— Что такое? Краска снова заливает его шею. — Есть еще что-то, так? Чего вы мне не рассказали? Он выпрямляется на стуле. — Я не знаю… — Что? — И это ведь случилось до того, как я стал частью прихода. Кажется, что он вот-вот вспылит. — Как я сказал вам ранее, — продолжает он, — Кранц уже не был священником, когда организовал лагерь. — Да? — Его отстранили. — Отстранили? Почему? — Одна девочка обвиняла его, но… Санну охватывает неприязнь, а еще ощущение, что она должна была понять это. — Обвиняла в чем? — спрашивает она. — Я не знаком со всеми деталями, но… — В сексуальных домогательствах? — Санна слышит себя будто со стороны. Он слабо кивает. — Обвиняла Кранца? Он снова кивает. Рот у него приоткрыт. — Из-за этого его и отстранили, — заканчивает он. — И это все? — Что вы имеете в виду? — Никаких других последствий? Просто уволился? А показания девочки, никто их не проверял? Он качает головой. — И в полицию никто не заявлял? Он снова качает головой. — Почему? — Насколько я понял, родители предпочли не подавать заявление. — Просто замели все под ковер? Священник молчит. — Кто эта девочка? — Санна протягивает ему снимок. — Она здесь есть? Вы поэтому пришли? Он отводит взгляд и отодвигает фотографию от себя. — Мне назвали ее имя, но я никогда не видел ее. Лишь когда вы пришли и заговорили со мной о ней, я понял, что это она. Девочка, которая покончила с собой… — Мия Аскар… — выговаривает Санна. Он кивает. — Сколько? Лицо у него каменеет. — Сколько это продолжалось? Вы что, не слышите? — произносит Санна. — Эти домогательства, это было один раз, два, больше? Он трет виски. — Я не помню, не знаю… — Напрягите память. — Мне кажется, это могло продолжаться несколько лет до самого моего приезда, в то же лето, когда устроили лагерь, но точно никто не знает… А через какое-то время об этом перестали говорить. — Несколько лет? Он сидит и молча растирает себе висок пальцами. Он будто воплощает собой то замалчивание, которое привело Мию к смерти, думает Санна. — Она была ребенком. Неужели вы не понимаете? Бергман судорожно сглатывает. — Да, но ведь это могли быть просто ее фантазии, кошмары… — Неужели? Санна встает со своего места. Когда она вновь поворачивается к нему, священник сидит, зажав обе руки между ляжками. — Я знаю, — тихо отвечает он. — Мне стыдно, когда я думаю, что не сделал большего… Во всяком случае, теперь вам все известно, и это может как-то помочь… Его слабость вызывает отвращение, его слова, призванные выразить сожаление, как будто опутаны липкой паутиной. Мия и мальчик, который пытался защитить ее в тот день, как же страшно им было, думает Санна. Но они хотя бы были вдвоем. Может быть, он был рядом и поддерживал ее или даже защищал, когда она рассказывала обо всех этих посягательствах? Теперь ее нет. А мальчик, что с ним случилось? — У дверей канцелярии есть камера внешнего наблюдения? Он отрицательно качает головой. — Кто, по-вашему, мог подложить эту фотографию? — Не знаю. — И никаких догадок? Он трясет головой и смотрит прямо перед собой пустым взглядом. — Кто из мальчиков на фото помогал Мие, защищал ее? — спрашивает она. Бергман качает головой. — Я рассказал вам все, что знал. Он вздыхает. — Кранц сказал, что это волк. Я вспомнил, потому что он рассказывал, что мальчишка совсем потерял голову, впал в ярость. Волк. Санна думает о рисунке Джека. Волчья морда. Но ни у кого из детей на фото нет на лице волчьей маски. Она указывает на стоящего рядом с Мией мальчишку, единственного, на ком нет маски. — Это он? — произносит она и поднимает глаза на Бергмана. — Это и есть волк? Бергман присматривается к изображению. — Не знаю, полагаю, что да.