– Ты решил, что я стала, как он. В именах здесь нужды не было. – Ну… я засомневался. – Гюин затрахал компьютер, – бросила она. – Весь его бред с загрузкой – все получилось примерно так, как я и говорила. Каждый раз, когда он пытался вырасти там, внутри, это отключало все новые системы «Гилли». То есть я вот о чем: человеческий разум – это туева хуча данных, а там за место сражались четыре или пять отдельных неполных копий. Так что я принялась за дело, пытаясь их свернуть. Пытаясь сохранить работу главных систем: держать груз охлажденным, не давать реактору перегреваться. Помнишь: именно такой был план, когда ты засыпал. – План казался удачным. Помню, ты сказала, что и сама скоро войдешь в стазис, – отметил Холстен. – Так было по плану, – подтвердила она. – Только возникли осложнения. То есть нам нужно было найти грузовое место для гюиновских психов. Карст повеселился, отлавливая их и кладя на лед. Но к этому моменту часть из них уже помогали моим ребятам, стабилизируя работу техники. А Гюин… гребаный архипелаг Гюинов, растянувшийся по системе, – все время вырывался, пытался себя скопировать, пожирал все больше места. Мы чистили, изолировали и напускали на ублюдка вирусы, но он уже серьезно так окопался. А когда моя команда наладила работу и я в них поверила, то заснула, как и собиралась. И я установила себе будильник. А когда я снова проснулась, ситуация ухудшилась. – По-прежнему Гюин? – Ага, по-прежнему он, вцепился своими гребаными электронными руками и ногами, но мои люди обнаружили, что еще и другое дерьмо тоже идет вразнос. – Холстен всегда находил сквернословие Лейн немного шокирующим, но одновременно запретно-привлекательным. Теперь на ее увядших губах оно звучало так, словно она все эти годы в нем практиковалась, чтобы достичь нужного уровня горькой усталости. – Начались проблемы с потерей груза, и начались отказы других систем, уже не из-за Гюина и его придурочных отражений. У нас все это время был враг пострашнее, Холстен. Мы просто тешили себя надеждой, что с ним справились. – Пауки? – тут же вопросил Холстен, внезапно вообразив себе корабль, заполоненный какими-то безбилетниками с зеленой планеты, каким бы невозможным это ни казалось. Лейн посмотрела на него с досадой. – Время, старик. Этому кораблю почти две с половиной тысячи лет. Все ломается. Именно времени у нас сейчас не остается. – Она потерла лицо. Этот жест заставил ее казаться моложе, а не старше, словно она стерла сейчас все лишние годы. – Каждый раз мне казалось, что я справилась. Я отправлялась спать, но постоянно случалось еще что-то. Моя исходная команда… мы пытались работать посменно, тянули время. Работы было просто слишком много. Я уже потеряла счет тому, сколько поколений техников успело смениться под моим руководством. И масса людей не желали снова засыпать. Стоит увидеть несколько отказавших стазис-камер… Холстен содрогнулся. – А ты не думала о… о загрузке? Она бросила на него быстрый взгляд. – Ты серьезно? – Ты тогда могла бы наблюдать за всем постоянно, но все равно оставаться… «Молодой». Он не смог это произнести – а иного окончания у этой фразы не было. – Ну, если не считать того, что компьютерная проблема осложнится раз этак в сто, отлично, – ответила она, но было ясно, что дело не в этом. – И просто… та копия, загрузка, за все те годы… Я бы поставила ей задачу, которая включала бы самоубийство в самом конце, чтобы в мэйнфрейме не осталось выживших. А она это сделала бы? Потому что если бы она захотела жить, то обязательно позаботилась бы, чтобы я умерла во сне. И вспомнила бы она в итоге, кто из нас настоящая я? – На ее лице появилось затравленное выражение, по которому Холстен понял, что она об этом много и усердно думала. – Ты не знаешь, каково это… Когда те кусочки Гюина вырывались на свободу, захватывали коммуникаторы, слышать их… Даже сейчас я не уверена, что система в порядке. А радиопризраки, безумные сообщения с того гребаного, типа, спутника… и… – У нее поникли плечи: железная женщина сняла свои доспехи, когда тут остались только он и она. – Ты не знаешь, каково тут было, Холстен. Радуйся. – Ты могла бы меня разбудить, – напомнил он ей. Это было не слишком конструктивное высказывание, но ему стало обидно, что