* * * Повести и рассказы из новой книги писателя Бориса Мирзы стали известны задолго до ее выхода в свет — множество читателей в соцсетях оценили и полюбили эту пронзительную, стилистически оригинальную прозу. В сборник вошли повести и короткие новеллы о жизни и любви, в которых исповедальная проза сменяется портретами современников, а истории большого города — мифами маленького приморского поселка и далекой псковской деревни. Парадокс Без работы сидел долго и вдруг звонок. Звонит какая-то секретарша или продюсерша, — тогда уже было модно всех поголовно делать продюсерами, даже если вчера они столы передвигали. А уж бывших секретарш — тем более. Говорит, хочет со мной встретиться главный. Я, естественно, обрадовался, а еще больше обрадовалась жена. Видимо, устала донашивать замшевый пиджак, который мне отдал друг, так как сам носил только модные. Плюхнулся я в первое попавшееся такси и ломанул в Останкино. Весь отглаженный и прилизанный. Еду. Вижу, таксист на меня поглядывает искоса. Изучает. Ну пусть, думаю. Мне сосредоточиться надо перед встречей, чтобы прилизанной прической в грязь не ударить. Но таксист, видимо, считав с моего лица достаточно, начал разговор: — На работу? — Ну да, можно так сказать. — И не тяжело тебе там? Я хотел было сказать, что мне не там тяжело, а здесь и дома — смотреть, как жена, собираясь в свой театр на репетицию, отпаривает замшевый пиджак, который на мне видели три поколения ее предшественниц. Но не сказал… — Всяко бывает, — говорю. Таксист, мужик за пятьдесят, коренастый и такой весь основательный от козырька кепки до массивного живота… — Это понятно. — Таксист смотрит на меня иронично. Видимо, из-за врожденной наблюдательности или богатого жизненного опыта он про меня все понял. — Работа тяжелая… И не успеваю я согласиться и рассказать, что в редакции «Аналогии преступлений» монтировал фильм трое суток без сна, как таксист добавляет: — Конечно. По тебе видно. Ты парень русский, хороший. Тебя в этот улей только кабели таскать и возьмут. Я по лицу вижу. — Интересно, — говорю я, — а кого возьмут? — Ясное дело, своих. Или этих, с ориентацией, или евреев. Там вообще одни евреи на жирных должностях. Ведь вот, хочу тебе сказать, скользкий народ. Везде, где можно, своих пихают, а русский народ типа тебя притесняют, вот в чем парадокс… Я вдруг разозлился. — Знаете, — сказал, стараясь быть суровым, — вы это прекратите! Так нельзя! Нельзя вот так вот взять и походя целый народ назвать скользким! Это же мерзко! Гадко! Неправильно! Будете продолжать, я попрошу остановить и выйду. Здесь я прибавил матерное слово, которое оказалось к месту и по воздействию перекрыло всю предыдущую речь. — Ладно, — сказал таксист. И поправил кепку. — Может, ты и не кабели таскать допустим. Но как-то это не типично… — А в кепке ездить в машине — это типично? — спросил я. Мужик вдруг захохотал. — Парадокс! — изрек он. — Может, она мне нравится. Кепка-то. Доехали. Я расплатился и вышел. И не успел сделать два шага в сторону двадцатого подъезда, как услышал крик таксиста: — Осторожнее там! Смотри, чтобы тебя не съели. Держи крепко честь русского мужика. Я пожал плечами и пошел в улей. * * * В приемной главного меня встретила продюсерша, сидевшая за столом секретарши. — Владимир Иванович сейчас будет, — сказала она. — Задерживается. Хотите чаю? — Хочу, — говорю. А про себя думаю: какое хорошее русское имя у главного. Сам Владимир, а папа Иван. И тут же вижу табличку. На дверях в его кабинет. «ИВАНОВ». Владимир Иванович Иванов. «Что бы ты сказал, мой темный таксист, обуреваемый самым низкопробным антисемитизмом, если бы увидел эту табличку?» — успеваю подумать я, когда сам обладатель русского имени и фамилии входит в приемную. — Аааа! — басит он. — Рад, рад. Пойдемте, как следует побеседуем! Начинаем мы интереснейший документальный проект! И вот мы с Ивановым В. И. проходим в его кабинет, где он усаживается за огромный, красивый, темного дерева стол, а я пристраиваюсь в удобное кресло для посетителей. И первое, что я вижу на этом самом роскошном столе, — флажок, какие крепят на машины к послам. Или ставят на стол консулу. Да, на столе стоит флаг. И это бело-голубой флаг Израиля. * * * Домой я опять еду на такси. Таксист в этот раз тощий, с какими-то свалявшимися волосами и молчаливый. Только в самом конце пути он вдруг спрашивает: — А правда, что у вас там чуть ли не половина педики? — Не знаю, — говорю я, а сам думаю о другом. — Возможно. Очень правдоподобная версия. Кто нас всех знает? Таксист больше не мешает мне думать. Думать о том, что, судя по всему, работу я не получу. И о том, что замшевый пиджак вполне красивый, хоть и пообтерся на рукавах. Вкус рябины — Уезжаешь? — Уезжаю. — Чего ж ты, — спрашивают, — уезжаешь? Плохо, что ли, было жить? — Хорошо жилось. — А чего тогда? — Иногда бывает рябина хорошая, но горькая… Да, мне все здесь знакомо. Вся моя прошлая жизнь тут без остатка.