Я сжала подвеску и попыталась отодвинуться от тети, но она по-прежнему крепко меня держала. – Не забудь: когда ты доберешься до Нью-Йорка, ты должна посадить тюльпаны, Анна, – прошептала она. – Мы с папой любили смотреть, как они цвели, из окна, которое выходило во двор нашей берлинской квартиры. На этом острове тюльпаны не растут. Потом я побежала к Диего и обняла его сзади. Он не смотрел на меня, но я знала, что его глаза полны слез. И вдруг, повернувшись, он подарил мне поцелуй, от которого я не смогла увернуться. Диего поцеловал меня! Интересно, видел ли это кто-нибудь. Мой первый поцелуй! Мне хотелось закричать от восторга, но не хватило смелости. – Это для тебя, – сказал он, глянув на меня, и разжал правую руку. Там была маленькая ракушка с желтыми, зелеными и красными переливами. Я очень осторожно взяла ее, а затем еще раз его обняла. – Мы скоро встретимся снова, вот увидишь. – Я хотела, чтобы он был уверен: я вернусь. Я отошла от него, считая каждый шаг до машины, где ждала мама. Тетя Ханна так и стояла на крыльце, но я не хотела на нее смотреть: я не хотела плакать. Вдруг ветерок стих. Все застыло во времени, и я сделала последний шаг, как в замедленной съемке. – Анна! – закричала мне тетя Ханна, и я побежала к ней. – Вот еще одна история для тебя. Она протянула мне коричневый кожаный альбом моей бабушки Виеры, который хранила вместе с синей коробкой. Мы снова обнялись. – Теперь он твой. Она медленно отпустила меня. Я села в машину и прижалась к маме, которая открывала окно, пока мы отъезжали от дома, не оглядываясь назад. В одной руке у меня ракушка. В другой – фотоальбом. – Меня поцеловали, мам. У меня только что был первый поцелуй… – Первый никогда не забудется, – сказала она, улыбаясь. Мы молча проехали мимо старой школы из красного кирпича, где учился отец. Я представила его в сине-белой форме, которую мне описывала тетя. Вот он марширует в какой-то процессии, в которой школьники должны принять участие. Или сидит на школьной стене вместе с одноклассниками, размахивая бумажным кубинским флагом. До свидания, папа. Я достала его фотографию из кармана блузки. – Мы здесь, исполняем твою мечту, – сказала я фотографии и поцеловала ее. – Мы прошли этот путь вместе. Я положила фотографию в альбом моей бабушки Виеры и закрыла глаза. Мы доехали до аэропорта, который был переполнен семьями с огромными чемоданами. Я изучала их лица, которые казались мне знакомыми: хрупкая пожилая женщина, отправляющаяся с визитом в Майами, солдат, тщательно проверяющий проездные документы у пары с дочерью, маленькая девочка, которая уставилась на меня, а потом убежала прятаться за матерью. В их глазах я увидела страх быть среди тех, кто остался. В самолете, глядя в иллюминатор, я прощалась со страной, где родился отец, которого я никогда не знала. Мы оставили позади Гавану и летели над Флоридским проливом. Я не могла не думать о том, что я видела Диего и тетю Ханну в последний раз. Я не знала, вернемся ли мы на землю, где похоронена моя прабабушка. Я прислонилась виском к окну и заснула, и спала до тех пор, пока не объявили, что мы прибываем в Нью-Йорк. Я подняла глаза на маму, которая гладила меня по волосам, и увидела у нее на глазах слезы. Мы вот-вот должны были приземлиться. Я открыла фотоальбом и первое, что увидела, – открытку с изображением атлантического лайнера с надписью: «Сент-Луис», «Гамбург – Америка Лайн». – Помни о тюльпанах, мама. Мы будем сажать тюльпаны. Ханна У меня пока еще есть судьба: по крайней мере, сегодня, во вторник. И я собираюсь выбрать ее. Я могу решить, куда мне идти, к чему стремиться. Я могу стать кем захочу, бросить все и начать сначала или покончить со всем раз и навсегда. Это мой приговор. Я чувствую себя свободной. Я могу в последний раз побродить среди разноцветных кустов кротона, пуансеттий, розмарина, базилика и мяты в запущенном саду, что стал моей крепостью в городе, который я так и не узнала. Я вдыхаю аромат недавно процеженного кофе, смешанный с запахом корицы из духовки. Я могу видеть и переживать все, что мне нравится. Как мне повезло! На пороге нашего Малого Трианона, где я впервые увидела Анну и узнала в ней себя, я сжала ее теплую руку и вдруг увидела мир, который никогда