Он поцеловал ее в макушку. Она почувствовала тепло его губ, и что-то шевельнулось внутри ее, в глубине души. – Так, значит, ваша стычка произошла из-за этого? Даниэль требовал, чтобы ты сделал из меня честную женщину? – Даниэль хочет для тебя только самого лучшего, – отозвался Рори, и Джоан улыбнулась: – Бóльшую часть времени он на меня злится, и я иногда забываю, что это правда. – А это правда. Так и есть. – Спасибо, Рори. Спасибо, что отправился сюда со мной. Я не уверена, что поехала бы без тебя, и очень рада, что мы здесь, – сказала она. Рори снова поцеловал ее волосы. – Пожалуйста, – пробормотал он невнятно. Джоан пробыла в комнате у Рори еще немного, пока тлеющее желание не угасло, уступив место сонливости. Тогда она поцеловала его в губы, ощутила, как его тело окончательно расслабилось, и обратила внимание на то, какими удивительно знакомыми стали его запах и вкус. Губы Рори были мягкими, совершенно такими же, как ее собственные. Наконец он встал, убедился, что в коридоре никого нет, и она выскользнула из его комнаты. – Возможно, – шепнула Джоан с порога, – что это последнее пятнадцатое ноября, которое ты провел как холостяк. Она улыбнулась ему, но было слишком темно, чтобы увидеть выражение его лица. Порой любовь к Рори накрывала ее словно волна. – Можешь быть уверена, – сказал он. – А теперь иди спать, коварная искусительница. Коварная искусительница. Джоан улыбнулась самой себе в своей пустой комнате. Она себя такой не считала. Это вообще не имело отношения к ним с Рори. Наоборот, их сближение происходило так же медленно и неуклонно, как сплетаются ветвями два растущих рядом дерева. Начать с того, что он был другом Даниэля, с которым они сошлись в первую бурную неделю учебы в новой школе[66]. Их отец откладывал деньги с рождения сына, чтобы отправить его дневным пансионером в свою альма-матер, частную школу Сент-Джозеф-Холл, называя пять лет, которые сам там провел, самым счастливым временем в жизни. Джоан пришлось посещать местную грамматическую школу[67] для девочек, и она была ею вполне довольна, потому что больше интересовалась пони, чем уроками. Рори тоже уходил домой на ночь – это и сблизило их с Даниэлем, ведь полные пансионеры относились к ним как к изгоям. Потом Рори стал проводить у них рождественские каникулы – большой, неуклюжий мальчик одиннадцати лет, уже на целую голову выше брата Джоан. Ей еще не исполнилось и тринадцати, но она чувствовала себя гораздо старше. И при виде кучерявого друга ее брата думала лишь о том, что у него милая улыбка, которая вызывает желание его обнять. Потом он стал неотъемлемой частью жизни Даниэля, а значит, и жизни Джоан в печальный послевоенный период, когда все вокруг словно пропиталось запахом кирпичной пыли, еда была ужасной, а директриса в школе у Джоан во время пения псалмов перед уроками постоянно плакала о погибших сыновьях. Прошло семь лет, Рори исполнилось восемнадцать, а Джоан неполные двадцать. Лишь тогда он стал для нее кем-то бóльшим, чем просто товарищем Даниэля и просто другом. Гораздо бóльшим. В день, когда Джоан окончила университет, они трое много выпили, а потом бродили по улицам, пока небо не начало светлеть. Они поглядывали друг на друга в предрассветных сумерках, гордые тем, что бодрствовали всю ночь, смеялись, потому что это казалось им сумасбродством, а усталость покрывала все неким налетом нереальности. В конце концов они нашли такси, чтобы поехать обратно к Джоан, и Даниэль уснул на пахнущем плесенью заднем сиденье между Джоан и Рори, уронив подбородок на плечо сестры. Она почувствовала, как Рори накрыл ладонью ее руку, лежащую на плече Даниэля, после чего перегнулся через друга, потянулся к ней и поцеловал в губы. Поцелуй был мягким, долгим и показался ей самым естественным поступком на свете. Такси тряхнуло на выбоине, они ударились подбородками о голову Даниэля, рассмеялись, не отпуская рук. Джоан проснулась поздно и увидела, что солнце скрыто за плотными облаками. Воздух был теплым, неподвижным и влажным. – Может, будет дождь? – спросила она у Роберта, наскоро завтракая на галерее. Он был бледен и с мрачной решимостью пил «Кровавую Мэри». – Может, будет. Ты куда-то собираешься? – Снова пойду к мисс Викери, помнишь? – Роберт что-то проворчал и кивнул. Мэриан этим утром не показывалась. Рори сидел в шезлонге лицом к морю и читал газету трехдневной давности. – Что собираешься делать, пока меня не будет? – спросила его Джоан. – То, что и делаю. Других планов у меня нет, – ответил он с улыбкой. – И вообще сегодня воскресенье. Но я бы не возражал, если б ты разрешила мне тебя сопровождать. Тебе здесь не стоит ходить в одиночку. – Ерунда, все будет в порядке. Наслаждайся газетой. Она мимоходом поцеловала его в щеку и убежала. Прогулка до жилища Мод Викери не имела ничего общего с изобиловавшим треволнениями первым путешествием Джоан к ее дому. К тому же теперь Джоан пригласили, а не просто разрешили прийти – возможно, скрепя сердце. Она подошла к двери легким шагом и поприветствовала Абдуллу радостной улыбкой, на которую тот не ответил. Он был столь же невозмутим и бесстрастен, как всегда, и так же неприступен. Джоан даже подумала, не привиделась ли ей вчерашняя легкая улыбка, мелькнувшая на его лице. – Мне сразу идти наверх? – спросила она. – Если вам так будет угодно, мэм-сагиб, – сказал он, церемонно наклонив голову, и Джоан поняла, что на свой манер Абдулла выказывает ей большее уважение, чем раньше. – Это мисс Сибрук? Поднимайтесь же, поднимайтесь, – позвала Мод сверху. На первом этаже и на лестнице стало гораздо чище. Было ясно, что здесь сделали серьезную уборку. Запах аммиака все еще витал в воздухе, но теперь его перебивали ароматы курящегося ладана. В задней части дома было открыто невидимое окно, отчего поток дневного света развеивал царящий внизу мрак, и когда Джоан стала не спеша подниматься по лестнице, то почувствовала, как вмете с ней в том же направлении движется поток свежего воздуха. Две борзые-салюки спали, как и в прошлый ее приход, в своем гнезде у стены. Мод на этот раз сидела ближе к письменному столу, на котором в беспорядке были разбросаны ручки и листы бумаги, как будто она над чем-то работала. Кольцо с синим камнем, которое она так категорично запретила Джоан трогать, лежало на том же месте в карандашном лотке. В белесом свете пасмурного дня хозяйка казалась старше, а ее лицо и волосы приобрели какой-то безжизненный оттенок. – Вы пишете новую книгу, мисс Викери? – спросила Джоан, когда они обменялись вежливыми приветствиями. – Нет… Ну, возможно. Я подумываю приняться за мемуары. Но видите ли, столько всего произошло. И к тому же так давно. Просто не знаю, с чего начать, – сухо улыбнулась хозяйка. – Наверно, подобное теперь неактуально, и в любом случае все решат, что я затеяла эту книгу из тщеславия. Уверена, никто не станет читать то, что я напишу. – Конечно станут! Особенно если вы расскажете о том, как пересекли пустыню. Люди… Понимаете ли, многие вообще не знают об этом вашем подвиге, поскольку вы так и не открыли подробностей. – (Мод кивнула, но ничего не ответила. Ее губы были плотно сжаты, превратившись в узкую полоску.) – Мне всегда хотелось узнать… почему? – осторожно спросила Джоан. – Я имею в виду, почему вы никогда об этом не писали? – Ну-у-у… – вымолвила Мод, после чего резко потянула носом. – О чем там было писать, если я пришла к финишу второй, после этого Эллиота… Кого интересуют вторые? История ими не занимается. Никогда, – отрезала она. – Так, значит, мисс Сибрук, там, в Англии, люди уже успели забыть, кто я такая? – Они не забыли. Я же ведь помню! И пожалуйста, называйте меня просто Джоан. – Хорошо, Джоан. Итак, люди меня до сих пор не забыли? И упоминают меня, когда пишут об истории исследования Аравии? – Конечно, – сказала Джоан после некоторого колебания. Она солгала совсем чуть-чуть и из добрых намерений. По правде говоря, за пределами очень узкого круга имя Мод Викери мало кто знал. – А к тому же вы ведь оказались первой женщиной, которая сумела ее пересечь… – А пишут ли о Натаниэле Эллиоте? – Ну… конечно. Этот человек до сих пор очень известен. Ведь он был одним из великих. – Был? Он что, умер? – резко спросила Мод. – Нет. Но он, конечно, удалился на покой. Ему, должно быть, сейчас за восемьдесят… – Ему исполнилось восемьдесят в этом году, – сказала Мод. – Конечно. Я забыла, как хорошо вы его знали. Вы ведь были друзьями. Друзьями детства, да? Я читала, что он был, можно сказать, членом вашей семьи. Вы поддерживаете связь? – Я не видела его и не разговаривала с ним почти полвека, – отрезала Мод. – Вы говорите, он удалился на покой… Не могу себе такого вообразить. Я не могу представить, что он способен угомониться. – Ну, возможно, для всех нас приходит время, когда разумнее… несколько замедлить темп жизни. – Что ж, посмотрим, какой вы окажетесь разумной, когда придет ваше время, Джоан, – сказала Мод колко. – Но я пригласила вас не для того, чтобы поговорить о Натаниэле Эллиоте, – добавила она тоном, не терпящим возражений. – Будьте умницей и перевезите мое кресло к дивану, ладно? Тогда мне вас будет лучше видно. Джоан осторожно отодвинула кресло от стола. Она ожидала, что оно окажется тяжелым, но это было не так. Вблизи Джоан увидела еще более ясно, насколько худа Мод, кожа да кости, и что она хрупка, точно птица. А еще у самой линии волос на затылке у Мод она заметила шрам – полоску серебристой кожи длиной с палец, сморщенную, как ожог. – Боже, откуда у вас этот ужасный шрам, мисс Викери? – спросила Джоан и сразу поняла, насколько бестактно ее любопытство. Возникла неловкая пауза, после которой Мод наконец ответила: – Этот? Клеймо, оставленное одним бедуином. Было адски больно. – Вас заклеймили? Какое варварство! Но зачем? – О, мне всего лишь пытались помочь. Бедуины лечат все на свете прижиганием. От зубной боли до сглаза. Скорее всего, они сочли, что я одержимая. – Это было сказано намеренно легким тоном, но за этой легкостью угадывалось нечто темное, и Джоан не решилась продолжать расспросы, невзирая на мучившее любопытство. К чаю Абдулла принес поднос с меззе[68], но Мод на него едва взглянула. – Итак, Джоан, вы навестили своего брата? – спросила она. – Да, вчера. Было так чудесно его увидеть! Жаль, что времени на разговор оказалось совсем мало. – А удалось ли вам убедить знакомых взять вас в Джабрин? – произнесла Мод насмешливым тоном, в котором, однако, не было злорадства. – Нет, как вы и предсказывали, мисс Викери. В голосе Джоан прозвучала грусть, которую она не смогла скрыть. Мод хмыкнула. – Ох, милая моя, не смотрите так печально. Джарбин все равно бы вас разочаровал. – Да, вы мне об этом говорили, – сказала Джоан. – Но я все равно надеялась, что можно найти выход… Мод снова хмыкнула. – Выход есть всегда. Теперь вы знаете, какие существуют правила, что разрешено, а что нет. Вопрос в том, позволите ли вы, чтобы все это вас остановило, когда ваше сердце рвется куда-то? Джоан подождала секунду, пытаясь прочитать мысли Мод Викери. Лицо старой женщины ожило, ее глаза светились озорством. – Я… У меня нет выбора, так что придется позволить, – проговорила она наконец. – Даже не будь запретов, введенных султаном, никто меня туда не возьмет. Единственная дорога, ведущая внутрь страны, заминирована. Военные были моей единственной надеждой, но полковник Сингер говорит… – Да-да, я уверена, они все твердили вам, что попасть туда совершенно невозможно. Но знаете, мне тоже многие говорили, что мое намерение пересечь Руб-эль-Хали неосуществимо. Они заявляли, что женщина не может и мечтать о таком путешествии. Пророчили мне верную смерть. Говоря это, Мод уперлась в подлокотник кресла указательным пальцем и отмечала каждый новый пункт своей речи воображаемой зарубкой, оставляемой нажатием ногтя. – Да. Я хорошо понимаю, что вы имеете в виду. Но раз там идет война… Вы же сами мне говорили… – Тьфу! Не такая уж война, как я слышала. – И вам все же помогали. – Последовала мертвая тишина, которую Джоан попыталась заполнить. – Я имею в виду бедуинов, которые стали вашими проводниками, и… вы имели представление, какой дорогой идти, ведь Натаниэль Эллиот прошел по ней перед вами и… – Она остановилась и умолкла, потому что на лице Мод отобразилось сильное волнение. Каждый мускул под кожей напрягся, и только уголок рта чуть-чуть дергался. Тишина становилась все более глубокой. Сперва устремленный на Джоан страшный взгляд смутил девушку, но через несколько секунд она поняла, что Мод вообще на нее больше не смотрит. Ее глаза были устремлены на что-то давнее и далекое. Через некоторое время ее губы шевельнулись, словно беззвучно выговаривая слова, которые Джоан не смогла понять. В конце концов Мод моргнула и отвернулась к окну. Ее пальцы обхватили подлокотники кресла, то сжимая, то отпуская, словно она их слегка разминала. Потом она сделала несколько медленных вдохов. – Какой сегодня день? – спросила она.