– Мы знали, что он женится. На острове об этом давно слух ходит… – прошептала мама, зарываясь пальцами в мои отсыревшие волосы. Я закрыла глаза, чувствуя, как горячие слезы закипают под веками. Можно было спросить, почему она ничего не сказала мне раньше? Но какой в этом был смысл? Разве это хоть что-нибудь изменило бы? Нет. Или все же… Я теперь никогда не узнаю. И ничего нет страшней этого «никогда». Если только его «Не унижайся. Тебе не к лицу вообще. Да и ни к чему. Все в прошлом»… Я унижалась? Да. Я стелилась. Я вынула сердце и бросила ему под ноги, а он переступил через него и пошел дальше в свою счастливую жизнь без меня. Наверное, это я его научила… переступать. Все правильно – не заслуживала я второго шанса, потому что сама все испортила, нарушила единственно верный расклад, в котором я – только его женщина, а он – только мой мужчина. Прикрыв слезящиеся глаза, воскресила в памяти наше прощание: вот он стремительно шагает через взлетную полосу к машине, вот открывает дверь, вот напряженно застывает на мгновенье, и мне на секунду кажется, что еще не все потеряно, что он все-таки обернется. Все во мне мучительно замирает, и тут же резко устремляется к нему, как спущенная с цепи псина – к хозяину… Но Артур садится в машину, хлопает дверь, и все то, что к нему ринулось, пружиной отскакивает обратно, ударяя что есть сил между ребер. Задыхаясь, гляжу вслед его отъезжающей машине. И это все равно, что смотреть на свой объятый пожаром дом и понимать, что больше никогда не сможешь в него вернуться. Жуткая боль затянулась на горле удавкой, а не пойми откуда взявшийся посреди сентября снег оседал в волосах пеплом того пожарища. Казалось, я умру, если он уйдет… – Сень, доча, ну ты чего? Тебе двадцать три всего, знаешь сколько у тебя еще таких Вершининых будет? – не вытерпел отец. – Таких не будет, – прошептала я. – Таких, как он… больше нет. – Сеня… – Мам, знаешь, я, наверное, прогуляюсь. – Да куда ты в таком состоянии?! – забеспокоилась мама. – Все нормально. До набережной пройдусь. Я соскучилась по океану. Вышла из-за стола, схватила парку и, больше ни на кого не оглядываясь, побежала вниз по ступеням. То, что еще пару часов назад сыпало мне на голову снегом, сейчас сеяло мелкой противной моросью, и было это очень удобно – непонятно ведь, что на щеках – дождь или слезы. Впрочем, не то чтобы я так уж переживала на этот счет. Никто бы моей слабости не увидел, потому что кроме меня не было желающих прогуляться в такую погоду. Я бродила по опустевшим улицам практически в полном одиночестве, и лишь его «Я люблю другую», убегая от которого, я то поднималась вверх по многочисленным избороздившим город лестницам, то спускалась вниз, следовало за мной по пятам. В конце концов, я оказалась на небольшой смотровой площадке, заросшей бурьяном и заваленной скелетами поломанных штормом деревьев. Город детства лежал у ног, свернувшись, как кот, калачиком. Я всматривалась в желтые глаза домов, но ничего… ничего внутри даже не екало, не приносил облегчения сам факт того, что я здесь. Потому что на самом деле уже очень давно домом для меня стал Артур Вершинин, а не этот затерявшийся в океане остров, не эти кривые несуразные улицы и налепленные кое-как дома. И не сюда мне так важно было вернуться. А к нему… К нему одному. Тому, кто, как оказалось, поселился по другому адресу. И теперь живет счастливый (сам ведь так сказал!) где-то тут, совсем рядышком. Ноги подкосились, будто кто-то перерезал подколенные сухожилия. Чтобы не упасть, ухватилась за толстую узловатую ветку. «Ничего-ничего. Так правильно», – убеждала себя. – «Будет мне уроком. И потом, потом я непременно научусь как-то жить. Только бы этот момент вынести, а там, наверное, станет легче. А там я, наверное, научусь понимать, где болит, а где умерло… Отсеку, оттяпаю, не позволю разлагающейся гангрене ревности распространяться дальше. И, в конце концов, сожрать меня всю». Глава 17.2 Глава 17.2 Сколько я там простояла? Не знаю. Но в какой-то момент я вдруг поняла, что ужасно замерзла, да к тому же насквозь пропиталась дождем. Где я? Кто я? Куда иду… Так долго, что, кажется, уже и края света могла достичь бы… Края боли. Если бы у нее был край. Сквозь охватившее меня бесчувствие пробился звонок. Мама… И несколько пропущенных от отца. – Да? – прошелестела я. – Господи! Сеня! Ты где бродишь? Мы с Сергеем места себе не находим. Малышка, возвращайся домой… – Я уже иду, да. Я отцепилась от ветки. Сжала пальцы до хруста и осторожно, чтобы не переломать ноги на неровной, изборожденной корнями деревьев земле, зашагала прочь. Зашла я и впрямь далеко. Обратная дорога показалась мне бесконечной. Я совершенно выбилась из сил и даже подумала, а не вызвать ли мне такси, когда услышала: – Сеня! Боже… Ты только на себя посмотри! – Дана Родионовна? Вы… какими тут судьбами? – Тебя ищу, дурочка! Родители волнуются, а она… Романова схватила меня за мокрые лацканы, встряхнула, глядя тем самым строгим взглядом, которого мы так боялись в детстве. А потом что есть сил меня обняла: – Дурочка! Ну какая же ты дурочка… И я разревелась так громко, так отчаянно, как даже в детстве никогда себе не позволяла. – Поплачь, поплачь. Легче станет, – бормотала Даночка, оттесняя меня к подъезду. – Я родителям позвоню, скажу, что ты у меня переночуешь. Не надо тебе в таком виде им показываться. Ох, Сеня-Сеня… Остаток вечера я запомнила смутно. Кажется, была горячая ванна. И не менее горячий липовый чай. А потом блаженное забытье. Провал. Новый день разбудил меня робким лучом осеннего тусклого солнца и звяканьем посуды. – Проснулась? Давай умывайся, и за стол. Буду тебя откармливать. Даночка… Почему она? Я села. Голова закружилась, затягивая меня в воронку воспоминаний. Интересно, я когда-нибудь буду вновь просыпаться без страха? Ведь во сне так хорошо… – Есения! – Иду… Юркнув в тесную ванную, я первым делом уставилась на себя в зеркало. Поразилась тому, как обыденно выгляжу. Если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что на мне Даночкина сорочка. Плеснула воды в лицо. Отыскала в недрах ящичка новую зубную щетку. Привела себя в порядок. Расчесала пальцами волосы, заплела в тугую косу. Может, мне тоже перекраситься в рыжий? Как Катя… – Ты там что, утонула? – Что мертво – умереть не может, – усмехнулась я, открывая дверь. Романова смерила меня внимательным взглядом. – Ничего… – начала она, а я с горькой усмешкой на губах перебила: – Время лечит? – Да ни хрена, Сень! – возмутилась Романова. – Так, лишь боль притупляет. Но ты научишься с этим жить. Мне понравилось, что она не стала мне врать. Убеждать, как родители, что все еще у меня будет, потому что это было до смешного бессмысленно. Мы прошли в кухню, уселись за накрытый стол. Романова была в своем репертуаре. Может, и мне нужно было последовать ее примеру? Просто жить свою жизнь, что бы ни случилось. Готовить омлет по утрам. Варить кофе. Заполнять каждый свой день привычными ритуалами, чтобы ни минуты свободной не оставалось. Ни на что. – Ну, рассказывай. – О чем? О том, какой я была дурой? – Да нет же! – взмахнула руками Даночка. – Какой у тебя дальнейший план? – План… – повторила я. – План один – пахать. А где? Все равно. Пойду на поклон ко Льву Константиновичу. А если он встанет в позу – поеду, наверное, в Европу. – Ну уж нет. Я одну тебя больше не отпущу. Хватит. Доездилась. Ефимов, как бы на тебя ни обжался, все же профессионал и понимает, что от таких предложений не отказываются. С ним договоримся. Тем более что… – Даночка постучала наманикюренными пальцами по столу: – Я тебе ничего не говорила, но ему поступила куча приглашений выступить с гастролями. Твое Лебединое стало гвоздем программы… Япония, Корея, Китай, Австралия и даже Новая Зеландия. График убийственный. Что скажешь? – Убийственный график, говорите? Где мне поставить подпись? – Не так быстро. Ефимов тебя, конечно, возьмет. Но кто сказал, что перед этим он не потреплет нам нервы? Глава 17.3 Глава 17.3 Потрепал… Но мне только в радость было. Переключиться. Столько сразу забот! Квартиру найди, документы оформи. Повинись перед труппой, которую оставила, бросила… Заново докажи, что ты здесь по праву. Убеди, что не сбежишь при первом же случае, нагони то, что пропустила… День и ночь у станка и на серединке. Пока не выбьешься из сил до того, что еле ноги сможешь дотащить до кровати. И так каждый день. – Рыбные котлеты бери. Вкусные. Я обернулась. Руслан нависал надо мной с подносом, на котором уже стояли тарелка с супом и гречка с той самой котлетой, что он рекомендовал. – Поверю на слово, – заставила себя улыбнуться. Рус оскалился в ответ. – Я заплачу… А ты иди, вон, стол занимай, – накрыл мою руку, сунувшуюся было в кошелек. – Ладно. Но учти – к хорошему привыкаешь быстро. Он закатил глаза. – Спасибо, что хоть об этом предупредила, – не упустил возможности меня поддеть. Я напряглась, но зря. В его взгляде не было осуждения. На самом деле все здесь понимали, что никто бы не отказался перейти в главный театр страны, поступи ему такое предложение. И больший резонанс среди труппы вызвал не мой уход, а как раз таки возвращение. И то потому, что возвращалась я на щите… Поверженная и униженная. Ну, так они думали, а я не спешила развеивать их фантазии. – Ну как ты? Рассказывай! Я видел твою Баядерку. Это было вау! – Спасибо. А я, представляешь, не видела ничего твоего. До того закрутило.