По крайней мере, Колин, похоже, испытывает такое же отвращение к дыму. Хотя он старается этого не показывать. Я, с другой стороны, кашляю, размахиваю руками, чтобы освободить не только зрение, но и воздух, который я вдыхаю, от дыма. — И ты спортсмен? – спросила она. — Да, – отвечает Колин, одаривая мою мать неловкой улыбкой. Бьюсь об заклад, он жалеет, что вообще пришёл. Теперь, когда Колин познакомился с моей матерью, я уверена, он скажет Аарону, что не стоило с ней знакомиться. С моей стороны это облегчит задачу, потому что тогда мне не придётся слишком много говорить о нашей матери в его письме. — Прямо как Аарон, – говорит моя мама. Я чуть не задыхаюсь, в то время как Колин задыхается. За шестнадцать лет она ни разу даже не упомянула имени Аарона. Никогда этого не говорила. Всякий раз, когда я пыталась заговорить о нём, моя мать уходила от этой темы и говорила мне перестать думать о нём. Так откуда, чёрт возьми, она знает, что Аарон спортсмен? И почему она связала Колина с Аароном? Колин смотрит на меня глазами, полными страха. Он понятия не имеет, что сказать, и я тоже. У меня так много вопросов, но я не знаю, с чего начать. — Я знаю, что сегодня вечером вы будете вместе. – Теперь пришло моё время напрячься. — Будете вместе праздновать ваш день рождения. — Мам, – мне нужны ответы, — откуда ты это знаешь? — Не говори глупостей, Лили, – говорит она, смеясь. — Вы встречались с ним слишком долго. Я знаю, что вы встречались. Как ты думаешь, почему ты начала мне не нравиться? — Потому что я плохо себя вела? Будь я проклята, если её открытое признание в том, что я ей не нравлюсь, не ранит меня в самое сердце. Я имею в виду, что до этого… месяц назад, но я думала, что это было сгоряча, и это просто вырвалось. — Так и есть, – соглашается она. — Твой отец знал, на что он тебя подписывал, когда поддерживал с тобой связь. У нас было очень мало правил, и здесь он нарушал каждое из них. Я не уверена, упоминает ли моя мама обо всём этом сейчас, чтобы отпугнуть Колина, или она просто сыта мной по горло. В любом случае, я отчасти рада, что она наконец произносит это вслух, имея в виду именно это. Я имею в виду, ненавидит меня. Это сделает расставание с этой поганой жизнью намного проще. — Ты так похожа на него, – говорит она, улыбаясь. Это дьявольская улыбка. Если бы Колина не было здесь со мной, я уверена, что прямо сейчас выбежала бы за дверь. — А твой брат, он такой же высокомерный, каким я его себе представляла. Со своим богатым отцом, богатой заносчивой мачехой. Вы оба маленькие засранцы. Мне хочется плакать. Я хочу вырвать своё сердце прямо в этот момент, вырвать каждый орган из своего тела, пока я не попаду в другое измерение. Моя мать официально испортила мне день рождения. — При всем моем уважении, миссис Рейес, Лили потрясающая. Она действительно замечательный человек. И, кстати, ваш сын тоже. Может быть, вам стоит попробовать найти недостатки в себе, а не в детях, которых вы бросили. Я просто наблюдаю за Колином. Я больше сосредоточена на том, чтобы подавить свои слезы. Я не буду плакать перед своей матерью. Я этого не сделаю. — Я не бросала Лили. Я замечательная мать. Я всегда была добра к ней. Я позволила ей жить здесь много лет. — Это не делает вас замечательной матерью. На самом деле, это делает вас худшей матерью. У вас не было намерений держать Лили рядом с собой, и я предположил это, судя по тому, как вы о ней говорите. Лучшее, что вы могли сделать, – это отдать её отцу. К кому-то, кто позаботился бы о том, чтобы она была счастлива. Колин встаёт со своего стула, поднимая и меня на ноги. Он крепче сжимает мою руку, глядя на меня. Его вторая рука опускается на мою щеку, вытирая под глазом. Должно быть, пролилась слеза. Проклятье. — Лили страдает от того, что вы причинили ей боль. Она занимается столькими вещами, о которых вы бы знали, если бы только уделяли немного больше внимания своей собственной дочери. И всё же вы здесь, и говорите ей, что она вам не нравится. В её день рождения. — Это не моя вина, что она не может позаботиться о себе. Словами невозможно выразить, каково это – восхищаться женщиной, которая тебя родила, а она относится к тебе как к пустой трате времени. Она не всегда была такой, может быть, именно поэтому я всё ещё держусь за неё. Даже сейчас. — Я отдала ей всё, а она выбросила это ради мужчины, который мне изменил. — Это не значит, что ты не изменяла папе! – Дорогой Господь, пожалуйста, останови желание этих слёз пролиться через край. Я не могу сделать это сегодня. — Твой отец – кусок дерьма. Совсем как ты и твой брат! – Она хлопает ладонями по кухонному столу. Мы с Колином не пробыли здесь и пятнадцати минут, а она уже собирается разбить следующее окно. Я это чувствую. Конечно, это был бы не первый раз, когда она разбивала окно. Я знаю, что если это в ближайшее время не прекратится, она будет швырять чем-нибудь в кухонное окно, пока оно не разобьётся. И ради чего? Чтобы она могла бегать за мной с несколькими осколками стекла и угрожать убить меня этим. Колин делает глубокий вдох и вытаскивает меня из кухни, вынуждая покинуть этот дом вместе с ним. Я рада, что он решил, что мы уезжаем. Я не хочу оставаться здесь больше ни минуты. — Тебе не следовало рождаться, Лили! – кричит моя мать прямо перед тем, как захлопывается входная дверь. Я все ещё слышу, как она