Эйр громко хохочет. — Санна думает, что преступник совершал убийства, нацепив маску волка, — поясняет она и снова разражается хохотом. — Вот почему Джек нарисовал волка. Санна дает Эйр отсмеяться, а потом продолжает: — Когда Мия Аскар совершала самоубийство, на ней была маска. Почему бы тому, кто мстит за ее смерть, не поступить так же? Тем более что это эффективный способ спрятать свое лицо. На несколько секунд воцаряется тишина. — В таком случае ему должно быть лет четырнадцать-пятнадцать? — уточняет Эйр. — Все-таки не очень похоже на правду… — Фабиан сказал, что в этих убийствах не требовалось прикладывать такую уж большую силу, как мы думали. В двух случаях из трех, с Мари-Луиз Рооз и с Ребеккой Абрахамссон, жертва находилась в лежачем положении, а удар наносили сверху, — отвечает Санна. — И Мия писала в школьном сочинении о друге детства, о ком-то, кого она любит. Если такой человек действительно существует, а не выдуман ею, почему бы ему не быть предполагаемым преступником, который мстит за ее смерть? — Короче, ты и правда считаешь, что это возможно? — спрашивает Эйр. — Во всяком случае, не думаю, что это невозможно. — Да ну блин, иди ты. У тебя не возникало мысли, что Джек Абрахамссон мог просто поиздеваться над нами с этим рисунком волка? Неужели тебе такое не приходило в голову? — С чего ему это делать? — А мне откуда знать. В любом случае он сейчас шокирован как хрен знает что, так что у него может быть до фига причин нарисовать нам волка. — Тебе необязательно полностью соглашаться с ходом моих мыслей, — реагирует на это Санна. — Я просто хочу, чтобы вы это обдумали. Он мог его видеть, ведь я просила его изобразить то, что он видел. Становится тихо. — Хорошо, — задумчиво произносит Алис через некоторое время. — Давайте согласимся, что парень на снимке может оказаться преступником. В таком случае сейчас он в подростковом возрасте, вероятно, у него такие же темные волосы, как и тогда и, конечно, такие же карие глаза. — Да, — соглашается Санна. — Когда будете говорить с людьми, давайте его описание. Спрашивайте, не подходит ли под него кто-то из близкого круга Мии. — Что вы еще можете сказать о нем? — интересуется Алис. — Пока ничего. Алис вздыхает. — Я могла бы направить снимок ребятам из лаборатории в НОР для анализа изображения. Посмотреть, вдруг они нам помогут. — Отправь. Я оставлю фото у Суддена после того, как съезжу к Кранцу, узнаем, найдут ли они что-то. — Нет, ты не права, — Эйр повышает голос. — Прости, но я не могу поверить в историю про подростка, у которого хватило бы ярости или сил, чтобы совершить нечто подобное. Мы собьемся с курса, если поверим в это. Алис снова откашливается. — От меня вам еще что-то нужно, Санна? — уточняет она. — Свяжись еще раз с Ларой, матерью Мии, попроси приехать в управление, чтобы мы поговорили с ней подробнее про Мию и «Рассвет». — Но она же в отъезде… Вы сказали, что… — Разыщи ее и заставь немедленно вернуться на остров. — Хорошо. — Когда дозвонишься до нее, узнай, не было ли у Мии какого-то очень близкого друга. Мы все изучили, но ничего не нашли. Ее соцсети, школа. Ничто не указывает на наличие у нее парня или подружки или вообще-то каких-то друзей, но это совсем не означает, что у нее их не было. Лара Аскар может что-то знать. И проследи за тем, чтобы она смогла посмотреть на фото из лагеря как можно быстрее. Спроси, знает ли она других детей на снимке. Особенно мальчика. Алис молчит. — Что-то не так? — спрашивает Санна. — Нет, но… То есть вы хотите, чтобы я показала ей фотографию, на которой ее дочь вся в крови и с этой маской на лице? — Да. — Хорошо, — соглашается Алис после паузы. — Что-то еще? — Да. Проверь все заявления о домогательстве по отношению к детям за последние шесть-семь лет. Кто знает, может, кто-то из родителей или родственников заявлял о таком в полицию. Может, мы сможем хоть так добраться до имен. Обе нажимают отбой, и Санна переключает передачу. Она