У маленькой девочки в лисьей маске очень уставший вид. Как будто у нее ноги подгибаются. На руке у нее синяк. Рыжие волосы лежат на плечах. Купальник и сапоги все в пятнах крови. — Мия Аскар, — произносит Санна. — Девочка в маске лисы. Это Мия Аскар… Бергман поеживается. — Так вот он, лагерь «Рассвет», — бормочет Санна самой себе. Она встает, открывает дверь «Сааба» и роется одной рукой в бардачке. Бергман смотрит на нее с удивлением. — Вы уже знаете о нем? Она кивает и осторожно убирает фотографию в пакет для вещдоков. — Этот «Рассвет» всплыл в нашем расследовании, а лисью маску Мии я видела и до этого, но… Она снова внимательно смотрит на фотографию. Девочка в маске павлина уставилась в камеру широко распахнутыми глазами. У мальчика в маске осла майка заляпана отпечатками рук, а на кальсонах заметно пятно мочи. — Вы сказали, что за всем этим стояли ваши священники? Бергман мотает головой. — Предыдущий священник. — У нас есть имя, Кранц… По шее Бергмана разливается краска. — Да, — подтверждает он, — Хольгер Кранц. Снова это имя, оно задевает какую-то струну в ней и вызывает неприятное чувство. Санна пытается стряхнуть его, но оно прочно засело в ней. — Я только хочу, чтобы вы понимали: ничто из этого не имеет никакого отношения к нашей церкви, — продолжает Бергман. — Кроме того, что он был священником в нашем приходе. — Когда вы упомянули, что дети изображали семь смертных грехов, что вы имели в виду? — спрашивает Санна. — Они разыгрывали пьесу? — В прошлый раз, когда вы навещали меня, вас интересовало символическое значение животных. — Да. И вы все отрицали. Бергман кивает. — Но Хольгер Кранц был помешан на семи смертных грехах. Для него животные были способом говорить о них с детьми. Еще до лагеря он решил, кто из детей будет изображать какой грех. — А маски? — Их сделали на заказ, специально для него. Семь масок, они должны были изображать семь животных. — На Мие была ее маска, когда она покончила с собой. В действительности она еще более омерзительная, чем на фото… — Да… Но это, к сожалению, еще не все, — вздыхает Бергман. — Еще он заказал ружья. — Тоже для пьесы? — Не было никакой пьесы. Их выстроили в ряд напротив семерки детей постарше. У каждого из старших было ружье. И выбор был только один. Смерть зверю. Искоренить грехи. Санна смотрит на него, не отрываясь. — Инсценированный расстрел? В котором дети исполняют роли палачей? Он кивает. — Думаю, цель была суметь противостоять греху, даже если кажется, что без него твоя жизнь невозможна. Санна стучит ногтем по глазным яблокам со свисающими канатиками в руках мальчиков на фото. — А это тогда что? — Кое-кто из детей не понял, что это понарошку, что ружья не заряжены. Девочка в маске лисы испугалась, она, похоже, чуть не потеряла сознание. — Мия. — Да. Некоторые из ребят стали над ней смеяться. Тогда один из мальчиков вышел вперед и защитил ее. По словам Кранца, они были очень близки, Мия и этот мальчик. Началась ужасная драка. Кранц ненавидел драки. В качестве наказания он поехал и купил каждому из детей по овце на соседской ферме. Он хотел, чтобы они поняли всю серьезность происходящего. Смертная казнь должна была состояться по-настоящему. Мия и тот мальчик пытались сбежать. Но их поймали. Потом детей заставили забить овец и измазаться их кровью. И съесть их глаза, чтобы никогда не… — …никому не рассказывать, через что они прошли и что видели, — заключает Санна. Бергман сидит перед ней, хорошо одетый, гладко выбритый. — Вы, конечно, заявили о случившемся? — Нет, — опустив голову, отвечает он. — Но ведь это жестокое обращение с детьми… Бергман смотрит в пол. — Впервые я услышал об этом, когда вернулся тем летом с конференции. О случившемся ходило много сплетен, и я тотчас же связался с Кранцем, потому что понимал, что это имеет какое-то