его представляют удачливым выжившим, когда у него никакого выбора не было. – Когда ты проснулась, то могла бы и меня разбудить. Ее взгляд был прямым, ужасным, бескомпромиссным. – Могла бы. И у меня была такая мысль. Ты не поверишь, насколько я была близка к этому, когда тут была только я и эти ничего не знающие детишки, которых я пыталась обучить своему делу. О, я могла бы получить тебя в полное мое распоряжение, правда? Моя личная секс-игрушка. – Увидев выражение его лица, она хрипло расхохоталась. – Нырнем в сон и вынырнем, нырнем в меня и вынырнем, да? – Ну, я… э… ну… – Повзрослей уже, старик! – Она резко перестала потешаться над собой. – Мне хотелось, – сказала она очень мягко. – Я пользовалась бы тобой, опиралась на тебя, делила бы с тобой свою ношу. Я бы сожгла тебя, как свечку, старик, – и ради чего? Ради этого момента, когда я так и останусь старой, а ты будешь мертвым? Мне хотелось тебя избавить. Мне хотелось… – она прикусила губу, – …тебя сохранить. Не знаю. Что-то в этом роде. Может, мысль о том, что я не окунула тебя в это дерьмо, помогала мне держаться. – А теперь? – А теперь нам все равно пришлось тебя разбудить. Твоя камера гробанулась. Не подлежит ремонту, как мне сказали. Мы подберем тебе другую. – Другую? Честно, раз уж я вышел… – Уйдешь обратно. Если понадобится, запихну тебя туда под снотворным. Нам еще долго лететь, старик. Когда она улыбнулась вот так: суровая женщина, готовая зверски расправиться с той частью вселенной, что встала у нее на пути, – он увидел, откуда у нее на лице появилось столько новых морщин. – Лететь куда? – вопросил он. – Чтобы сделать что? – Право, старик, ты же знаком с планом. Гюин должен был тебе его разъяснить. Холстен выпучил глаза. – Гюин? Но он… ты же его убила! – Безупречное определение, – без улыбки согласилась она. – Но этот план – его, да. И он его придумал, не осознавая, что корабль начинает приходить в негодность. А что еще остается, Холстен? Мы – это все, что есть. Вот они мы, человечество, и мы вообще хреновы молодцы, что столько сделали вопреки всему. Но это инженерное сооружение просто не может лететь вечно. Все имеет свой предел, старик, даже «Гильгамеш», даже… «Даже я», – осталось невысказанным. – Зеленая планета, – договорил Холстен. – Аврана Керн. Насекомые и все такое? – Ну, так мы их немножко повыжигаем, чтобы устроиться. Черт, может, мы даже приручим этих ублюдков. Если эти хреновины достаточно крупные, может, мы будем на них ездить. Или можно будет просто отравить эту мерзоту, очистить от них планету. Мы – люди, Холстен. Мы это хорошо умеем делать. Что до Керн, то Гюин уже сделал почти всю работу. Он несколько поколений насиловал «Гилли», защищал от Керн системы. Та старая станция терраформирования, к которой она нас отправила, – там все нужные игрушки нашлись. Она может попытаться нас захватить или попытаться нас поджарить, но мы к обоим вариантам готовы. И нам все равно больше некуда податься. И так уж сложилось, что мы все равно туда летим, так что все сходится. – Ты все продумала. – Думаю, когда мы там окажемся, я поручу Карсту стать первопроходцем. Полагаю, я к этому времени буду готова отдохнуть. Холстен ничего не сказал – и неловкое молчание затянулось. Она не хотела встречаться с ним взглядом. Наконец у него получилось заговорить: – Обещай мне… – Ничего! – тут же отрезала она. – Никаких обещаний. Вселенная ничего нам не обещает: я распространяю это и на тебя. Это – человечество, Холстен. Я ему нужна. Если Гюин так не обосрался бы с этим своим бессмертием, то, может, все сложилось бы иначе. Но он это сделал, а оно не сложилось, вот и все. Я скоро лягу спать, точно так же, как и ты, но поставлю будильник пораньше, потому что следующему поколению нужен будет кто-то, кто проверит расчеты. – Тогда позволь мне оставаться с тобой! – горячо попросил ее Холстен. – Не похоже, что классицист кому-то понадобится в ближайшее время. Или вообще. Даже Гюину я был нужен только как его биограф. Давай… – Если ты скажешь «стареть вместе», я тебе врежу, Холстен, – пообещала Лейн. – И потом, ты будешь нужен еще для одного. Мне нужно, чтобы ты сделал одну вещь. – Хочешь, чтобы историю твоей жизни записали для грядущих поколений? – уколол он ее со