выруливает на проселочную дорогу, которая приведет ее к лесопилке, хоспису и Кранцу. Человеку, который покусился на Мию Аскар и беседовал с Сатаной. Медсестра в возрасте пропускает Санну через двери с кодовыми замками, потом проводит по длинному коридору. Освещение в хосписе мягкое и теплое. Пахнет свежеиспеченным хлебом. Чуть дальше по коридору слышны звуки радио, чьи-то голоса шутят и смеются. — Ваши пациенты могут свободно покидать больницу? — интересуется Санна. — Да, но за последние пару лет у нас произошло несколько краж со взломом. Крали лекарства. Поэтому мы получили специальное разрешение, и у нас ведется видеонаблюдение по всему зданию. А что? Санна смотрит по сторонам. Камеры наблюдения и электронные замки. Может, поэтому Кранц и жив до сих пор? Здесь внутри он недосягаем. — Я полагаю, вы можете предоставить мне список дней с указанием точного времени, когда Хольгер Кранц покидал больницу в последние недели? — Да, конечно. Но я сразу могу вам сказать, что Хольгер за этот месяц отлучался разве что один раз. Да, а потом ему стало совсем плохо. Я помню, его забирал друг, а после он все время проводил в своей комнате. Когда Санна показывает медсестре фотографию Франка, та подтверждает, что именно он забирал Кранца. Они проходят дальше по коридору, медсестра кивает в сторону одной из дверей. У дверного косяка закреплена табличка, на которой написано «Кранц». — Ему очень плохо? — тихо осведомляется Санна. — Он истощен, у него небольшая одышка. В теле много жидкости, отек ног, ну и все такое прочее. И у него сильные боли. Мы пытаемся снять их обезболивающими по мере возможности, но полностью это сделать невозможно. — Я понимаю. — И потом у него панические атаки. Сильные. Мозг оттянул на себя часть сил в последнее время, у него за эти недели случилось несколько небольших инфарктов. Сознание у него затуманено. — Ясно, — тихо отвечает Санна. Медсестра откашливается. — Никто нам ничего не рассказал. Да, вы просто пришли, и я только и знаю, что вы из полиции… Санна холодно улыбается ей в ответ. — Может быть, войдем? — предлагает она. В палате тепло, свет здесь слегка приглушен. Медсестра быстро придвигает себе стул, ставит его у самой двери и шлепается на него. Санна ждет, пока тяжелая беззвучная дверь не закроется окончательно. Внутри стоит сладковатый, почти приторный запах. Спиной к ней в кресле-каталке сидит скрючившийся человек. По телевизору идет какая-то телевикторина. Звук выключен. — Хольгер Кранц? Он не реагирует. Чувство отвращения нарастает в ней по мере приближения к нему. Она не может стряхнуть с себя мысль о детях, о масках. Маленькая Мия, потом ее тело на мостках у карьера. Мешковатая фигура в кресле делает какое-то движение. Синий отсвет экрана помигивает на его голове, плечах и руках. Кажется, он спит. — Хольгер, — снова тихо повторяет она, — меня зовут Санна Берлинг. Я из полиции, я здесь, чтобы задать вам несколько вопросов. Перед ней лишь оболочка человека. Он не спит, но едва ли до него можно достучаться. Губы двигаются, будто он нашептывает что-то сам себе. Тот Хольгер Кранц, который нападал на Мию и спланировал имитацию расстрела, уже где-то не здесь. Мысль о том, что он мог кого-то убить в последние дни, выглядит абсурдной. Кажется, что он пытается склонить голову к плечу. Кресло скрипит, когда он поворачивается. Она опускается перед ним на корточки. — Я хочу побеседовать с вами о «Рассвете». О детях. Он прищуривается. При каждом вздохе он издает свистящий звук. — Мия Аскар умерла, — слышит она собственный голос. — Покончила с собой. Струйка слюны стекает с уголка губ, потом его взгляд вдруг проясняется, и он ставит голову ровно. — Как я вам уже сказала, я из полиции. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Кажется, что он чуть заметно кивает. Она садится на стул. — Мне нужны имена детей, которые были в организованном вами лагере, в «Рассвете». — В «Рассвете»? — переспрашивает он низким голосом.