– Нет, Лео. Ты придешь и найдешь меня. Я не хочу дожить до восьмидесяти семи лет в одиночестве. Какой в этом смысл? – сказала я. Я видела, что он еле сдерживает слезы. Он собирался поцеловать меня, но мы не смогли бы обняться – толпа не давала нам подойти друг к другу. – Не плачь, Лео, – умоляла я его, едва в силах говорить. Но в его глазах стояли слезы, и его длинные ресницы едва сдерживали их. Он вытер лицо: он не хотел, чтобы я видела, как он плачет. Я не могла дышать, мое сердце разрывалось. Лео исчез в толпе вместе со своим отцом. – Лео! – крикнула я, не зная, слышит ли он меня. В толпе обезумевших пассажиров я потеряла его из виду. – Обещай мне, Ханна! Я слышала его голос, когда он отходил в сторону, но больше не видела его. Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. Но из-за солнца и жары невозможно было сдержать рыдания. Было слишком поздно отвечать Лео: я не знала, что сказать. – Конечно, обещаю. Я не покину этот остров, пока ты не приедешь, я не буду открывать коробку, пока мы не встретимся снова, – уныло пробормотала я, зная, что он меня больше не слышит. Я подняла руку, чтобы посмотреть, что он мне подарил. Это была крошечная коробочка цвета индиго. Я сжала ее так крепко, что она оставила отпечаток на моей ладони. Я не могла ее открыть, потому что Лео запечатал ее. Я знала, что это кольцо. Наконец-то ему удалось получить то, что он мне обещал. Кольцо соединит нас до конца, до восьмидесяти семи лет. Мама больше не плакала. Не осталось и следа от ее макияжа, кроме бледно-розового цвета на потрескавшихся губах. Кубинские чиновники проверяли наши документы для высадки на Кубе и американские визы. Внизу нас ждал баркас под названием «Аргус». Он выглядел крошечным и ветхим и уже был заполнен солдатами и родственниками некоторых из пассажиров. Все они теснились на носу, лодка опасно раскачивалась на волнах, и казалось, что встревоженные пассажиры вот-вот утонут. Мама подняла глаза на папу и голосом, которого я никогда раньше не слышала от богини, поклялась: – Мой сын не родится на этом острове! – Она выделила слово «остров» со всем презрением, на которое была способна. – Можешь быть уверен, они заплатят за это, Макс. С сегодняшнего дня я не немка, не еврейка, я – ничто. Она поклялась, что это были последние слова, произнесенные ею по-немецки. – Альма! – позвал ее кто-то. Над собой мама увидела госпожу Мозер с тремя детьми, которая смотрела на нее, словно умоляя: «Пожалуйста, возьмите их с собой! Спасите моих детей!» Как будто это было возможно. – Почему они, а не мы? – стонала женщина с ребенком на руках, а я избегала смотреть ей в глаза. Мама не ответила. Она не попрощалась. Она не поцеловала папу. Я бросилась в объятия самого сильного мужчины в мире и обняла его изо всех сил. Наклонившись ко мне, папа прошептал что-то непонятное мне на ухо. Я чувствовала жар его щеки. Держи меня крепче, папа. Не дай им забрать меня, не оставляй меня. Папа повторил то, что только что сказал мне, но его слова так и остались невнятным бормотанием. Несмотря на то что его грудь казалась мне огромной броневой плитой, я слышала, как бьется его сердце и как бешено мчится по венам кровь. Он снова что-то прошептал мне на ухо. Мне хотелось, чтобы время не двигалось ни на секунду. Я хотела, чтобы все замерло. Кубинский чиновник грубо оттащил меня от отца. Я вскрикнула, но меня уже тащили вниз по раскачивающейся лестнице. Я изо всех сил держалась за покрытые солью перила. Я закрыла глаза, чтобы вдохнуть папин запах, но все, что я почувствовала, был сильный запах пота и масла для волос от полицейского, который вел меня вниз. Мама твердо шагала впереди меня. Больше всего я тогда боялась, что кто-то может вырвать у меня из рук коробочку цвета индиго, и я изо всех сил прижимала ее к себе. – Папа! Папа! – кричала я, но отец не откликался. Я безудержно плакала, даже не пытаясь это скрыть. Теперь я задыхалась от собственных рыданий. Папа не хотел смотреть на меня, не хотел видеть, как я ухожу. Слезы лишили меня голоса. Мне было так стыдно, что я уезжаю, мне хотелось крикнуть отцу, которого мы оставляли на борту: Нас разлучили! Нас бросили на чужом острове, где мы не сможем выжить самостоятельно! Папа! Пассажиры увидели, что я плачу, и запаниковали еще больше. Кто-то окликнул меня. Я услышала свое имя: «Ханна!» Но я не смогла разобрать, кто это был. Кто-то прощался со мной. Возможно, было бы лучше так и не узнать, кто это был. Примерно тридцати из нас было разрешено сойти на берег. Мы были избранными, счастливчиками. Я же воспринимала это только как приговор, ужасное наказание. На борту оставались те несчастные, у кого не было будущего. Никто не знал, что с ними будет дальше. Капитан ничего не мог сделать. Он вернется в открытое море с 906 пассажирами на борту, не набирая скорость, чтобы не пришлось высаживаться в Гамбурге. Среди них будет мой отец и Лео. Мама ступила на борт «Аргуса» и поскользнулась на мокром дне лодки, испачкав белые туфли. Она ухватилась за поручень и повернулась спиной к «Сент-Луису», ни разу не взглянув на папу, который изо всех сил старался, чтобы его хриплый голос звучал громче других. Но я услышала его. Это был отец, я знала это. Я хотела, чтобы все замолчали, чтобы я смогла услышать его. Я сосредоточилась: я отгородилась от шума и сосредоточилась. Наконец у меня получилось. Он просил меня что-то сделать. Я не понимаю, папа… – Забудь свою фамилию! – крикнул он. Я больше не слышала отчаянных криков толпы. Сейчас для меня существовал только отец. Но он не называл меня Ханной. – Забудь свою фамилию! – снова крикнул отец во весь голос. «Аргус» с ревом удалялся, застилая бухту шлейфом черного дыма и оставляя позади самый большой корабль, который когда-либо видели в порту Гаваны. Здесь нас не будет ждать оркестр с триумфальными маршами. Мы услышали бы только крики пассажиров, которым пришлось оставаться на борту бесцельно дрейфовавшего корабля. Огры отняли у меня папу. Кубинские огры. Я не смогла даже поцеловать его. Я не смогла попрощаться ни с ним, ни с Лео, ни с капитаном. Я хотела броситься в эти темные воды, несущие раскачивающийся, рвущийся вперед «Аргус». Это был мой последний шанс. Я больше не хотела ничего слышать, я просто хотела, чтобы двигатель остановился. Внезапно все на «Аргусе» замолчали: мы достигли дока и кто-то перекинул канат. Тишина. Теперь стояла полная тишина. В тишине я в последний раз услышала папин голос, плывущий над водой и отдающийся эхом над берегом, где мы мечтали стать счастливыми: – Ханна, забудь свою фамилию! Часть третья Ханна и Анна Гавана, 1939–2014 Анна 2014 Сегодня я узнаю, кто я. Я здесь, папа, в стране, где ты родился. На выходе из самолета нас ослепил солнечный свет, но потом мы миновали иммиграционную и таможенную службы почти в темноте. Таможенники осмотрели мамин багаж, и женщина-чиновник похвалила ее платья. – У меня никогда не было ничего подобного. Сколько дней вы собираетесь пробыть здесь? Вы сможете много раз переодеваться, – сказала она, удлиняя гласные, в то время как ее лицо демонстрировало живейшую мимику. И я почувствовала усталость при одном только взгляде на нее. Сегодня я познакомлюсь с тетей Ханной. Я сказала себе, что нужно успокоиться. Мужчина, помогавший нам закрыть чемоданы, спросил маму, нет ли у нее запасного флакона с аспирином: «Здесь его трудно достать». Мы не знали, хотят ли нас проверить или этого плохо выбритого мужчину в военной форме действительно мучали головные боли. Мама отдала ему флакон, и мы направились к выходу. – Я первый раз нервничаю при прохождении таможни, – прошептала мне мама. – Мне кажется, что я сделала что-то не так. Мы протиснулись сквозь толпу встречающих, ожидавшую у выхода других пассажиров, и сели в такси, присланное тетей Ханной. От запаха бензина мне стало плохо: сначала когда мы выходили из самолета, потом в такси, а теперь когда мы въехали в город. Я попыталась пристегнуть ремень безопасности, но ничего не вышло. Мама искоса взглянула на меня. Она старалась держаться вежливо с водителем, который производил впечатление зашуганного человека. – Хотите послушать музыку? – спросил он. – Нет! – ответили мы хором и рассмеялись. Мы опустили окна, чтобы запах табака, исходивший от порванной обивки сидений, был не таким сильным. Из-за выбоин на дороге и ужасной подвески машины мне казалось, что мы в любой момент можем вылететь через лобовое стекло. Мама не переставала улыбаться водителю, который завел длинный монолог о трудностях в стране и нехватке ресурсов для поддержания улиц Гаваны в хорошем состоянии. – У некоторых состояние получше, – заметил он, как бы извиняясь. Чем дальше мы удалялись от аэропорта, тем тяжелее становилась атмосфера. Интересно, вся ли Гавана такая? Какой-то паренек без рубашки, ехавший на ржавом велосипеде, остановился рядом с нами у светофора. – Привет! Туристы? Откуда вы? – спросил он. Нашему водителю было достаточно взглянуть на него, чтобы парень опустил голову и принялся снова крутить педали, не дожидаясь ответа. – Бродяга! – заметил водитель такси, направляясь в Ведадо, район, в котором тетя Ханна жила с тех пор, как приехала из Берлина. Место, где родился папа. – Это один из лучших районов города, – сказал нам водитель. – Он в самом центре. Отсюда вы сможете дойти пешком куда захотите. Проехав проспект, ведущий от аэропорта, мы пересекли большую площадь с серым обелиском, служившим подножием для памятника одному из исторических героев острова. Ее окружали огромные пропагандистские щиты и современные здания, которые, как сообщил нам наш гид, являются правительственными штаб-квартирами.