– Уж с кем ты и будешь цела, то лишь подле него, – соглашается кюна, оставляя нежный поцелуй на лбу дочери, следом за тем переведя взгляд на берсерка, покорно ждущего в стороне. – Позаботься о ней, Хакон. Верни мне мою дочь живой и невредимой. – Поверьте, моя кюна, я глаз с нее не спущу больше. Хакон наблюдает за тем, как, отпустив мать, подходит Ренэйст к спутнику своему, в котором узнает он того самого солнцерожденного, чью возлюбленную ловил Медведь на тонущем корабле. Тот, судя по взгляду, и сам его узнает, потому кивает Хакон медленно, давая понять – девушка цела, сдержал он свое обещание. Плечи ведуна опускаются, расслабляясь, а сам он смотрит на Ренэйст, ожидая, когда объяснит ему посестра, что происходит. – Сейчас тебя отведут в Дом Солнца, – Ренэйст указывает рукой в нужном направлении, – туда, где сейчас находятся все солнцерожденные. Для тебя лучшим вариантом будет находиться там до тех пор, пока все не решится. – Не решится что? Поджав губы, хмурится Ренэйст, и глубокие борозды морщин появляются у нее на лбу. – Хейд права была, не все так спокойно здесь, как хотелось бы мне верить. Брат мой хочет занять трон отца, и ясно дали мне понять, что не так-то просто будет нам прийти к миру. Помню я о клятве, что дала тебе, и можешь не сомневаться ты – я ее сдержу. Ньял, – повернув голову, смотрит Ренэйст на другого своего побратима, – сопроводи Радомира до Дома Солнца, пожалуйста. Хейд ведь пойдет с тобой к дому твоей семьи? – Да. Сейчас одной ей лучше не оставаться, особенно когда Исгерд ярл поблизости. Я прослежу, чтобы все было хорошо. Ах, так бы хотелось ей верить, что все и вправду хорошо будет. Улыбнувшись устало, Ренэйст кивает в знак благодарности, смотрит вновь долго в глаза Радомира и отворачивается, подходя к ожидающему ее Хакону. Медведь тут же прижимает ее ближе к себе, пытаясь поверить, что ныне она рядом с ним, и ведет к конюшням. Все так же живет он за пределами Чертога Зимы, и так будет даже лучше. Ренэйст не готова нести ответственность за чужие жизни, она и за свою-то нести ее не готова. Теперь же ждут от нее серьезных решений, мира, которого не видели эти земли с тех самых пор, как объявили ее погибшей. Сначала должна поговорить дочь конунга с Витарром. Услышать то, что захочет он ей сказать, и лишь потом принимать какие-либо решения. Но сейчас уж может она позволить себе получить то, чего хочет сама, не оглядываясь на чужие желания. – Все никак не поверю в то, что ты здесь. – И сама я поверить в это не могу. Столько снилось мне, как я возвращаюсь, но каждый раз приходилось просыпаться в одиноком своем существовании, наполненном болью и страхом. Теперь, когда я подле тебя, ничего мне не страшно, Хакон. Остановившись, крадет он еще один поцелуй с ее губ, и время застывает, не желая мешать им. Мгновения складываются в вечность, а Ренэйст все упивается нежностью и теплом его, растворяясь в Хаконе. Боится она, что откроет глаза – и окажется снова в гареме, расположенном в стенах Алтын-Куле, в самом начале тяжелого этого пути. Но этого не происходит. Закрыв глаза, Хакон прячет лицо в белых ее волосах, кутая в собственный плащ, выдохнув жарко: – Не оставляй меня больше. И она, обнимая его тонкими руками, отвечает шепотом: – Никогда. Радомир не доверяет им и потому идет чуть поодаль, с недовольством вглядываясь в спины идущих перед ним северян. Только вот вряд ли Рена стала бы доверять сопровождение его к таинственному Дому Солнца тем, кто мог бы ему навредить. После пройденного пути он уверен в ней. Ведун сказать бы мог, что считает ее сестрой, но вслух о подобном никогда не скажет. Чертог Зимы производит на него впечатление. Поселение луннорожденных совсем не похоже на родное Большеречье, и дома другие, и в целом ощущение странное. Чувство такое, словно бы вот-вот из-за угла выскочит на тебя дикий зверь, и за свою жизнь бороться будет необходимо. Радомир столько раз за нее боролся, что ему и не страшно будет. Волнительно – и только. Да и на самом-то деле ощущение такое, словно бы рыжеволосый северянин вовсе не его сопровождает, а идущую подле них девушку защищает от кого-то. Они оба словно бы с опаской озираются по сторонам, заставляя и ведуна оборачиваться. Только вот Радомир ничего особенного не видит и снова смотрит на их спины. Недовольство клокочет в нем, поднимается к глотке, как вода, выкипевшая на огне, и сдерживаться становится все сложнее. – Значит, – говорит вдруг рыжеволосый воин на знакомом Радомиру языке, глянув на него через плечо, – побратимом ты Ренэйст приходишься? – Побратимом, – в тон ему отвечает ведун, – а что, завидно? Ньял цокает языком, фыркает недовольно, а после вздергивает нос, смотря на солнцерожденного надменно. – Чтоб ты знал, я был первым, с кем Ренэйст побраталась. Так что уж кому, а мне не завидно! – Вы что, – недовольно подает голос идущая подле них девушка, – поспорить решили, кто из вас лучший побратим Ренэйст? Будь я на ее месте, то одного только Ове из вас троих выбрала бы. Ньял с искренним возмущением и негодованием смотрит на нее, не ожидая подобного ответа. Усмехается Радомир, смотрит на них, думая, что не такие уж северяне и страшные. Обычные дети, такие же, как и он сам. Сломленные, со своими бедами и судьбами, просто желающие жить. Можно ли их в этом обвинить? Можно ли осуждать человека за желание спасти себя и свой народ? Ведь именно этим сам Радомир и занимается. Это та самая цель, которую он преследует с момента нападения на Большеречье. Права была Ренэйст, с самого начала права. Только вот Радомир ей об этом так просто не скажет. Дом Солнца похож на дома, которые строят на его родине. От одного взгляда на него ведуна пронзает такая тоска, что дышать больно становится. В глаза бросается то, что строили его солнцерожденные, словно бы видит он каждое прикосновение далеких строителей к этой древесине. Так странно, неправильно даже дом этот выглядит на фоне снега и темного неба, и Радомир замирает, глядя на стены, сделанные из цельных древесных брусьев. На больших двустворчатых дверях узор в виде огненных солнечных лучей. Ньял бросает несколько слов на родном языке воинам, охраняющим эти двери, и те, кивнув, открывают их перед Радомиром. Он все стоит на пороге, не решаясь перешагнуть, и хоровод тревожных мыслей душит его, все сильнее сжимаясь вокруг горла. Это правда? Действительно добрался, и даже жив? И все те, кого так желал он спасти, внутри этого дома? Правда ли, что Весна ждет его в этих стенах? Не глядя больше на луннорожденных, шагает он под солнечные эти своды, зажмурившись от яркого света, царящего внутри. Двери закрываются с грохотом за его спиной, в нос бьет запах земли и сена, а сам Дом Солнца погружается в полнейшую тишину, изумленный его появлением. Ни щебета птиц, ни журчания ручья, ни людских голосов. Радомир поднимает вверх левую руку, спасаясь от яркого света, слепящего глаза, и оглядывается по сторонам. Глаза его постепенно к свету этому привыкают, и тогда удается разглядеть ему и поля, и деревья, и людей, что смотрят прямо на него. Кажется ведуну: забыл он, как выглядят такие же дети Солнца, что и он. Радомир стоит, едва ли не прижимаясь спиной к двери позади себя, хочет выскочить обратно, в холодную ночь, лишь бы не видеть на себе этих взглядов. Беспокойство клокочет в нем бурным потоком, кружит голову и лишает возможности вдохнуть. Страх губит его, он уже готов закричать, велеть всем отвернуться, но вместо этого «выныривает» из этого хаоса, заслышав звук девичьего голоса: – Радомир? Вторя ей, солнцерожденные несут его имя из уст в уста, проносят над полями, с которых только-только собрали урожай зерна, до самых дальних стен Дома Солнца. Но все это не важно, все это где-то далеко, не здесь, потому что