отношение к его лагерю. Он все мне рассказал, не признался только, кто именно из детей был в этом замешан, сказал, что все записи, вся документация, которая велась тем летом, пропала. Сказал лишь, что они все были с острова. Что он был знаком с их семьями. Единственное, что он еще рассказал: там в лагере работала медсестра, она и позаботилась о детях с каким-то своим знакомым из службы опеки. Да, он вообще-то попытался связаться с кем-то вроде консультанта, когда понял, что все пошло не так, как надо, и что дети получили психологическую травму. Но не нашел нужного специалиста и принял помощь от сотрудницы службы опеки, которая должна была провести с детьми беседу. Ведь им досталось, к тому же ребята, которые пытались сбежать, были ранены. Но медсестра и та женщина из службы опеки уверили его, что дети чувствуют себя хорошо и больше не о чем беспокоиться. — И вы ему поверили? — Нет. Совсем не поверил. Я сказал, что обращусь в полицию. Но тогда он дал мне имена той медсестры и сотрудницы службы опеки и настоял на том, чтобы я с ними поговорил. И понял, что ошибся. — Медсестру звали Ребекка Абрахамссон? — вставляет Санна. Вместо ответа он коротко кивает. — Она была немного странная, немного печальная, что ли, но доброжелательная. Она спустилась в вестибюль больницы и побеседовала со мной в свой обеденный перерыв. Подтвердила все сказанное Кранцем. Успокоила меня. Санна думает о словах Инес Будин, о том, что та впервые встретилась с Ребеккой четыре или пять лет назад. Через два года после происшествия в «Рассвете». Наверное, Бергман виделся с Ребеккой, когда она еще была здоровым и полностью нормальным человеком. — А Ребекка Абрахамссон объяснила как-то, почему Кранц связался с ней? Почему именно с ней? Откуда они знали друг друга? — Она знала супругов Рооз. Франк ведь пережил несчастный случай, ему довольно долгое время нужен был уход… — То есть она была одной из его сиделок? И когда Кранцу понадобилось, чтобы кто-то приехал в лагерь, Франк порекомендовал Ребекку? Священник кивает. — А сотрудница службы опеки? — Ее я тоже навещал. Никогда не забуду ту встречу. Ее фамилия была Будин. В отличие от Ребекки она была холодным и неприветливым человеком. Но знатоком своего дела. Она тоже была в лагере и беседовала с детьми. Они с Ребеккой откуда-то были знакомы. И она была уверена в том, что все случившееся всего лишь игра, которую можно в дальнейшем переработать. Мне было достаточно этих пояснений. Санна на секунду закрывает глаза, она думает о детях, которых вынудили сидеть и беседовать с Инес Будин после всего, что с ними произошло. А еще о том, что Инес явно не рассказала им всего о своих взаимоотношениях с Ребеккой. Она снова смотрит на снимок. — Почему сейчас? — спрашивает она и взмахивает перед ним фотографией. — Что вы хотите сказать? — Вы молчали десять лет, а теперь пришли рассказать мне об этом. Почему? Бергман поеживается. — Вы же показали мне фотографию той картины. Я подумал, что если это и не поможет в расследовании убийств… Он замолкает. — Почему вы думаете, что происшествие в лагере имеет отношение к убийствам? — А что, если имеет? — спрашивает он и меняет позу. В его голосе слышится убежденность, которую Санне трудно понять. Она и сама знала, что убийства связаны со смертью Мии, им известно, что лагерь «Рассвет» и есть то звено, которое соединяет все жертвы. И все же что-то не сходится между рассказом Бергмана и его уверенностью в том, что эта информация может быть решающей. Настолько решающей, что он даже осмелился разыскать ее здесь. Имитация смертной казни и кровавые игры с забоем скота внушают ужас. Они не заслуживают прощения. Но могли ли эти события сами по себе стать толчком к появлению серийного убийцы? Рот Бергмана сжался в узкую линию. Чего-то он недоговаривает, решает Санна.