не узнаю, ее глазами как своими. Мать ненавидела прощания. У нее не хватило мужества сказать мне «до свидания». Она спряталась в постели, зажмурившись, и просто позволила своему телу одряхлеть. Но правда в том, что мне прощания нужны. Прошло столько времени, а я все не могу забыть, что мне не позволили попрощаться с Лео, с отцом, с капитаном, с Густавом, Луисом и Хулианом. Но сегодня никто не помешает мне сделать это. Каждую секунду я видела себя в Анне: той, кем я могла бы быть, но не стала. Я растерянна. Анна стоит в тени корабля, отплывающего из залива. Я не могу разглядеть лица тех, кто все еще кричит нам «прощай», но вдруг слышу голос папы: – Забудь свою фамилию! Я не могла спокойно проститься с Анной. Я держу ее в объятиях, а в моих ушах звучит отчаянный крик самого благородного человека на свете. Закрывая глаза, я оказываюсь рядом с Диего и Анной, которые обнимаются. Да, Диего, так грустно прощаться. Давай, целуй ее, пользуйся каждой секундой. Спасибо вам, дети мои, за то, что подарили мне этот момент. Небо поголубело, облака рассеивались, освобождая закатное солнце. Его угасающие лучи не так болезненны для моей кожи, которая не может выдержать жжения. Запах моря ворвался в мои ноздри, ветерок начал ерошить волосы. Мы втроем, одни на этом углу улицы в Ведадо. А как же Лео? Лео здесь нет. Рядом с Анной я счастлива. Мы так близки… Диего целует ее. Это ее первый поцелуй. Я тоже не могу в это поверить. Ей тринадцатый год, она целует мальчика, а мне приходится переживать прощание с ней. Я открываю глаза и отпускаю ее. Все обрывается. Она уходит. Я теряю ее. Расстояние между Анной и Диего, между Анной и мной начинает болезненно увеличиваться. Мы с Диего остались одни в растерянности. Он не переставая плакал, но, поняв, что я за ним наблюдаю, убежал. Последние две недели стали вечностью. Я переживала каждое мгновение жизни, которая всегда была лишена смысла. Семьдесят пять лет в ловушке в иллюзорном городе, откуда другие люди уезжают, бегут и оставляют нас здесь, обреченных на упокоение в земле, которой мы никогда не были нужны. Мне хочется побыть Анной еще несколько минут. Я оставлю прошлое в этом полуразрушенном особняке: хватит мне расплачиваться за грехи других людей, за их проклятия. Мне все равно, если все, что мы пережили, будет забыто. Я не хочу вспоминать. Когда все уехали, только Каталина осталась здесь, рядом со мной. Я повернулась и обняла ее, не зная, как попрощаться. Она смотрела на меня и все понимала, но предпочитала ничего не говорить. Потом повернулась ко мне спиной и медленно и тяжело пошла обратно в мой Малый Трианон, который теперь принадлежал ей. Дверь захлопнулась. Я услышала корабельную сирену. Это был сигнал. Пора возвращаться в море. Я спустилась по Пасео, считая каждый шаг, который мне еще предстоит сделать, чтобы добраться до Малекуна. Я обнаружила новые здания, заросшие сады, корни лиственных деревьев, вырывавшиеся из-под асфальта. Анны больше не было со мной, и это причиняло мне боль. Я изо всех сил старалась отвлечься на выцветшие дома и детей, мчащихся по Пасео на велосипедах, но это оказалось невозможно. Я видела только ее, но знала, что она не рождена, чтобы жить на острове, где мы обречены умереть, как говорила мама. В конце концов эта мысль меня утешила. Сегодня, после того как я отпраздновала день рождения, мне трудно было понять, как мне удалось пережить всех членов моей семьи. Лео, который рисовал нашу судьбу на картах, сделанных из воды и грязи в переулках Берлина. Хулиан, ставший тщетной надеждой, которой с самого начала было суждено кануть в небытие. У меня не было желания возвращаться в прошлое. Пора покончить со всем этим: даже у боли есть срок годности. Я жила настоящим, да, здесь и сейчас, всем, что может дать мне еще один вздох, даже если он последний. Цель была на виду, и я чувствовала, что у меня есть голос. Я существую, даже если сейчас я не более чем призрак того, кем я когда-то была. Мне казалось, что все мои вещи душат меня. Жемчуг тянул вниз, к земле, как мертвый груз. Мое платье – броня, которая не дает мне дышать. Туфли цеплялись за тротуар, словно не желая дать мне сделать еще один шаг. Слабые румяна, которыми я намазалась, чтобы показать