всей доступной ему язвительностью. – Ага, ты прав, это я всегда была забавная. Так что заткни хлебальник. – Она встала, опираясь на пульты, и он услышал, как скрипят и щелкают ее суставы. – Пошли со мной, старик. Пошли, посмотри на будущее. Она провела его по захламленным и полуразломанным помещениям и коридорам отсека для экипажа, направляясь, как ему помнилось, к лабораториям научников. – Мы идем навестить Вайтес? – спросил он. – Вайтес! – фыркнула она. – Вайтес я поначалу использовала, но сейчас она спит сном не слишком надежной особы. Она ведь не пожелала марать ручки ремонтом – и я не забыла, как она тогда подзуживала Гюина. Нет, я веду тебя посмотреть на новый грузовой отсек. – Ты оборудовала новые камеры? Как? – Просто заткнись и подожди, ладно? – Лейн приостановилась, и он увидел, что она старается незаметно отдышаться. – Скоро сам увидишь. На самом деле он не увидел, хоть она действительно ему показала. Это была одна из лабораторий, а в ней, занимая большую часть стены, оказалась опытная камера: стеллаж со множеством маленьких емкостей, сотни небольших органических образцов в заморозке. Холстен долго смотрел на них, а потом покачал головой. И когда Лейн уже собралась выговорить ему за недогадливость, он вдруг сложил всю картинку и сказал: – Эмбрионы! – Да, старик. Будущее. Вся та новая жизнь, которую наш вид не мог не создавать, но для развития и воспитания которой у нас не было места. Как только какая-нибудь из чрезмерно рьяных девиц решает, что ей нужна семья, а я, в мудрости моей, считаю, что мы не можем себе этого позволить, то операция – и сюда. Суровый мир, да? – Живые? – Конечно, живые! – рявкнула на него Лейн. – Потому что сейчас я все еще надеюсь на то, что у человечества есть будущее, а у нас, честно говоря, по-прежнему маловато народа – с исторической точки зрения. Так что мы отправляем их в заморозку и надеемся, что однажды сможем запустить искусственные утробы и одарить вселенную массой сирот. – Но родители ведь… – Возражали? Сопротивлялись? Орали и вырывались? – Ее глаза были пустыми. – Ага, можно сказать и так. Но при этом они заранее знали, что именно случится, – и все равно это делали. Требования природы – вещь странная. Гены так и рвутся пробраться в следующее поколение, несмотря ни на что. И, конечно, у нас здесь сменялись поколения. И ты же знаешь детишек. Даже когда им дают контрмеры, они то и дело ими не пользуются. Невежественные ублюдочки. – Не могу понять, почему ты решила, что мне так уж обязательно все это видеть, – напомнил он ей. – Ага, ну да. – Лейн наклонилась к пульту и, пролистав несколько меню, подсветила один из контейнеров с эмбрионом. – Вон тот, видишь? Холстен нахмурился, пытаясь понять, что он должен был заметить: возможно, какую-то мутацию или дефект? – Что я могу сказать? – помогла ему Лейн. – Я была молода и глупа. И некий страстный молодой классицист вскружил мне голову. Мы с ним пообедали при свете звезд на космической станции, которой было десять тысяч лет. Ах, как романтично! Ее невозмутимость не давала сбоев. Холстен воззрился на нее. – Я тебе не верю! – Почему? – Но ты… ты ничего не сказала! Когда мы шли против Гюина, ты могла бы… – Тогда я даже не была уверена, что у нас есть будущее. А если бы Гюин узнал и перехватил управление системой… Кстати, это девочка. У нас девочка. Будет девочка. – И эти повторы показали Холстену, насколько Лейн сейчас близка к срыву. – Я приняла решение, Холстен. Когда я была с тобой, я решила. Я это сделала. Я собиралась… думала, позже будет время… думала, наступит такое завтра, когда я смогу к ней вернуться… но вечно было то одно, то другое. То завтра, которого я дожидалась, так и не наступило. А теперь я не уверена, что… – Иза… – Послушай, Холстен: ты отправишься спать, как только тебе подберут камеру, ясно? Ты в приоритете, пусть все идут на хер. Сейчас у меня есть кое-какие привилегии, и первая – это, что приказы отдаю я. Ты идешь в стазис. Ты просыпаешься, когда мы попадаем в систему зеленой планеты. Ты выходишь на планету и следишь, чтобы планета обязательно стала нашей, – плевать на психованные компьютеры, монстров-пауков и что там еще. И ты превращаешь ее в такое место, где сможет жить она. Ты меня слышишь, старик?