Часть 3 из 12 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я спросил, как она конкретно представляет себе нашу жизнь в ближайшем будущем. Натали умоляюще посмотрела на меня и достала из рукава карту, которую держала наготове.
– Если ты хочешь растить Тео сам в Париже, я не против. И если честно, я думаю, что это был бы самый лучший для нас выход.
Я молча кивнул, ошеломленный счастьем, которым засияло ее лицо. Лицо матери моего сына… Натали проглотила таблетку снотворного и вытянулась на кровати. В спальне воцарилась свинцовая тишина.
Через день я вернулся во Францию, в свою квартиру на Монпарнасе. Я мог бы найти няню, но не стал ее искать. Я твердо решил, что сам буду следить, как растет и взрослеет сын. И смертельно боялся потерять его.
Несколько месяцев подряд стоило зазвонить телефону, как я начинал думать, что звонит адвокат: мол, его клиентка поменяла решение и требует эксклюзивного права на Тео. Но этого кошмарного звонка я, слава богу, не дождался. Прошло почти два года без единой вести о Натали. Время летело незаметно. Раньше ритм задавала работа, теперь – соски, бутылочки, памперсы, гуляние в парке, ванночки температурой 37 градусов и нескончаемые постирушки. Еще случались бессонницы, тревога при малейшей простуде, страх, что не справлюсь. Но свой новый опыт я не променял бы ни на что и никогда. Свидетельством тому пять тысяч фотографий у меня на телефоне. Мой сын с первых месяцев своей жизни втянул меня в необыкновенное приключение: я сделался и актером, и режиссером одновременно.
4
На проспекте генерала Леклерка пробка рассеялась, таксист прибавил скорости, и мы рванули вперед, целясь в колокольню собора Сен-Пьер-де-Монруж. Площадь Алезия, поворот на авеню Мэн. Солнце пускало зайчиков сквозь листву. Белые каменные фасады, множество магазинчиков, дешевые гостиницы.
Я собирался уехать из Парижа на четыре дня, а отсутствовал полсуток, не более. И теперь быстренько отправил эсэмэску Марку Карадеку, чтобы сообщить, что я уже в городе. Марк был единственным человеком, которому я доверял настолько, что мог оставить с ним своего сына. Отцом я был сумасшедшим. Словно убийства и похищения, описанные мной в детективах, могли перекинуться на мою собственную жизнь. Только двум людям я доверял своего Тео: Амалии, консьержке у нас в доме, которую знал вот уже десять лет, и Марку Карадеку, соседу и другу, бывшему сотруднику уголовной полиции. Марк ответил в свойственной ему манере:
Не волнуйся. Завитушка еще спит. Я в полной готовности: каша греется, компот из холодильника вынул, высокий стульчик поставил. Расскажешь, что произошло. До скорого.
Я с облегчением вздохнул и попробовал еще раз дозвониться до Анны. Снова автоответчик. Она что, отключила мобильник? Или разрядилась батарея?
Я отложил телефон и протер глаза. Никак не мог опомниться: слишком быстро все переменилось. Про себя я прокручивал вчерашний вечер и не знал, что и думать. Облако счастья лишь прикрывало реальную жуть? Служило маскировкой? А я? Мне волноваться за Анну или бояться ее? От последнего вопроса у меня мурашки побежали по коже, я не мог думать о ней плохо. Я полагал, что нашел наконец ту, которую давно ждал. Свою жену. Я хотел от нее детей.
Я встретил Анну полгода назад, февральской ночью, в детском отделении «Скорой помощи» больницы Помпиду, куда примчался в час ночи. У Тео держалась высокая температура и никак не хотела снижаться. Он ничего не ел, лежал в забытьи. Я поддался дурацкому искушению и загрузил симптомы в Интернет. Просматривая ответы, убедился, что у сына вирусный менингит, и срочно повез его в больницу. Метался по стерильному помещению и требовал, умолял, чтобы ему оказали помощь немедленно! Он может умереть! Он…
– Успокойтесь, месье.
Как по волшебству, передо мной появилась молодая женщина в белом халате. Я побежал за ней в смотровую. Она внимательно осмотрела Тео.
