Не важно, что он со мной сделает. Подо мной внизу кресла начало что-то гудеть. – Джек, ты готова? Я открыла глаза. И полоснула его взглядом. – Может, уже начнем? Или ты заболтаешь меня до смерти, тварь? Фин Вот уже и «180». Ничего. Может, Херб был все же не прав насчет веса женщины. 187… 192… 197… Есть! Зеленый свет! Засов бесшумно отомкнулся. Войдя в дверной проем и оглядев интерьер, Фин замер. Все в нем оборвалось. Медленно, благоговейно он приблизился к акушерскому креслу. На нержавейке была кровь, а с пуповины свисала тягучая, липкая на вид масса последа. Фин оглядел путы, которыми при родах их дочери была связана его любимая женщина. Попытка представить эту сцену сменилась еще более отчаянной попыткой вытряхнуть это из головы. Ощущение взбухающей в нем ненависти было столь всепоглощающим, что того и гляди грозило его захлестнуть. Он хотел одного: спасти Джек. Спасти их с ней дочурку. Но более всего, и прежде, ему жаждалось ощутить у себя в руках хруст шеи Лютера. В насилии Фин знал и толк, и цену ему тоже знал. Оно нередко витало вокруг него, причем в обоих своих видах: и чинимое, и причиненное. Но так он насилия еще не жаждал. Этого сукина сына он готов был разодрать в клочья, с упоением на лице. – Ох ты… Фин… Дружище, ты в порядке? Гарри вошел в комнату следом, подпирая хромающего Херба. Фин их проигнорировал и с деловитостью на лице стал искать выход из комнаты. А найдя, перешел на бег, оставляя своих друзей позади. Ум горел в ожесточенной попытке разыскать Лютера. Пробежав каким-то длинным сумрачным коридором, Фин ворвался в еще одну дверь с торца. Здесь, привязанная к одному из тех пыточных кресел, сидела Джек. А за пультом стоял Лютер. Их с Фином взгляды встретились, и в глазах Лютера что-то продрожало – страх? Может быть. Но и что-то еще. Не то смирение, не то… Фин рванулся к Лютеру, который выхватил и навел на него ствол. Выстрел. Промах. Фин был уже почти у цели. Снова выстрел. Плечо Фина дернуло, но набранная скорость влекла его вперед. Отмахнув руку, в которой Лютер сжимал пистолет, он сжал кулак и с отлета, изо всей силы двинул. От удара нос Лютера брызнул красным, как лопнувший помидор. Свалив, Фин неистовым градом ударов придавил гада к полу. Лютер пытался поднять ствол, но Фин, схватив ему запястье, впился в руку зубами, прокусив ее до самой кости. Ствол выпал и отлетел в сторону. Фин продолжил метелить его ударами. – Фин, стой! Ты его убьешь! – Джек, мне только этого и надо! – Наша дочь, Фин! Он ее забрал! Фин как раз заносил кулак для очередного удара (разбитые в кровь костяшки горели, физиономия Лютера в нескольких местах расквашена) и… разжал руку. Дочь. Убьешь Лютера – ничего не узнаешь. Фин обернулся и уставился на кресло, в котором сидела Джек. Ага. Вот это кресло его и разговорит. Он начал слезать с Лютера и тут заметил, как тот вкрадчиво тянет руки себе к поясу. Фин моментально ее обездвижил и увидел, как вздутые губищи Лютера расползлись в улыбке. Это был финт. Вторая рука Лютера вынырнула с ножом, серебристо сверкнувшим хищным кривым лезвием. Нож он всадил в бок противнику, пронзив почку. От боли Фину перехватило дыхание. Он свалился с Лютера, а мир вокруг закружился воронкой и стал таять. Лютер С кряхтением взгромождаясь на четвереньки, он напряженно высматривает, куда улетел «глок». Вон он, в нескольких метрах отсюда. Первым делом надо добить Фина, если тот еще сам не околел. По крайней мере, обездвижить. Но получается, если сбежал Фин, то мог сбежать и Гарри. Подонки. Лютер встряхивает головой, роняя носом кровь и сопли. От боли череп тупо пульсирует, но сейчас не до этого. Джек что-то орет, причитая по своему ненаглядному. Надо бы срочно… В комнату врывается Гарри, а с ним – невероятно – Херб; но сейчас даже не до удивления. Всё в Лютере – весь его мир, жизнь – сосредоточено на возвращении пистолета. Есть ствол, будет и контроль. Тогда игру можно будет продолжить. А она должна продолжаться. Это же труд его жизни. Его шедевр. Как же не довершить задуманное. Снова вопли. На него кто-то несется. Но Лютер уже нагибается за «глоком», и улыбка в момент обретения ствола возвращается на его расквашенные губы. Вот он оборачивается и начинает суматошно палить с одной руки, а другой размахивает своим неразлучным клювастым ножом.