себе, что я еще жива, – не более чем детское оружие в этой битве за жизнь в настоящем. Моя память теперь полна событиями – настолько, что прощания теряются в ней. Я могу восстановить каждую деталь платья, которое было на маме, когда она села на борт «Сент-Луиса» семьдесят пять лет назад, но я не могу вспомнить, что я делала перед тем, как порощаться с Анной. Закрыла ли я дверь спальни? Я понятия не имею, оставила ли я свет включенным, попрощалась ли с Каталиной, сказала ли ей: «До свидания». Анна приняла нашу жемчужину. Сейчас я хотя бы знаю, что на моих щеках румяна. Да, в моем лице есть жизнь. Или хотя бы ее подобие. Единственное, что меня интересует, – это сегодняшний день. Вчера и завтра – это для других людей, а не для старой женщины восьмидесяти семи лет. Анна, теперь ты несешь след, оставшийся от семьи, которая не должна была выжить. Вот почему я передала тебе фотографии и жемчужину. Да, время пришло, и я здесь ради тебя. Ты меня слышишь, Лео? У меня с собой маленькая коричневая сумочка. В ней ключи, косметичка, помада, кружевной платочек, который папа привез мне из поездки в Брюгге. И твой подарок, Лео, последний, тот, который дожидался сегодняшнего дня, чтобы я его открыла: маленькая коробочка цвета индиго, которую ты вложил мне в руку перед тем, как оторвать меня от себя. У нас не было возможности попрощаться, не то что у Анны и Диего. Я так и не смогла подарить обещанный поцелуй. У меня все так же есть голос, напомнила я себе, но румянец на моих щеках отделял меня от тебя, от моего детства. И все же я знала, что каждый шаг приближает меня к тебе. Наконец я увидела горизонт. Я прислонилась к стене, изъеденной годами и солеными брызгами, стене, которая защищала город от моря. – Мне восемьдесят семь, – сказала я вслух, удивив влюбленную пару, сидящую на стене Малекуна. Они даже что-то ответили, но я не расслышала. Я привыкла жить в постоянном морском рокоте. С годами я все хуже понимала, что говорят другие люди. Я уже даже не пыталась разбирать их фразы или учить новые слова. Какой в этом смысл в моем возрасте? Я продолжила путь, пока не дошла до туннеля, соединяющего Ведадо с Мирамаром. Мне стало трудно дышать, я дрожала, но не от страха. Сердце замерло, дыхание сбилось. Здесь, среди камней, у развалин заброшенного ресторана, я опустилась на железный стул, который когда-то был серебристым. Я сидела и смотрела, как волны разбиваются о рифы далеко за пределами порта. Я достигла того возраста, до которого мы хотели дожить вместе. Помнишь, Лео? – Я единственная выжившая из своей семьи, но зато не лежу в постели, как Адлеры, – сказала я, убеждая себя, что ожидание того стоило. – Нет, не нужно больше думать. Я готова. Я сдержала все обещания, и меня утешает осознание того, что Анна – это лучшее, что могло случиться с нами, Розенталями. Столько потерянных поколений… Я аккуратно вынула из сумки коробочку цвета индиго, которую ты дал мне, когда мы расставались на палубе «Сент-Луиса». Я сдержала свое обещание, Лео. Не могу не улыбаться, когда понимаю, что все эти годы одиночества, на которое меня обрекли родители, ты всегда был со мной. Настал момент окрасить мои руки в цвет индиго. Со всей силой, которая у меня осталась, я сжала маленькую коробочку, которую ты дал мне семьдесят пять лет назад, когда мой отец умолял меня забыть свою проклятую фамилию. Пришло время попрощаться с островом. Маленькая потускневшая коробочка была моим амулетом до сегодняшнего дня. Восемьдесят семь лет. Мы справились, Лео. В память о тебе я собираюсь с силами. Настало наше время, мы его так долго ждали. Спасибо тебе, Лео, за подарок, но я не могу открыть его сама. Мне нужно, чтобы ты был здесь, со мной. Закрыв глаза, я чувствую, как ты приближаешься. Тебе тоже восемьдесят семь, Лео, и ты идешь медленно. Не торопись. Я ждала тебя так долго, что еще одна минута ничего не изменит. Я глубоко вдыхаю, и ты подходишь ко мне, такой же энергичный, как в наши детские годы в Берлине, когда мы играли во взрослых. Ты близко. Я чувствую тебя. Ты здесь. Ты берешь меня за руку, и я встаю, чтобы обнять тебя, – то, на что мы не решались тогда. Ты дрожишь, и я прижимаюсь к тебе, чтобы ты поделился своим теплом. Это не момент скорби: это наша мечта.