Внутри старинная церковь освещалась лишь обетными свечами на стойке справа от двери и одной большой, отсвечивающей красным, на алтаре. Кейт охватило ощущение древности: покрытые полосами копоти – хотя копоть могла оказаться лишь тенями – массивные каменные колонны, неоготический витраж возле алтаря, освещаемый кроваво-красным светом свечи, темные гобелены, вертикально свисающие над рядами, и не больше десяти-двенадцати человек, в молчании сидящих на скамейках при раскатах и отзвуках органной музыки. О’Рурк прошел вперед через открытое пространство в тыльную часть церкви, спустился по каменным ступенькам и остановился в тени у последнего ряда скамеек слева от мест для прихожан в нефе. Кейт села на одну из скамеек. О’Рурк же привычно преклонил колени, перекрестился, затем присоединился к ней. Музыка Баха продолжала вибрировать в теплом, пропитанном ладаном воздухе. Мгновение спустя священник спросил: – Вы знаете, почему Бах написал Токкату и фугу? Кейт отрицательно покачала головой. Она могла лишь предполагать, что эта вещь написана к вящей славе Господней. – Для проверки труб в новых органах, – шепнул О’Рурк. Кейт разглядела его улыбку при тусклом, красноватом свете. – И в старых тоже, – продолжал он. – Бах знал, что, если в одной из труб совьет гнездо птица, эта вещь вынесет ее оттуда. Тут музыка достигла точки, когда у Кейт, казалось, завибрировали зубы и кости. В наступившей вдруг тишине она застыла на некоторое время, пытаясь перевести дыхание. Находившиеся тут же несколько человек, преимущественно пожилые, поднялись со скамейки, преклонили колени и вышли через боковую дверь. Кейт увидела через плечо, как седобородый священник в длинной черной сутане закрывает дверь на тяжелый засов. О’Рурк коснулся ее руки, и они пошли обратно в заднюю часть нефа. Седобородый священник, раскрыв объятия, приблизился к ним, и они с О’Рурком обнялись. Кейт во все глаза смотрела на эту сцену: современный священник в летной куртке и джинсах и пожилой – в сутане, доходившей до пят, с тяжелым распятием на груди. – Отец Янош, – заговорил О’Рурк, – позвольте представить моего близкого друга, доктора Кейт Нойман. Доктор Нойман, это мой старинный друг, отец Янош Петофи. – Очень приятно, – сказала Кейт. С аккуратной седой бородкой, розовыми щеками и яркими глазами, отец Янош Петофи показался Кейт немного похожим на Санта-Клауса, но, когда он склонился, чтобы поцеловать ей руку, она нашла, что его манеры не имеют ничего общего с повадками рождественского деда. – Весьма рад знакомству, мадемуазель, – произнес он. Акцент у него был скорее французский, чем венгерский. И поцелуй, и обращение к ней как к молодой незамужней женщине, вызвали у Кейт улыбку. Отец Янош хлопнул О’Рурка по спине. – Майкл, наш… э-э-э… цыганский друг ждет. Они последовали за отцом Яношем в глубь собора, прошли через заменяющий дверь тяжелый занавес и поднялись по винтовой каменной лестнице. – Вы, как всегда, играли великолепно, – сказал О’Рурк священнику. Отец Янош улыбнулся через плечо. Его сутана шуршала по каменному полу. – А-а… это просто репетиция перед завтрашним концертом для туристов. Туристы любят Баха. Помоему, даже больше, чем вы, органисты. Они поднялись на хоры, футов на тридцать выше затемненного свода церкви. В конце скамейки сидел крупный мужчина. Между низко надвинутой шерстяной шапочкой и воротником застегнутого до подбородка овчинного тулупа Кейт заметила выразительное лицо с густыми усами. – Если нужно, я останусь, – предложил отец Янош. О’Рурк прикоснулся к его плечу. – Нет необходимости, Янош. Мы с тобой после поговорим. Пожилой священник кивнул, поклонился Кейт и ушел вниз по лестнице. Вслед за О’Рурком Кейт приблизилась к скамье, где их ждал смуглолицый. Глаза ее уже успели привыкнуть к тусклому освещению церкви, но здесь было особенно темно. – Dobroy, доктор Нью… ман? – обратился человек к О’Рурку голосом, вполне соответствовавшим его заостренному лицу. Зубы его странно блеснули. Он перевел взгляд на Кейт. – Оу… Рерк? – Доктор Нойман – это я, – сказала Кейт. Отзвуки музыки Баха все еще вибрировали у нее в костях, пробиваясь сквозь слои усталости. Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к реальности. – А вы – Николо Чоаба? Цыган улыбнулся, и Кейт увидела на всех его зубах золотые коронки. – Воевода Чоаба, – довольно грубо поправил он. Кейт посмотрела на О’Рурка. Воевода. Это же слово было написано под венским портретом Влада Цепеша. – Beszel Romany? – спросил воевода Чоаба. – Мадуarul? – Nem, – ответил О’Рурк. – Sajnalom. Kerem… beszel angolul? Золотые зубы сверкнули. – Да… да, я говорить английский… Dobroy. Добро пожаловать. Акцент Чоабы напомнил Кейт старый фильм с Белой Лугоши. Чтобы немного встряхнуться, она потерла щеку. – Воевода Чоаба, – начала Кейт, – отец Янош объяснил, чего мы хотим? Цыган слегка нахмурился, глядя на нее, а потом снова вспыхнули золотые зубы. – Хотим? Igen! Да… вы хотеть попасть в Румыния. Вы приехать из… Egyesult Allamokba… Соединенные Штаты… и ехать Румыния. Nem? – Да, – ответила Кейт. – Завтра. Воевода Чоаба нахмурился еще больше. – Hetfo, – пояснил О’Рурк. – Завтра. В ночь на понедельник. – Ага… hetfo… да-да, мы переходить завтра ночь… понедельник. Это есть… это все… как вы сказать? …договорились. – Цыган повертел пальцами перед своим лицом. – Sajnalom… мой сын, Балан… он говорить английский очень хорошо, но он… бизнес. Да? Кейт кивнула. – О цене мы уже договорились? Воевода Чоаба с прищуром посмотрел на нее. – Кегеm? – Mennyibe kerul? – спросил О’Рурк, изобразив красноречивый жест пальцами. – Penz. Цыган широко развел руки, как бы сметая что-то в воздухе. Потом поднял палец и показал его Кейт. – Ezer… вы. – Теперь он показал палец священнику. – Ezer… вы. – По тысяче с каждого, – сказал О’Рурк. – Американские доллары США, наличными, – добавил воевода Чоаба, тщательно выговаривая каждый слог. Кейт кивнула. Именно такую сумму накануне называл отец Янош О’Рурку. – Сейчас, – сказал цыган, сверкнув зубами. Кейт медленно покачала головой. – Двести с каждого из нас сейчас, – сказала она. – Остальное – когда мы встретим нашего друга в Румынии. В глазах Чоабы зажегся огонек. – Ketszaz ejszakat… м-м-м… сегодня ночью, – сказал О’Рурк. – Nyolcszaz on erkezes. О’кей? Кейт протянула конверт с четырьмя сотнями. Цыган взял его ловкими пальцами и спрятал под тулуп, даже не заглянув внутрь. Блеснуло золото зубов. – О’кей. Затем он извлек из-под тулупа карту и разложил ее на скамье. Кейт и О’Рурк придвинулись ближе. Толстый палец цыгана ткнулся в Будапешт и пошел вдоль железной дороги в юго-восточном направлении. Его голос при перечислении населенных пунктов вдоль маршрута звучал гипнотически-ритмично, как молитва. Кейт закрыла глаза и прислушалась к этой молитве в пропитанной ладаном темноте собора. – Будапешт… Уйсас… Сольнок… Бекешчаба… Лёкёшхаза… Она почувствовала, как по ноге волной прошла дрожь, когда цыган вновь ткнул пальцем в карту и повторил: – Лёкёшхаза… Глава 23 О «Восточном экспрессе» Кейт знала из книги Агаты Кристи и многочисленных фильмов: отделанные бархатом интерьеры, изысканный вагон-ресторан, повсюду роскошные светильники и элегантные, но таинственные пассажиры. Таким был «Восточный экспресс», но только не этот. На будапештский Восточный вокзал они с О’Рурком прибыли задолго до отправления семичасового поезда. Огромный навес из стекла и металла, под которым царила суматоха и гулко разносились звуки, напомнил Кейт гравюры с изображениями железнодорожных станций прошлого века. Как выглядит Северный вокзал в Бухаресте, конечной точке их маршрута, Кейт помнила, поскольку в мае прошлого года была там с другими сотрудниками ВОЗ, чтобы документально подтвердить наличие сотен беспризорных детей, живущих в разбитых ящиках и выпрашивающих подачки у вечно спешащих пассажиров. В «Ибусе», венгерском бюро по иностранному туризму и путешествиям, они с О’Рурком предварительно заплатили за два купе первого класса в этом самом «Восточном экспрессе». Но оказалось, что они могут претендовать лишь на одно купе, а «первым классом» называлось тесное, неотапливаемое пространство с двумя полками и грязной раковиной, надпись на которой предупреждала, что вода – если она есть – представляет опасность и пить ее нельзя. Места же хватало только для того, чтобы О’Рурк присел на низкую раковину, пока Кейт усаживалась на полку, причем их колени почти соприкасались. Но они не жаловались.