сейчас, впервые за долгое время, он видит ее. Весна стоит у самого края поля, держа в руках корзину, полную тяжелых колосьев. Смотрит на него глазами зелеными, и русые волосы, заплетенные в косу, лежат у нее на плече. Она разжимает пальцы, корзина падает, и колосья рассыпаются по земле у Весны под ногами. Делает она шаг, и ведун шагает навстречу, протягивая к ней руки, призывая. Иди ко мне. Дай же мне обнять тебя! Подобрав юбки платья, Весна бежит к нему, совсем не босая, как дома. Слезы, что скатываются по ее щекам, ранят Радомира сильнее любого меча, пусть даже от радости плачет она. От нее пахнет пшеном и холодом, и, вжимая хрупкое тело в себя, с жадностью вдыхает ведун аромат ее волос, обхватив тонкий стан дрожащими руками. Стискивает Радомир основание ее косы, комкает ткань одежд на девичьей спине, и сама она хватается за него столь отчаянно, словно бы вот-вот разлучат их снова. Весна шепчет его имя, а он и слова сказать не может. Да и не знает он, что сказать. Слишком долго ждала она его, слишком долго не было его рядом, когда был он ей нужен. Но Весна смотрит на него, положив огрубевшие ладони на его лицо, и улыбается так ярко и искренне, что все сомнения покидают ведуна. Дрогнувшими губами улыбается Радомир в ответ и, разомкнув уста, произносит едва слышно: – Я сдержал свое слово. Вернулся к тебе. Кивнув, всхлипывает она несдержанно, оглаживает большими пальцами дуги его бровей, острые скулы, делающие осунувшееся его лицо и без того грубым. И ничего больше Радомиру не нужно. Ему бы застыть в этом моменте, раствориться в нем, в ее запахе, и никогда больше не разлучаться с ней. Ведун роняет голову на хрупкое плечо, чувствуя, как девичьи губы касаются его виска, и лишь сильнее обнимает Весну. – Я знала, – шепчет она в ответ, – что ты вернешься. Они выпускают друг друга из объятий не сразу, без особого желания, лишь из необходимости. Берет Весна его руки в свои, улыбается ему, а после за собой ведет, подводя ближе к толпе любопытных солнцерожденных, среди которых замечает ведун знакомые лица. Все смотрят они на него, силятся понять, правда ли это он, и сомнения их развеиваются только тогда, когда ведун предстает пред ними, облаченный в одежды луннорожденных. Жители Большеречья, привезенные из крайнего набега, восклицают его имя и подходят ближе, хлопают по спине и плечам, обрушивая на нелюдимого ведуна всю радость встречи. Но Радомира это не тревожит. Он держит Весну за руку, и это все, что нужно ему. – Где же был ты, Радомир? – Что случилось с тобой? – Мы думали, все, погиб ты! – Не так-то просто меня убить, – отвечает он, – уж теперь-то я знаю это. Все, что случилось со мной, со мной и останется, нечего вам зазря тревожиться испытаниями моими. Важно то, что здесь я, и больше ничего плохого не произойдет с вами. Пришел я со словом конунговой дочери о том, что позволит она каждому, кто пожелает того, вернуться домой. Покинуть север и отправиться к родным берегам. Вскидывает Весна на него взгляд, полный волнения и восторга, в то время как собравшиеся тонут в гуле собственных голосов, взволнованных и испуганных, полных надежды и страха. Хочет успокоить их ведун, приободрить, пояснить хотя бы, что те, кто пожелает остаться, насильно из Дома Солнца выгнаны не будут, только вот не позволяют ему этого. Люди расступаются, затихают постепенно, являя взгляду Радомира мужчину, твердым шагом движущегося в их сторону. – Что происходит здесь? Что за небылицы рассказываешь ты этим людям? Никто и никогда не покидал Дом Солнца, и уж тем более не возвращался на юг. С чего решил ты, словно бы можешь дурманить их подобными сказками? Лицо это кажется Радомиру знакомым, но гнев застилает глаза, стоит услышать, как обвиняют его в обмане. Горло его издает клокочущий звериный рык, и осторожно заводит он Весну за свою спину, расправляя плечи и грудь колесом округляя. Худой и угловатый, уж вряд ли может показаться он противником опасным, да только гнева в нем – на целую рать. – Я тебе не сказитель, чтоб сказками баловать собравшийся народ, старик, – цедит Радомир сквозь зубы. Отпустив руку Весны, поднимает он рукав тяжелого своего одеяния, являя взгляду наглеца рваный шрам, оставшийся на коже после ритуала братания. – Побратимом прихожусь я конунговой дочери и слово ее получил. Коль и может кто-то народ наш вернуть в родные края, то я это. Потому не мешай мне. То, как скрипят от гнева чужие зубы, слышно во всех уголках Дома Солнца. Старик смотрит на него яростно, вздернув нос, и кривит рот, желая было сказать ведуну все, что думает о его наглости и побратимстве с северянкой, когда Весна встает между ними. – Святовит, – дрогнувшим голосом говорит она, – это Радомир. Оба они вздрагивают, услышав имена, и смотрят иначе друг на друга. Испуганно, изучающе, пытаясь понять, правда ли то, что солнцерожденная говорит. Да только толку Весне лгать? Только получившая обратно жениха своего, уж вряд ли станет она лгать ему, да и какой умысел за ложью этой должен стоять? Радомир и без того, вглядываясь, замечает знакомые черты в лице старика, забытые с детства. И не вспомнит он, сколько было ему, когда в последний раз видел он лицо ведуна, приходящегося ему отцом. Смута поглотила его образ, оставив за собой лишь злость и ненависть, жгучую и отравляющую. Не ведает Радомир, что за мысли вьются в голове его, но стоит ведуну поднять руки, протягивая к нему, как, утянув за собой возлюбленную, солнцерожденный в сторону отскакивает. – Сын… Радомир пресекает его голосом холодным, как льды во фьорде: – Нет. Нет, не нужно этого. Много лет прошло, и я узнал, почему ты так поступил. Мне стало ясно, что вело тебя в тот миг, когда ты позволил схватить себя. Только это не привело к прощению. Я не простил тебя за то, что ты бросил нас. За то, что мама погибла, не выдержав разлуки с тобой. За то, что остался я один. Я не простил тебя, Святовит, и простить не смогу, так потому не нужно всего этого. Сложно судить, что чувствует старейшина, слыша слова подобные из уст родного сына. Радомир был одним из тех, кого Святовит защитить желал, а поступок его стал причиной сыновьей ненависти. Гневливостью Радомир в него пошел; будь он похож на Ясну, то сам бы в объятия бросился, причитая о своем прощении. Хорошо. Хорошо, что не прощает. – Коль так, – заведя руки за спину, сцепляя их вместе, Святовит смотрит в глаза сына, в карих омутах видя взгляд драгоценной своей Ясны, и говорит так, чтобы всем и каждому слышно было, – не столь скоро исполнится задуманное тобой. Раздор в этих краях, за права наследования борются северяне. Возвращение Ренэйст лишь усугубить дело может, и не до обещания вовсе ей будет. – С Ренэйст прошел я сквозь земли, укрытые золотым песком, – в тон ему отвечает юный ведун, и пламя гнева разгорается в нем все сильнее, – сквозь плен и боль, голод и близость смерти. Пересек соленую воду, снежные пустоши и увидел край света. Потому знаю я ее лучше тебя, и в том, что обещание свое она сдержит, уверен я. Да, пусть и не сразу, но она позволит нам уйти, и еще увидишь ты, как сильно ошибаешься. А пока мы будем ждать, и ожидание наше будет вознаграждено. Хмурится Святовит, веры такой луннорожденным не одобряя. Радомир смотрит в глаза отца упрямо, готовый хоть в бою честь посестры отстоять, и Весна, полная благоразумия, берет его нежно за руку, уводя за собой прочь. Жмется боком к его плечу, шагая подле, закрывает глаза доверчиво, и сердце ведуна оттаивает. Что ему глупость отца да гнев луннорожденных, когда Весна подле него? Не так много мгновений тепла им осталось до прихода беды. Сейчас до́лжно насладиться ими. Не сказав ничего, Святовит, проводив Радомира взглядом, набрасывает на плечи тяжелый свой плащ и покидает Дом Солнца. Глава 9. Сгущающийся мрак