– У малыша воспалены гланды, – сообщила она, ощупав его маленькое горлышко. – Налет на миндалинах.
– Просто ангина?
– Да, ему больно глотать, поэтому он отказывается от пищи.
– Какие принимать антибиотики?
– Никакие. Инфекция вирусная; продолжайте давать парацетамол, и через несколько дней он поправится.
– Вы уверены, что у него не менингит? – не мог успокоиться я, укладывая вялого, как тряпочка, Тео в стеганый конверт.
Врач улыбнулась.
– Не советую увлекаться медицинскими сайтами. От них одно беспокойство.
Она проводила нас до приемного покоя. Собираясь попрощаться, я, уже успокоившись, что сыну ничего не грозит, показал на автомат с напитками и спросил:
– Могу я вам предложить чашку кофе?
Молоденькая врач немного смутилась, потом предупредила коллегу, что на несколько минут отойдет, и мы проболтали минут пятнадцать в холле больницы.
Звали ее Анна Бекер. Ей было двадцать пять лет. Второй год магистратуры по педиатрии. Белый халат сидел на ней, словно модный плащ от «Барбери». Она была само изящество, но без малейшей нарочитости: посадка головы, тонкие черты лица, мягкий теплый голос…
Холл больницы, приют лихорадочных волнений и умиротворения, купался в призрачном свете. Сын сладко спал в стеганом чехле, а я смотрел на подрагивающие ресницы Анны. Я давно уже не верил, что ангельская красота свидетельствует об ангельской душе, но не мог не поддаться очарованию длинных пушистых ресниц, смуглой кожи цвета драгоценного дерева, гладких черных волос, полукружьями лежавших вдоль щек.
– Мне пора за работу, – сказала она, кивнув на стенные часы.
И все-таки настояла и проводила нас до такси, пройдя метров тридцать до ворот. Темная ночь, ледяной холод. В зимнем небе мелькают редкие хлопья снега. Анна стояла рядом, и вдруг я ощутил с невероятной, головокружительной уверенностью, что мы с ней уже вместе. Пара. Семья. Словно встали в небе счастливые звезды. Словно домой мы возвращаемся втроем.
Я устроил детское кресло на заднем сиденье и обернулся к Анне. В свете фонаря пар из ее губ светился голубым. Мне хотелось сказать что-нибудь смешное, но я спросил, когда кончается ее дежурство.
– Скоро, в восемь часов.
– Может быть, позавтракаем вместе? Приходите. Круассаны из булочной на углу – просто пальчики оближешь!
Я написал ей свой адрес, и она улыбнулась. Мое предложение покачалось с секунду в морозном воздухе, ожидая ответа. Потом такси тронулось, а я всю дорогу домой думал: мы вместе или я один почувствовал, что что-то произошло?..
Я почти не спал, а утром, когда сын допивал бутылочку с молоком, Анна позвонила в дверь. Тео чувствовал себя гораздо лучше. Я надел на него теплую шапку, комбинезон, и мы отправились, как я и обещал, все втроем в булочную за венской сдобой. Было воскресенье, раннее утро. Выпал снег и одел Париж. Сквозь серебристую пелену проглядывало солнце и зажигало искорками белые нетронутые тротуары.
Мы нашлись. И с этого сказочного утра больше не расставались. Полгода идиллии, а дальше… Дальше светилось счастье. Да, это было самое счастливое время моей жизни.
Я больше не писал, я жил. Растил малыша, любил, занимался реальными делами, отчетливо понимая, что миражи год за годом пожирали мою жизнь. Да, я писал, я влезал в шкуру разных персонажей. Как внедренный агент, я мог жить на сто непохожих ладов. Но эти взятые взаймы жизни мешали мне проживать ту единственную и неповторимую, которая была моей собственной.
2
Профессор
Маска так хороша, что боишься увидеть лицо.
1
– Пап! Пап!
Я только открыл дверь, а сын уже звал меня с восторженным изумлением. Он торопился ко мне быстрыми неровными шажками. Я подхватил его на руки, подбросил и крепко прижал к себе. Каждая встреча – глоток кислорода, взаимный восторг.
– Точно к завтраку, – заметил Марк, надевая на согретую бутылочку соску.
Бывший следователь жил в том же доме, что и я, в центре Монпарнаса, в студии, смотрящей окнами во двор. Окна у него были во всю стену, а в светлой просторной комнате ничего лишнего: натертый паркет, белые деревянные стеллажи, самодельный стол из узловатого корня. В углу лестница на чердак с деревянными балками на потолке.
Тео получил бутылочку, его посадили в высокий стульчик, и он занялся исключительно теплым молоком; пил жадно, захлебываясь, словно его не кормили вечность.
Сын был занят, и я повернулся к Марку. Тот стоял возле плиты у окна во двор.
Лет под шестьдесят, небольшого роста, с серо-голубыми холодными глазами, всклокоченными волосам и бородкой с проседью, Марк под настроение мог быть и невероятно ласковым, и стальным.
– Сварю тебе кофе?
– Уж точно двойной, – вздохнул я и уселся на табуретку возле бара.
– Ладно. Расскажешь, что произошло?
Пока он варил мне кофе, я все ему рассказал. Точнее, почти все. Рассказал, что мы поссорились, что Анна потом исчезла, что ее нет в ее квартире в Монруже, что телефон у нее то ли не работает, то ли разрядился. Я ничего не сказал о фотографии, которую Анна мне показала. Прежде чем кому-то говорить о ней, мне нужно было хоть что-то о ней узнать.
Бывший детектив слушал меня, внимательно наморщив лоб. В грубых джинсах, черной майке, кожаных туфлях со шнурками он выглядел так, словно снова был при исполнении служебных обязанностей. Так мне, во всяком случае, показалось.
– И что ты об этом думаешь? – завершил я вопросом свой монолог.
Марк поморщился и вздохнул.
– А что мне думать? Я с твоей Дульцинеей двух слов не сказал. А когда она бежала по двору и мы случайно встречались, у меня возникало впечатление, что она меня избегает.
– Такой у нее характер – она очень сдержанная и немного застенчивая.
Марк поставил передо мной чашку кофе с пенкой, и я лишний раз полюбовался на его могучую мускулатуру и шею, как у быка. Он получил пулю в перестрелке, когда брали грабителей ювелирного магазина на Вандомской площади, из-за ранения ему и пришлось уйти в отставку досрочно.
Марк Карадек был элитой, героем эпохи расцвета нашей уголовной полиции. В 1990 – 2000-х годах он участвовал в самых громких операциях, о которых тогда писали в газетах: в уничтожении опасной банды в южном предместье, в аресте налетчиков на инкассаторские фургоны, в облаве на «Розовых пантер», преступную группировку с Балкан, специализировавшуюся на ограблении ювелирных магазинов и на протяжении десяти лет успешно грабившую самые крупные ювелирные фирмы мира. Марк признавался мне, что с болью уходил из профессии. С тех пор у него, как видно, затаилась горькая складка у губ, которая очень меня трогала.
– Что ты знаешь о ее родителях? – спросил Карадек, усаживаясь напротив меня с ручкой и блокнотом, куда обычно записывал будущие покупки.
– Немного. Мать француженка, родившаяся на острове Барбадос. Она умерла от рака груди, когда Анне было лет двенадцать.
– Отец?
– Австриец, приехал во Францию в конце семидесятых. Пять лет назад погиб во время аварии в доках Сен-Назер.
– Она единственная дочь?
Я кивнул.
– Знаком с ее близкими друзьями?
Я мысленно перебрал, с кем мы за это время виделись. Список вышел скудным или, лучше сказать, никаким. Я перебрал фамилии в телефоне и нашел только номер Марго Лакруа, тоже практикантки-медички, которая вместе с Анной проходила стажировку по гинекологии в больнице Робер-Дебре. Месяц назад мы были у нее на новоселье, и она показалась мне очень славной. Анна пригласила ее себе в свидетельницы.
– Вот ей и позвони, – посоветовал Марк.
Я рискнул и набрал номер. Марго подняла трубку; у нее начинался рабочий день. Никаких новостей от Анны не было с позавчерашнего дня.
– Я думала, вы на Лазурном Берегу, воркуете, как влюбленные голубки… У вас все в порядке?
Я ничего не ответил, поблагодарил и повесил трубку. Поколебался и все же спросил Марка: