«Кто осмелится навлечь на себя мое недовольство?» «Не знаю, но это вполне может случиться. Если убийство даже самой низкой из самок – это повод для расследования и наказания, как если бы кто-то повредил общественную площадь города или высказался против храма. Если убьют меня, то единственное преступление содеявшей – это то, что она вызвала твое неудовольствие». «А я буду очень недовольна, поэтому такого не произойдет. Можешь не бояться», – терпеливо объясняет Порция. Мысленно она отмечает: «Самцы бывают такие нервные!» Однако Фабиан кажется странно спокойным. «Я знаю, что этого не случится, пока я остаюсь у тебя в фаворе. Но меня тревожит, что это вообще возможно, что такое дозволено. Знаешь, сколько самцов каждый месяц убивают в Большом Гнезде?» «На нижних уровнях они умирают, как дикие животные, – говорит ему Порция. – От них нет никакого прока, кроме как в качестве самца, – и, как правило, даже в этой роли. Тебе об этом не нужно думать». «А я думаю». Она видит, что Фабиан хотел бы добавить еще многое, но он останавливает свои лапы. «Ты боишься потерять мое расположение? Продолжай работать все так же – и тебе по-прежнему будет доступно все, что может дать Большое Гнездо, – заверяет Порция хрупкого самца. – Тебе не откажут ни в одном предмете обихода или деликатесе. Ты это знаешь». Он начинает формировать ответ – она видит, как он усмиряет свои дрожащие педипальпы, душа и убивая рвущиеся на свободу мысли. Секунду ей кажется, что он намерен перечислить все то, что ему недоступно, несмотря на все покровительство, или что собирается напомнить (опять!), что все, что ему доступно, он может получить только от нее или какой-то другой доминирующей самки. Она испытывает досаду: что конкретно ему нужно? Разве он не понимает, насколько удачливее столь многих своих собратьев? Не будь он настолько полезен… но тут дело не только в этом. Фабиан удивительно привлекательный малыш, даже если не учитывать его достижений. Это сочетание Пониманий, нахальства и ранимости делает его таким узелком, который ее постоянно занимает. Ей когда-то придется либо его развязать, либо перерезать. * * * После неудачного разговора с Фабианом Порция возвращается к своим официальным обязанностям. В качестве старшей жрицы ей нужно допросить еретика. Благодаря радиосвязи с другими храмами она знает, что в других гнездах демонстрируется различная степень терпимости к открытой ереси, в зависимости от силы местного жречества. Имеются даже такие гнезда – некоторые в тревожной близости, – где Храм сохранил лишь тень прежней силы, а управление города осуществляется сговорившимися еретиками, жрецами-отступниками и независимыми учеными. Само Большое Гнездо остается оплотом правой веры, и Порция знает о существовании планов по насильственному переубеждению инакомыслящих соседей. Это нечто новое, однако послания Бога можно интерпретировать как поддержку подобных действий. Посланник раздражается, когда Ее слова игнорируют. В самом Большом Гнезде семя ереси уже пустило корни в тех ученых, на которых так полагается Храм. Ворчание самок-мастеровых, лишившихся расположения Храма, или бродячих самцов, опасающихся за свои никчемные жизни, легко игнорировать. Однако когда великие умы Большого Гнезда начинают ставить под сомнение диктат Храма, приходится действовать важным лицам – таким как Порция. Бьянка относится именно к ним: ученый, член дома Порции, бывшая союзница. Видимо, еретические взгляды она питает уже давно. Бьянку упомянул другой заблудший ученый, и проведенный без предупреждения обыск лабораторий Бьянки показал, что ее личные исследования отклонились в область астрономии – науки, которая особенно располагает к возникновению ересей. Пауков непросто арестовать, но Бьянку заперли в камере в системе туннелей специализированной муравьиной колонии, выведенной именно для этой цели. Тут нет запоров и замков, но при попытке ухода без определенного запаха, который ежедневно меняется, она будет разорвана насекомыми на куски. Стражники-муравьи у входа в колонию получают от Порции нужный кодовый феромон и обливают ее сегодняшним пропускным веществом. Ей надо уложиться в определенный срок, иначе по его истечении она станет такой же заключенной, как Бьянка. Она ощущает укол вины из-за того, что собирается сделать. Бьянку уже должны были приговорить, но Порция полна воспоминаний об общении и сотрудничестве с сестрой. Потерять Бьянку – значит потерять часть собственного мира. Порция злоупотребила своей властью, чтобы получить возможность вернуть еретичку в лоно Храма. Бьянка – крупный паук, ее педипальпы и лапы украшены абстрактными узорами в синем и ультрафиолете. Эти пигменты редкие, их изготовление требует немалого времени и затрат, так что их нанесение демонстрирует немалую влиятельность (нематериальную, но неоспоримую валюту), которая до недавнего времени находилась в распоряжении Бьянки. «Привет, сестра. – Поза и четкие движения лап придают сообщению колючую вескость. – Пришла попрощаться?» Порция, уже вымотанная превратностями этого дня, пригибается, пренебрегая обычными движениями вызова и угрозы. «Не надо меня гнать. Сейчас у тебя в Большом Гнезде мало союзников». «Только ты?» «Только я». Порция внимательно следит за языком тела Бьянки: крупная самка чуть меняет позу, обдумывая ее слова. «Я не имею для тебя других имен, мне некого выдать, – предупреждает допрашивающую обвиняемая. – Эти взгляды – только мои. Мне не нужна свита, которая говорила бы мне, насколько я права». Даже не учитывая того, что многие сообщники Бьянки уже схвачены и осуждены самим Храмом, Порция заранее решила не вести расследование в этом направлении. Сейчас решается только одно. «Я здесь, чтобы спасти тебя. Только тебя, сестра». Педипальпы Бьянки чуть шевелятся в неосознанном выражении интереса, но она ничего не отвечает. «Мне не нужен дом, который я не смогу разделить с тобой, – говорит Порция. Ее шаги и жесты точны, впечатляюще обдуманы. – Если тебя не станет, в моем мире появится прореха и все остальное исказится. Если ты отречешься от своих взглядов, я пойду к своим подругам в Храме, и они ко мне прислушаются. Ты будешь в немилости, но останешься свободной». «Отрекусь?» – откликается Бьянка. «Если ты объяснишь Храму, что ошибалась или была введена в заблуждение, я смогу тебя пощадить. Ты будешь моей, будешь работать со мной». «Но я не ошибалась». Движения Бьянки категоричны и тверды. «Не можешь не ошибаться». «Если ты наведешь линзы на ночное небо – сильные и прозрачные линзы, которые мы уже умеем изготавливать, – ты это тоже увидишь», – спокойно объясняет Бьянка. «Эту тайну невозможно понять тем, кто не входит в Храм», – укоряет ее Порция. «Так говорят те, кто в Храме. Но я смотрела. Я видела лицо Посланника, измеряла и изучала его, когда оно было в небе. Я устанавливала пластины и анализировала свет, который им излучается. Этот свет просто отражен от солнца. И тайна в том, что тайны нет. Я могу назвать тебе размеры и скорость Посланника. Я могу даже предположить, из чего он сооружен. Посланник – это кусок металла, и не более». «Тебя изгонят, – говорит ей Порция. – Ты понимаешь, что это значит?» Самки больше не убивают других самок, и самым суровым приговором Большого Гнезда бывает отлучение обвиняемой от чудес большого города. Такие преступники получают химическое клеймо, которое обрекает их на смерть при приближении к колониям городских муравьев – и многим другим колониям тоже, так как метка не конкретизируется. Изгнание слишком часто означает возврат к одинокому варварству в диких местах, вечное бегство от наступающей цивилизации. «Я за свою жизнь получила много Пониманий. – Бьянка явно ничего не желает слышать. – Я слушала в ночи непонятные сигналы другого Посланника. Та штука, которую ты зовешь Богом, даже не единственная в небе. Это просто металлическая вещь, которая требует, чтобы мы изготавливали другие металлические вещи. А я ее видела, видела, какая она маленькая». Порция нервно отшатывается: в часы упадка она и сама питала подобные мысли. «Бьянка, нельзя отворачиваться от Храма. Наш народ следовал словам Посланника с самых давних времен – задолго до того, как мы смогли понять Ее цели. Даже если у тебя лично есть сомнения, нельзя отрицать, что традиции, создавшие Большое Гнездо, позволили нам выстоять перед множеством угроз. Они сделали нас тем, чем мы являемся». Бьянка кажется опечаленной. «А теперь они мешают нам стать тем, чем мы могли бы, – подсказывает она. – А это – моя основа. Если бы я себя от нее отсекла, от меня ничего не осталось бы. Я не просто считаю, что Храм ошибается: я считаю, что Храм стал обузой. И ты знаешь, что я не одинока. Ты должна была говорить с храмами других городов – даже с теми, с которыми Большое Гнездо враждует. Ты знаешь, что многие думают также, какя». «И их в свое время накажут, – отвечает ей Порция. – Как и тебя». 