кричит, разбрасывает вещи, ломает мебель, даже через закрытую дверь. Она не выходит на улицу. Она не хочет ничего исправлять. Она не будет извиняться, я знаю, что не будет. Я также знаю, что это последнее, что моя мать скажет мне перед смертью. Тебе не следовало рождаться, Лили. Насколько должна быть сильна ненависть матери, чтобы кричать такое своему ребёнку? Сколько боли она должна причинить своей дочери, чтобы она чувствовала себя такой несчастной? Полагаю, очень много. Она чувствует себя ничуть не лучше, чем я, я это точно знаю. Только разбитая душа может так реагировать. Я не виню её за то, что она хотела причинить мне боль. Она пытается справиться со своими собственными проблемами. Она пытается справиться со своей собственной болью. Это не значит, что это причиняет мне меньше боли. Но теперь, когда дверь закрыта и остались только мы с Колином, я даю волю слезам. Я позволяю себе сломаться, позволяю слезам течь по моим щекам, позволяю боли овладеть моим телом. Независимо от того, как дерьмово обращается со мной моя мать, я никогда не перестану жаждать её любви. Я никогда не перестану хотеть, чтобы она была в моей жизни. Она моя мать. Я знаю, что иногда родственники могут причинить тебе больше вреда, чем кто-либо другой, но я все равно люблю её. Она причиняет мне боль, как никто другой, и я всё ещё люблю её всем, что у меня есть. — Мне жаль, что тебе пришлось стать свидетелем этого, – тихо говорю я, натягивая рубашку Колина. Он не отвечает. Всё, что он делает, это обхватывает руками моё тело, притягивая меня ближе к себе. Ему все равно, что мои слёзы намочат его рубашку. Ему всё равно, что на нём остаются пятна от моей туши или, что я начинаю плакать так сильно, что едва могу дышать. Он просто стоит рядом со мной, обнимая меня так крепко, что я почти чувствую себя хорошо. Как будто моя мать только что не сказала мне, что хотела бы, чтобы я умерла. Но она действительно так сказала. И он это услышал. И теперь он знает, откуда у меня берутся эти мысли. — Лилибаг. – Его голос – шёпот, наполненный заботой и сочувствием. Я слышу, как ему жаль меня. Но я не хочу, чтобы он жалел меня. Мне не нужна его жалость. — Ты можешь просто отвезти меня домой? — Могу я сначала отвезти тебя ещё куда-нибудь? – Колин высвобождает меня из объятий и смотрит на меня. Его руки остаются на моём мне. Он держит меня за талию, нежно проводит большими пальцами по моему телу, заглядывая так глубоко в мои глаза, что я готова растаять. Я бы растаяла… если бы не верила, что от меня почти ничего не осталось. — Я устала, Колин. Я больше не хочу сегодня никаких приключений. Он кивает, но затем пожимает плечами, глядя на меня. — Это пойдёт тебе на пользу, я обещаю. – Я не успеваю ответить, потому что Колин поднимает меня и несёт к своей машине, усаживая внутрь, как будто я не в состоянии сделать это сама. Я провожаю его взглядом, когда он подбегает к водительскому месту и проскальзывает в машину, заводя двигатель быстрее, чем я успеваю моргнуть. И вот так просто мы снова отправляемся в путь, оставляя мою маму позади, как будто ничего не случилось. Пятнадцать минут спустя Колин останавливается перед старым на вид зданием. На нём нет никаких вывесок, никаких признаков того, что там кто-то живёт, но и на заброшенный дом он не похож. Мы выходим из машины, его рука берёт мою в ту же секунду, как мы снова оказываемся рядом друг с другом. Мне нравится, когда его рука в моей, или моя в его. Это простой жест, но в нём больше интимности, чем я себе представляла. Чем дольше Колин держит меня за руку, тем сильнее она начинает гореть. Не то чтобы я чувствовал какую-то физическую боль, но она горит в моем сердце. Горит так, словно прямо подо мной держат зажжённый факел. Пламя не касается моей кожи, но горячий воздух все ещё касается меня. Или, может быть, его прикосновение кажется мне больше похожим на жёлтый цвет. Цвет такой тёплый и мощный. Это тепло, которое ты чувствуешь, когда потираешь ладони друг о друга. Такое тепло разливается по моим венам, когда наши руки соединяются. Это так же радостно, как видеть маленькую капельку воды на верхушке травы, такую простую и в то же время такую красивую. И это то, что я чувствую в своём сердце, когда Колин со мной. Это то, что я чувствую, когда его рука держит мою. Счастье. Тепло. Он заставляет меня чувствовать, на короткое время избавляя меня от бесчувственности. ГЛАВА 22 «Когда твои глаза ничего не будут видеть, убери от меня свой взгляд. Когда ты заблудишься и потеряешь веру, я буду твоей спасительной благодатью» – Saving Grace, Kodaline Колин Я действительно думаю, что Лили нуждается в этом. Ей нужно выплеснуть свои негативные чувства, свой гнев, свое разочарование. Особенно после того, что только что произошло в доме ее матери. Лили молчит, когда мы входим в здание. Она выглядит даже довольно раздраженной, как будто не знает, почему я привёз её бить тарелки. Я думаю, это говорит само за себя, но она, похоже, так не думает. — Возьми , – говорю я, протягивая ей черный фломастер. Сначала она колеблется, просто хмурит брови, глядя на меня. Однако в конце концов она соглашается. Я говорю ей подождать там, где она стоит, затем иду к стойке регистрации, чтобы заплатить за пару тарелок. Я удостоверяюсь, что все в порядке, что мы будем писать на них. Все, что говорит парень, сидящий за стойкой регистрации, это: