом сдерживал дрожь. Иремил обещал научить, как с этим управляться, но он мёртв. Среди всех невзгод витало крохотное утешение. Головорезы боялись порченых, избегали их, будто заразных. Вряд ли Илана били, зная, что он с Целью. Временами выпивка ударяла в голову, и мужчины храбрились, но скоро остывали. В ту ночь сестра впервые возблагодарила судьбу за уродства. Рыжий верзила с бегающими глазками разорвал на ней платье, но одёрнул руки и скривился от вида рубцов и язв. Никто из шестерых не стал её трогать. Шрамы защищали, словно панцирь. — Так ты, оборвыш, узнал, кто из них с какой заразой? — спросил щербатый главарь, обгладывая косточку. — Девка-то сразу понятно какая. С этими обрубленными тоже дело ясное. А остальные? — А я и узнал! — обрадовался Генхард, подскочив к столу, но тут же вскрикнул от пощёчины. — Ты мне в глаза-то не пялься, вшивый! — Да я и не пялюсь! И не пялюсь я! Хош обувку твою поцелую? Хош? Генхард упал на колени и подполз ближе к ногам главаря с высунутым языком. — Ах ты собачонка слюнявая! — прорычал щербатый под хохот остальных. — Ты не бреши в сторону. Ты давай выкладывай, как нам на суде про них говорить! — А я и… я… — Генхард попятился и удивлённо округлил глаза. — И не могу я… сказать… Последнюю фразу он произнёс полушёпотом, неосознанно повинуясь приказу Астре. — Чего там ты бормочешь, дрянь патлатая? — Да не помню! Забыл я! Его долго пинали под рёбра, но он молчал. Ночь и день объединились. Никто не сомкнул глаз, даже младшие. Бусинка вела себя на удивление спокойно в объятиях Яни. Она исподтишка смотрела на чужаков глазами, похожими на ягоды черёмухи, и пряталась за старшую сестру, едва кто-нибудь поворачивал голову в их сторону. — Слышьте, — сказал, икнув, рыжий верзила. — Та вон страшная, а эта, которая с косичками, ничего. Мелковата, но щель-то у ней есть. И он загоготал так, будто только что выдал самую остроумную шутку в жизни. Сиина, подливавшая ему вина, похолодела. Внутри Астре поднялась волна, смывшая морок посторонних чувств. Он стал судорожно соображать. Побитый Генхард стонал где-то на кухне. Помощи от него ждать не стоило. Марх и Рори крепко спали в плену мор-травы. Астре невольно потянулся к сознанию сестры. — Да чтоб тя, вечно хрен твой впереди тебя скачет, — отозвался темноволосый. — Свяжись-ка с такой! Потом ни на одну девку до конца жизни не залезешь! — И не залезу? — разгорячился рыжий. — Да я знаешь, сколько их за ночь могу? А если девки нет, то и пацан сойдёт! Да, патлатый? Пойдёшь мне за девку? Генхард, отходивший от побоев у дальней стены, побледнел, проскулил что-то невнятное. Сиина умоляюще глянула на Астре, но увидела пустоту в его глазах. Она почувствовала, что осталась одна. Совсем одна. Вот бы подлить этим мерзавцам какой-нибудь отравы. Да только в доме такого никогда не водилось. Перед глазами проплывали жуткие картины. Переживания окутали плотным саваном и душили. Хотелось проснуться, утереть липкий пот со лба и порадоваться, что всё это неправда. Вот бы пришёл Иремил. В самый нужный момент, как случалось всегда. Сиина сглотнула горькую слюну. Прималя больше нет. Его тело сгорело под чёрным солнцем. А сама она не сможет никого ранить. И отравить не сможет, даже если раздобудет яд. Такая уж у неё сущность. Взгляд Астре обрёл осознанность. Он пришёл в себя. Сиина и мухи не обидит. Она бросится защищать Яни, и ей не поздоровится. Самый крепкий из порченых сопел, прислонившись к стене. Отблески свечей на светлых вихрах. На лице безмятежность. В руках спящая сила. Такая нужная сила. — Да я вам щас её прям тут распеленаю! — пообещал рыжий, вставая. — Ишь, заартачились! Деревенские прималя порешили, и где хоть какая напасть случилась? Да нету её! И мне не будет! Он решительным шагом направился к Яни. Астре отбросил сомнения. Иремил предупреждал, что нельзя позволять духу выходить из тела. Это может убить. Но то, что надвигалось, было куда хуже. Калека впустил в себя пульсирующий страх, слился с ним и стал частью пространства. Он будто сжался в комок и набатом ударил в голову спящего. Рори открыл глаза в миг, когда рыжий схватил Яни за плечо, а Сиина визжала с кухни, где её удерживали двое. Плакальщик разорвал путы и огрел рыжего первым, что попалось под руку — тяжёлым табуретом. Верзила так и остался лежать плашмя. Остальные повскакивали с мест. Лысоватый мужчина с треугольным лицом метнул дротик. Наконечник угодил в останки сиденья. Рори в мгновение ока сократил расстояние до стола и бросился на мужчин с кулаками, но оказался подмят. Головорезы возились долго, прежде чем крепкий парнишка повалился навзничь. Ему сломали обе руки, однако, он добился своего — рыжего больше не беспокоило шевеление в штанах.