— Вот я и говорю, не надо неизвестно от кого детей носить. Ворье. — Трудно женщине одной. — Это мне с тобой, шалопаем, трудно! Другие вон. А ты! Петька замолкал и думал о чем-то, мрачнел ненадолго. А потом взгляд его опять теплел. — А что, Галина Васильевна, коли опять мясо в заказе будет, заготовим мы с тобой знатный шашлык и пойдем к морю. — Чего это. Все ты сашлык, сашлык! Да на море. — Мясо в уксусе замачивается. С луком, говорю. И жарим на углях. Технология! — Не люблю я море! Воняет там гнилым. — А коли ветер? Дойти до моря вдвоем уже дело, Галюня. От моря добреют… Но вместе на море дойти так и не привелось. Заказы исчезали на их пятиметровой кухне, деньги пропадали в загашнике. А Петя неизменно ходил на завод и с завода, сопровождаемый грустными взглядами местных барышень. Они старались как-то сойтись с Петей, и вовсе не для тайных утех. Просто разговор с ним был для всех радостью и даже как будто отдыхом. А он не отказывал никому ни в помощи, ни в разговоре. Красивый, добрый, бесхребетный. Если б не она, то все бы раздал, всем бы помог да по рукам и пошел. И пусть стервью кличут. А он как будто бы и вправду, пока жив был, смягчал ее. Умел как-то подход найти. И когда они после ругани, разговоров и любви засыпали под утро на полуторной кровати рядом, то она становилась совсем другой, обвивала его, как трава ствол дерева, прижималась и шептала: — Эх ты, Петька-шалопай. — Нам бы мальчика, Галюнь… — Куда — сюда, что ль? — Да хоть бы и сюда, потеснимся. — Спи уж, потеснится он. Вот дадут от завода чего побольше площадью, тогда… — В доме-то лучше было, просторнее. — Еще что? — А еще нам с тобой до моря бы дойти, шашлык, понимаешь… — Хорошо, вот премию получишь… Прошел уже не один десяток лет с тех пор, как умер Петька, а его все вспоминают. На рынке и в храме бабульки, да и мужики — те, что выжили после девяностых… Точно Петька этот оставил какой-то след, что-то такое сделал, что вспоминают они все, да не говорят. — Хороший мужик был. Душевный. — Душой ласковый. И умер Петька не по пьянке. Опять помогал на втором этаже антенну закреплять. Лестница деревянная подломилась. Упал, спиной ушибся. Домой сам пришел. Лег, таблетку анальгина попросил. Ночь простонал, а к утру и глаз не открыл. И сказал только странное, в бреду, наверное: — Галюнь, скажи Васе, что там, во дворе, у сарая, я хороший инструмент запрятал, хотел его пользоваться научить, как вырастет. — Какого Васю, какой сарай, какой инструмент, от кого запрятал? Она не понимала, что Петя помирает, думала, отлежится. — От тебя. Ты бы не позволила… Но не было ни сарая, ни инструмента, а кто такой Вася, она так и не догадалась. Похоронить Петьку помог весь поселок. Потом, уже после похорон, она пересчитывала деньги, которые ей дали Петины друзья с завода и из поселка. И поразилась, какая огромная сумма получилась, можно было купить новую мебель даже… И после девятого дня она все доставала деньги и пересчитывала, сама уже не знала зачем. А беда с ногами у Гали случилась позже. Когда вдруг увидела она то, что знали все уже больше года. Розы Петины засохли. Превратились в палки. Умерли вместе с ним. В прошлой жизни она их не любила. Не смотрела, отворачивалась, не поощряя мужнину блажь. А тут увидела. И закричала. И упала, точно по ногам ей палкой ударили… Соседи услышали крик, выбежали, понесли домой. А она их ругала. Точно прорвало ее, точно возненавидела она всех, весь мир и себя прежде всего. И ноги свои, которые с тех пор стали слабые, едва двигались, волочились. И она била их палкой, как бездомных собак. Как врагов. Но лежать дома отказывалась. Каждый день шаг за шагом она шла куда-то, орала, ругала всех прохожих. Лупила палкой по ногам. Потому что больше достать никого не могла. Животные и люди сторонились в ужасе. Бабки в храме рассказали, что кричит она, злится, потому что никак не дойдет. — Злоба стервь держит на земле. Угубила Петьку. — Врача бы вызвала, был бы жив. Сама знает. — А куда она ходит каждый день? — До моря. Да не дойдет. Это ж два с лишком километра. — Может, ее довести? — спрашиваю. — Нет, — машут рукой бабульки, — она не согласная. Получишь клюкой. Она уж так много лет на прогулки ходит. До магазина ли, дальше, и как домой-то потом приползает? — Кто знает… одно слово, стервь. Я тоже боюсь подойти к этой старухе. Которая каждый день ругает и бьет свои ноги. Которая каждый день, еле передвигаясь, бредет до моря. И не может дойти. Беби, живи — Папа, поиграй со мной, — попросила пятилетняя Наташа. И выложила на кровать пару своих любимых кукол. — Эту зовут Бьянка, а эту Беби. С одной стороны, то, что поутру не надо вылезать из постели, обрадовало меня. Но с другой — раз появились куклы с именами, то явно придется играть в ролевые игры. А я с возрастом как-то утратил энергию и такую способность… — Давай поиграем, — говорю. Я совсем не могу отказывать дочкам. А они пользуются этим. С тоской приготовился говорить кукольным голосом за Бьянку. — Пап! Нужно надеть на Беби платье! У нее как-то снялось. Снимать и надевать платья я еще не разучился. Особого рвения не нужно, а опыт как раз пригодится. Не тут-то было.