Из хранилища достают плеер, найденный в доме Роозов. Санна не уверена пока в своей правоте, но все документальные фильмы, найденные там, начинаются на А: «АББА: Фильм», «Аку-Аку», «Алжир» и так далее. На журнальном столике у Мари-Луиз лежал фильм «Алис и я». — Растолкуй, — просит ее Бернард, улучив минутку, когда рядом никого больше нет, — чем мы тут занимаемся? Она ничего не отвечает, просто наблюдает за Йоном, который подключает плеер к телевизору. Все тянется так медленно, Йон тыкает разные кнопки на пульте и переставляет USB-кабель из одного гнезда в другое. — Санна? — с досадой повторяет Бернард. — Фабиан сказал, что преступник какое-то время удерживал Мари-Луиз на месте, — медленно начинает она. — Напал на нее сзади, крепко держал какое-то время и только потом перерезал горло. — И что? — Я думаю, он держал ее, чтобы заставить посмотреть что-то. Как с Франком. — И ты думаешь, что то, что он хотел заставить ее посмотреть, все еще внутри плеера? — Если я ошибаюсь, то мы скоро увидим документальный фильм о джазовой певице. Если я права, это фильм, который убийца хотел показать Мари-Луиз. Одна из записей, сделанных Мией. Которые толкнули его на убийство четырех человек. 34 Мия Аскар сидит на железной кровати с розовыми простынями. На ее лице следы слез, плечи опущены, она теребит пальцами цепочку с сердечками, лежащую на ее ключицах. — Я не хочу больше оставаться в своем теле. Мне не выдержать. Кругом сплошное безумие, — произносит она. Ее взгляд становится настороженным. — Столько времени прошло с нашего последнего разговора. Это ничего, то есть я по тебе скучала, но в старшей школе может быть так дерьмово, да? Если ты это смотришь, значит, нашел мой плеер и диски. Я знаю, что ты думаешь: это в ее стиле, вечно она все усложняет. Но я хочу, чтобы кто-то знал. Когда меня не станет. Она опускает глаза. — Волк… Лиса… — она чуть заметно улыбается. — Что же с нами стало? Как же все дошло до такого? Она выглядит измученной. — Помнишь нашу последнюю встречу, помнишь, что просил меня тогда сделать? Я это сделала. Я взяла один из тех старых охотничьих ножей в рыбацком сарайчике у церкви. А потом пошла к нему для окончательного разговора. Она плачет, сглатывает слезы и утирает те, что стекают по подбородку. — Но он просто отмахнулся от всего, посмеялся, как будто все было какой-то нелепой случайностью… А потом проделал это снова. Меня стошнило, когда он кончил. Я хотела перерезать ему горло. Но не смогла… Я не справилась. Она заправляет за ухо непослушный локон. Когда она вновь заговаривает, голос звучит слабо и монотонно: — Я пошла в больницу, чтобы из меня извлекли то, что начало расти во мне. Но там явно работал кто-то из маминых знакомых, ей позвонили. И мама пошла к этой стерве Рооз, которой нас еще заставляли писать благодарственное письмо после лагеря. Потому что она за все там платила, помнишь? После этого они и устроили все это… Она обводит рукой кровать и бутылки с водой. — Сказали, что я должна сидеть здесь. Что помогут мне не чувствовать себя так плохо. Помогут полюбить это, избавиться от всего во мне, что хочет ему навредить. И снова притащили Ребекку. Она пришла с кучей всяких таблеток и всякими другими штуками, сказала, что я должна пить витамины. Мия колеблется какое-то мгновение, потом ее взгляд становится холодным. — Вначале Ребекка была такой милой. Я даже попыталась поговорить с ней на прошлой неделе, когда мы остались одни. Но она не захотела слушать, она была такой жесткой и странной. А когда я ей сказала, что расскажу обо всем тебе и полиции, она разозлилась и сказала, что я только расстрою тебя, и все. А потом все стало еще хуже. Они начали меня запирать, я больше не могла выходить отсюда. И еще всякое. Ты про это в других записях увидишь. Но теперь я себя вытащу, я сбегу отсюда и положу фильмы в нашем с тобой тайнике. Я пошлю тебе сообщение, прежде чем разбить телефон, так что ты их точно найдешь. Она берет в руку плеер. — А вот это я положу в пакет, ты его найдешь и посмотришь их все. Она теребит цепочку. — Это самый красивый подарок, который мне когда-либо дарили. Из папиного любимого фильма. Я обычно забиралась к нему на диван, и мы его вместе смотрели, когда мамы не было дома… Я положу ее вместе с дисками, ты получишь ее назад, потому что мне она больше не понадобится. Я отправлюсь в самое прекрасное место на свете. Помнишь, как мы сбежали как-то ночью из усадьбы, уехали на великах и купались там? Вот там я свое тело и оставлю. Она смотрит прямо в камеру, улыбается, но лицо ее ничего не выражает. — Я люблю тебя, — произносит она. — Увидимся в том мире. Все собираются в комнате для допросов. Экен закрывает за собой дверь и мрачно смотрит на свою опергруппу. Все молча ждут, чтобы кто-то начал говорить первым. Этот рассказ Мии останется с ними на всю жизнь. Санна помнит, как медленно и осознанно она тогда делала все на записи самоубийства. Ни спешки, ни сомнений. — М-да, — произносит Экен со вздохом. — А где, кстати, Алис? Никто не отвечает. — Ладно. Начнем, пожалуй. Даже не знаю, что сказать. Санна, может, ты? — он ободряюще кивает в ее сторону. — Да, как тут начнешь после такого? — отзывается она. Потом повышает голос. — Хольгер Кранц, как теперь понятно, насиловал Мию, он делал это неоднократно, когда она была ребенком. Мы не знаем точно, когда это началось, но это явно происходило и до, и после истории с лагерем. Когда Мия была в лагере «Рассвет», ей было семь лет. Семь. Когда несколько лет спустя она пришла к нему с обвинениями, он совершил это снова, и она забеременела. — Мия Аскар желала не просто умереть, она хотела сообщить кому-то, почему она предпочла смерть. Она говорит со своим ровесником, упоминает старшую школу и вспоминает о лагере. И называет его волком. В комнату заходит администратор и шепчет что-то Экену на ухо. Экен просит прощения и быстро выходит в коридор. Санна разочарованно смотрит ему вслед, но все же продолжает: — Тот, с кем беседует Мия, и есть мальчик, который изображал волка в лагере. Видеозаписи, которые мальчик получил от нее, были найдены на двух из четырех мест преступления, причем их, судя по всему, показывали жертвам перед смертью. Она подходит к магнитной доске с материалами по убийствам и указывает на фото, снятое в лагере. — Учитывая все это, у нас есть серьезные основания предполагать, что подозреваемый в убийствах — подросток. Возвращается Экен. Санна не понимает, что такое важное могло заставить его покинуть кабинет посреди обсуждения. Именно этого обсуждения. — Продолжай, — произносит он. — Хорошо. Я сказала, что есть только один человек, которому могли быть адресованы записанные Мией видео, и это мальчик из лагеря. Экен одобрительно хмыкает. — Можем ли мы прибегнуть к помощи журналистов? — спрашивает Санна. — Чтобы найти его… Кто-то ведь мог бы его узнать. Прежде чем Экен успевает что-то ответить, Эйр хлопает ладонями по столу. — Мы должны заново допросить Инес Будин и Аву Дорн, — произносит она со злобой. — Ведь они, блин, знают, кто он. Они должны знать. Их втянули в эту историю с лагерем. Дорн была там. Я с удовольствием займусь ею еще раз хоть сейчас. Экен сконфуженно мнется, но ничего не отвечает. — Только не говорите, что отпустили ее! — возмущается Эйр. — Вы отпустили Аву Дорн? Экен кивает. — Лильегрен только что мне сообщил. Решение уже принято. Инес Будин передумала и забрала свое заявление с обвинением в нападении. — Как, черт возьми… — вырывается у Эйр. — Но мы же можем попытаться удержать ее ненадолго, если она еще здесь? А Инес Будин мы могли бы… Экен поднимает руку, чтобы заставить ее замолчать. — Инес Будин сказала Лильегрену, что заказала билет на другой конец земного шара, так что она уже, видимо, покинула страну. А Аву Дорн успела забрать из заключения ее дочь. — Дочь? — удивляется Эйр. — У этой гиены есть дочь? Санна поворачивается к ней. — Помнишь, что Дорн сказала, когда мы пытались вытянуть из нее имя мальчика? Эйр смотрит на нее непонимающе. — Сильный и стильный. Она сказала, что, на ее взгляд, он выглядит сильным и стильным. — Ну и? Она издевалась над нами. — Возможно. Или это просто вырвалось. Секунда откровенности среди всей ее лжи. Эйр задумывается.