5.3 Старые друзья Они вчетвером встретились в старом служебном помещении, которое, похоже, стало ничейной землей между теми частями корабля, которые захватили различные клики. Лейн и еще двое были с сопровождением, которое осталось ждать снаружи, нервно глядя друг на друга, словно солдаты враждующих сторон во время холодной войны. Внутри происходило воссоединение. Вайтес не изменилась: Холстен подозревал, что она провела вне заморозки не больше, чем он сам – или, возможно, лишнее время на ней особо не сказывалось: опрятная подтянутая женщина с настолько глубоко запрятанными чувствами, что ее лицо оставалось пустым. На ней по-прежнему был корабельный костюм, как будто она шагнула сюда из воспоминаний Холстена, не тронутая тем хаосом, который захлестывал «Гильгамеш». Лейн уже объяснила, что Гюин привлек Вайтес к работе над загрузчиком. Ее отношение к этому оставалось неизвестным, однако она пришла сюда, получив от Лейн приглашение, просочившись вместе с горсткой своих ассистентов сквозь крути культистов Гюина словно дым. Карст стал старше, догоняя возрастом Холстена. У него снова была борода – неровно седеющая, клочковатая, – а волосы он стягивал на затылке. За плечом у него вниз стволом висела винтовка, и он пришел в броне – полном доспехе, который, как помнилось Холстену, безопасник предпочитал и раньше. Он защитил бы от выстрела пистолета Лейн, но, наверное, не от удара ножа. Его технологическое преимущество не выдерживало тлетворного действия нынешнего варварства. Он тоже работал с Гюином, но Лейн объяснила, что сейчас Карст по сути сам себе хозяин. Арсенал корабля находится под его контролем, и только ему доступны значительные количества огнестрельного оружия. Его безопасники и те, кого он завербовал, преданы в первую очередь именно ему. И он сам, конечно: Карста интересует именно Карст (по крайней мере, так считала Лейн). Сейчас начальник службы безопасности издал громкий возглас, судя по всему – презрительный. – Ради нас ты даже вытащила из могилы старика! Настолько захотелось предаться ностальгии, Лейн? Или, может, чему-то еще? – Я вытащила его из клетки в секторе Гюина, – сообщила Лейн. – Он сидел там уже много дней. Похоже, ты не знал. Карст гневно посмотрел на нее, а потом – на самого Холстена, который кивнул, подтверждая сказанное. Даже Вайтес, похоже, не удивилась, так что шеф безопасности вскинул руки. – Никто мне ни хрена не рассказывает! – бросил он. – Ну-ну, и вот мы все здесь. Как, на хрен, приятно! Ну что, произноси свою речь. – Как у тебя дела, Карст? – негромко спросил Холстен, изумив всех, включая Лейн. – Ты серьезно? – Брови безопасника взлетели к его шевелюре. – Ты реально решил завести светскую беседу? – Я хочу понять, как это вообще может работать, это… то, что сейчас происходит, по словам Лейн. – Еще по пути сюда Холстен решил, что не станет тупо поддакивать инженеру. – То есть… как давно все началось? Все выглядит как… безумие. Гюин создал культ себя? Он возится с этим загрузчиком – сколько? Десятки лет? Сотни? Зачем? Он мог просто рассказать об этом основной команде и все обсудить. – Он поймал смущенное переглядывание остальных. – Или… а, ладно. Так что так, наверное, и было. Надо думать, я недостаточно основной, чтобы меня приглашали. – Перевода не требовалось, – сказал Карст, пожимая плечами. – В тот момент было немало споров, – суховато добавила Вайтес. – Однако в результате было решено, что в этом процессе слишком много неизвестных, особенно в плане воздействия на системы «Гильгамеша». Лично я была за эксперименты и проверки.