– He-а. Пища древних, Холстен. Пища богов. – Но она же… Она не могла сохранить съедобность! Он уселся напротив нее, завороженно глядя на стол. – Мы здесь все живем на ней уже почти месяц, – сообщила она ему. – Гораздо лучше того месива, которое выдает «Гилли». Последовала тяжелая пауза, а потом она горько хохотнула, заставив Холстена вскинуть голову. – Мой первый ход сработал даже слишком хорошо. Ты не должен был настолько заинтересоваться едой, старик. Он растерянно моргнул, всматриваясь в лицо, на котором отразились дополнительные часы ее работы – и здесь, на станции, и в моменты пробуждения в ходе полета от мира Керн, когда она следила, чтобы корабль не сожрал еще какую-то часть своего драгоценного груза из-за ошибки или поломки. «Теперь мы – хорошая пара, – понял вдруг Холстен. – Стоит только на нас посмотреть». – Так это… Он взмахом руки указал на разнообразные миски на столе и в результате измазал палец в какой-то оранжевой жиже. – Что? – вопросила Лейн. – Здесь же мило, правда? Все удобства: свет, тепло, воздух и притяжение за счет вращения. Это же просто роскошь, поверь мне. Погоди-ка… Она повозилась с чем-то на краю стола – и стена позади Холстена начала исчезать. Пугающую секунду он не мог сообразить, что происходит, решив, что вся станция, похоже, вот-вот растворится. Однако после того, как наружные жалюзи со стоном раздвинулись, некая затуманенность все-таки осталась, а за ней – бесконечность всего творения. И еще одно. Холстен смотрел на «Гильгамеш». Раньше он не видел его со стороны – толком не видел. Даже при возвращении после мятежа он прошел из шаттла в сам корабль, даже не задумавшись о великолепии, царящем снаружи. В конце концов, в космосе великолепие снаружи существовало в основном для того, чтобы тебя прикончить. – Смотри: видно, где мы ставим новое. Потрепанный вид, правда? Все эти микроудары по пути, вакуумная эрозия… Старичок определенно уже не тот, – негромко заметила Лейн. Холстен не ответил. – Я думала, все будет… – начала Лейн. Она попыталась улыбнуться, потом повторила попытку. Он понял, что она не уверена в нем – даже нервничает. Он обогнул стол, чтобы дотронуться до ее запястья, потому что, откровенно говоря, они оба не очень умело владели словом, да и не были достаточно молоды, чтобы терпеливо нащупывать нужные фразы. – Не могу поверить, насколько он хрупкий! Будущее – или его отсутствие – зависит от судьбы этого металлического яйца: потрепанного, залатанного. А отсюда «Гильгамеш» к тому же казался таким маленьким! Они ели задумчиво. Лейн то говорила слишком быстро, пытаясь наладить разговор явно просто потому, что считала, что им следует разговаривать, но постепенно все чаще наступала дружелюбная тишина. Наконец в один из этих моментов молчания Холстен широко ей улыбнулся, почувствовав, как лицо растягивается в молодцеватом выражении. – Здорово! – Надо надеяться. Мы переправляем на «Гилли» тонны такой еды. – Я не о еде. Не только. Спасибо тебе. Когда они поели (команда Лейн тактично придерживалась принципа «с глаз долой из сердца вон»), то перешли в другую комнату, которую она заботливо приготовила. С момента их прошлой связи на «Гильгамеше» прошло много времени. Конечно, с тех пор прошли века – долгие, холодные столетия перелета, – однако и ощущение было такое, что это было давно. Они превратились в членов вида, который полностью отстыковался от времени, и только их личные часы сохранили какой-то смысл, тогда как остальная вселенная была настроена на свои собственные ритмы, и ей не было дела до того, живут они или умерли. На Земле были люди, утверждавшие, что вселенной это важно, что выживание человечества необходимо, предначертано, промысленно. Они в основном остались там, держась за свою истончающуюся веру в то, что некая великая сила вступится за них только тогда, когда все станет очень плохо. Может, так оно и оказалось: обитатели корабля-ковчега никогда наверняка этого не будут знать. У Холстена имелись собственные убеждения, и в них не входило спасение каким-то способом, кроме как руками самого человечества. – Чего он добивается? – спросила Лейн у него позже, когда они лежали рядом под покрывалом, которым, возможно, тысячи лет назад застилал свою постель какой-то древний терраформировщик. – Не знаю. – Я тоже не знаю. – Она нахмурилась. – Это меня беспокоит, Холстен. Он даже поручил все работы своим инженерам, ты не знал? Он прошерстил груз, разбудил несколько дублеров и превратил в собственную команду технарей. Теперь они устанавливают все те штуки, с которыми ты ему помогаешь, оснащают ими «Гилли». А я не знаю, для чего они. Мне не нравится, когда на моем корабле есть штуки, которые делают что-то, о чем я не знаю. – Ты просишь, чтобы я нарушил доверие капитана? – Холстен сказал это в шутку, но потом эта мысль внезапно его уколола. – Это все было для этого? Лейн воззрилась на него: – Ты так думаешь? – Я не знаю, что думать. – Это все, старик, было для того, чтобы умерить зуд, не нарушив работу моей команды, и… – Он уловил, как она пытается говорить жестко, но голос у нее все равно чуть дрожит. – И знаешь что? Я много была одна в последние… сколько?., двести гребаных лет, вот сколько. Была одна, ходила по «Гилли», не давала ему развалиться. Или иногда с кем-то из моих что-то чинила. Или иногда не спал Гюин, не то чтобы это было лучше, чем одной. А еще это безумие… мятеж, планета… И у меня иногда такое чувство, будто я разучилась разговаривать с людьми, если это не… не по работе. Но ты… Холстен выгнул бровь. – Ты тоже ни хрена не умеешь разговаривать с людьми, – злобно закончила она. – Так что рядом с тобой все вроде бы не так уж и плохо. – Спасибо тебе большое. – На здоровье. – Та штука Гюина – она для загрузки мозгов человека в компьютер. Было странно, но приятно больше не быть единственным хранителем этой информации. Насколько Холстен мог судить, еще это знал только один Гюин. Даже его прирученные технари работали бездумно, каждый над своим заданием. Лейн обдумала услышанное. – Не уверена, что это так уж здорово. – Это может оказаться очень полезно. По тону Холстена чувствовалось, что он даже самого себя не убедил. Лейн издала невнятный звук – не слово даже, – просто показывая, что она его услышала. Холстен продолжал мысленно прокручивать то немногое, что он узнал об этом устройстве из инструкций, над которыми Гюин заставил его работать. Конечно, они были рассчитаны на людей, которые уже и так знали, что именно это устройство делает. Не предусматривалось удобного момента, чтобы авторы остановились и принялись объяснять основы своим немыслимо далеким обезьяньим потомкам. Тем не менее Холстен убеждался, что теперь он понимает, что такое «устройство для загрузки». Более того – он считал, что видел результат таковой: что происходит, когда кто-то оказался настолько безумным, чтобы ей подвергнуться. Ибо там, в далекой тьме вокруг иной планеты в своем безмолвном металлическом гробу находилась доктор Аврана Керн. 4.8 Эпоха прогресса Бьянка с тех пор так и страдала короткими припадками – запинками в походке и речи, – неожиданными приступами эпилепсии, когда она на какое-то время отключалась от окружающего, а ее лапы барабанили и дергались, словно настоятельно пытаясь отправить сообщение в каком-то личном коде. Однако она пережила мор и, между приступов, полностью сохранила разум. Для Виолы, чей биохимический гений предоставил необходимое средство, лечение нашлось слишком поздно. Многие другие – великие умы, великие воительницы, главы домов, голодающие самцы в канавах – погибли. Большое Гнездо было спасено, но тысячам его обитателей не повезло. Другие города также пострадали, даже несмотря на то, что производством целебного средства заняли все подходящие муравьиные колонии, а теоретические основы передали по нитям, связывавшим города. Катастрофу удалось предотвратить – но только в последний момент. Мир стал иным – и народ Порции осознает ненадежность того места, которое он в нем занимает. Очень многое стоит на пороге перемен. Более широкое значение лечения первой осознает не Порция. Трудно сказать, кто именно из ученых первым сделал нужный вывод: это одна из тех мыслей, которые приходят вроде бы сразу ко всем, приводя в возбуждение все пытливые умы. Лечение Порции дало взрослым паукам возможность воспользоваться чужим Пониманием. Да, передана была устойчивость к болезни, но ведь данный процесс должен работать и в отношении других Пониманий – если их удастся выделить и найти их место в великой книге тела, составленной Виолой. Распространение знаний больше не будет сдерживаться медленной сменой поколений или трудоемким обучением. Потребность в этой методике велика. Из-за нанесенного мором ущерба Понимания стало трудно найти: там, где прежде какая-то идея содержалась во многих десятках умов, теперь их найдется в лучшем случае горстка. Знание стало как никогда ценным. Только через несколько лет после мора первую идею удается передать между взрослыми. Несколько сбивчивое Понимание астрономии передано подопытному самцу (а из-за неудачных первых экспериментов опыты ставятся только на самцах). С этого момента любой паук может выучить что угодно. Каждый ученый из поколения Порции и последующих за ними будет стоять на плечах тех гигантов, каких пожелает в себе поселить. То, что знает один, может узнать любой – за определенную плату. Быстро разовьется экономика на основе модулярных передаваемых знаний. Но это не все. Выздоровевшая Порция представляет Храму Бьянку. Она рассказывает, какой вклад подруга внесла в разработку лечения. Бьянке позволено обратиться к собравшимся жрицам. В результате мора произошел сдвиг в постулатах веры. Всем приходится напрягать свой разум, чтобы зарастить зияющие прорехи, оставленные теми, кто не выжил. Старые идеи вспоминают снова, старые запреты пересматривают. Присутствует ощущение судьбы – но эта судьба создана ими самими. Они прошли испытание. Они – свои собственные спасители. Они желают сообщить нечто той единственной точке интеллекта, что находится вне их сферы, – самый простой, важнейший сигнал. Они желают сказать Посланнику: «Мы здесь». Батарея Бьянки сама по себе не является передатчиком. Параллельно с исследованием передачи Пониманий от паука к пауку идут и исследования передачи колебаний по невидимой паутине, которая растянулась между их миром и далеким спутником – и еще дальше. Спустя много лет постаревшие Бьянка и Порция стоят в толпе храмовников, которые наконец готовы говорить с неизвестным, отправлять свой электромагнитный голос в эфир. Ответы на математические задачи Посланника, известные и понятные всем паукам, готовы для передачи. Они ждут, когда Посланник появится на ночном небе, – и тогда отправляют это недвусмысленное первое послание. «Мы здесь». Спустя секунду после отправки последнего решения Посланник прекращает свою передачу, повергая всю цивилизацию Порции в панику: неужели их спесь прогневила вселенную? Спустя несколько тревожных дней Посланник снова подает голос. 4.9 Ex machina