– Теперь вам надо доделать уроки, уже поздно, – сказала она совсем обычным голосом. Как ей это удавалось – каждый раз делать вид, как будто ничего не случилось? Дети спали в одной комнате, но отец говорил, что однажды у каждого из них будет своя. Когда у них будет больше денег, они смогут купить дом побольше. Никто из детей не хотел свою комнату, они хотели быть вместе. Девочка вслух читала «Отче наш». Когда она закончила, из второй кровати раздалось: – Папа несправедлив. Когда я вырасту, я дам ему сдачи. 6 Кайса смотрела на фьорд – теперь море разошлось. Малый рыболовный бот шел к берегу, его сильно швыряло на волнах. На пару секунд его нос указывал четко к небу, она увидела большую часть красного киля перед тем, как он свалился в следующую волну и тяжело перекатился на бок. Ветер равномерно усиливался весь день, облака расплылись по небу, теперь они были темные, как дым от горящих торфяников, и низко шли с моря, опускались на сушу, скрывая верхушки гор и затемняя свет. Поля, пашни, камни на берегу и море потеряли свой собственный цвет, закутавшись в серые краски. Дома выглядели поблекшими, а в воздухе висело предвестие снега. Завтра первый день Адвента. Неделю назад выпало немного снега, но потом погода стала мягкой, снег таял днем, чтобы замерзнуть ночью, когда температура упадет ниже нуля. Тогда все покроется скользким льдом, так что едва можно будет удержаться на ногах. А пока что дороги были снова оттаявшие, и запах гнилой листвы смешался с запахом водорослей и соленого моря. В гавани бок о бок стояли прогулочные яхты и потрепанные деревянные лодки. Они бились о причал, поднимались и опускались в неровном такте. В деревне было не много больших яхт, когда Кайса была маленькой, а теперь здесь только и были что яхты и большие парусники как доказательство растущего благополучия и того, что лодочная жизнь изменилась. Речь уже шла не о борьбе за выживание, а о хорошей жизни, иногда рыбалка на корабле или прогулки на яхтах вдоль побережья. Осталось всего несколько рыболовных ботов. Большинство из тех, кто жил за счет рыболовства, работали на борту крупных рыболовецких судов или в нефтяной индустрии. Вдруг налетел резкий порыв ветра. Он срезал верхушки волн, бьющих о берег, отправив пенные вихри в воздух. Такой ветер – предвестник осадков. Они шли по пятам: сначала маленькими брызгами на лице и вскоре мощной стеной ледяного дождя, перешедшего в снег с дождем. Кайса побежала, у нее не было ни дождевика, ни навеса для коляски. За несколько секунд она промокла до нитки. Съежившись, она изо всех сил толкала коляску в гору в сторону дома. Юнасу все казалось очень веселым, он радостно повизгивал, наклонялся вперед и вытягивал ручки за откидной верх. Когда она пробегала мимо гаража у дома, зазвонил мобильный. Она зашла под крышу и нажала на кнопку ответа. Это был дежурный начальник «Суннмёрспостен». Он перешел сразу к делу: могла бы она выполнить работу для их газеты? Он слышал, что теперь Кайса живет в Лусвике, и они получили сведения, что полиция огородила там один из домов. – Вы что-нибудь знаете об этом? – спросил он. – Полиция собирается начать расследование убийства, – ответила она. – Вы серьезно? Возможно ли, чтобы вы подготовили материал об этом для нас? В последнее время Кайса все чаще и чаще ловила себя на мысли, что скучает по бурной жизни журналиста в теленовостях на «Канале 4». Вся цель переезда в Лусвику была в том, чтобы начать спокойную жизнь, вдали от суеты и стрессов, поездок в час пик, чтобы не забирать и не отвозить детей в школу и на занятия в свободное время, постоянно вкалывая, чтобы все успеть. Но вместо хорошей жизни все это оказалось стоянием на месте, а убийство проповедника создало в деревне атмосферу, далекую от того благополучия, с которым Кайса связывала это место. – У нас сегодня нет ни одного журналиста на этой территории, и, вероятно, придется послать кого-то из Олесунна, – продолжил он. – Мы можем позвонить в полицию и сделать статью в главной редакции, но нам нужны фотографии места происшествия сейчас же. – В таком случае я должна обговорить это со своим начальником. У меня есть разрешение только от «Канала 4», – ответила она. – Дайте мне пару минут. Она радовалась этому свободному году и планировала потратить время на написание книги о вкладе женщин во время войны в западной Норвегии, эта тема давно ее интересовала. Во всяком случае, она и не думала, что будет работать журналистом. Когда Карстена подстрелили, она неделями сидела у его постели; сначала было неясно, выживет ли он вообще, а когда он все-таки выжил, они долго не знали, сможет ли он жить нормальной жизнью. Пуля нанесла непоправимый ущерб здоровью, и когда Карстен вышел из комы, он был частично парализован. В первое время он, стиснув зубы, посредством лечения и многочисленных тренировок постепенно возвращал все больше и больше подвижности телу. Теперь у него получалось ходить на короткие дистанции с костылями, но он все еще нуждался в инвалидной коляске. Когда прогресс стал замедляться, Карстен опустил руки. Все мучительнее и тяжелее стали тянуться дни. Для него и для всех вокруг него. Тот сильный и уравновешенный полицейский, возглавлявший столько опасных дел, потерпел крупную катастрофу и впал в депрессию. Визиты к психологу не особенно помогали. Иногда Кайса думала, немного стыдясь, что ему просто хочется, чтобы все было так, хочется безынициативно сидеть и взращивать в себе озлобление. Они говорили о переезде в Лусвику, по крайней мере на какое-то время, еще в то лето, когда реставрировали дом. И когда она снова предложила это – возможно, смена обстановки пойдет Карстену и всей семье на пользу, – он согласился. Поначалу переезд в Лусвику как будто дал Карстену новый импульс. Но было много вещей, с которыми он не мог справиться, и их приходилось улаживать Кайсе. Теперь Карстен мог подолгу сидеть в кресле у окна и ничего не делать, интроверт, с выражением лица, говорившим о том, что мыслями он в другом месте. Где именно он был, о чем думал – этим он не делился с Кайсой. Она так боялась потерять его. Когда он лежал в больнице, то был всего лишь оболочкой собственного тела, и все, что она в нем любила, отсутствовало – мимика, улыбка, смех, слова. А теперь ей казалось, что она все же потеряла его, несмотря на то, что он выжил. По ночам он поворачивался к ней спиной с окончательным «спокойной ночи». Он не реагировал, когда она прижималась к нему и гладила по спине. Притворялся, как будто спит. Но дыхание его выдавало. Она пыталась сказать, что ничего страшного, если не все будет работать, как прежде, все наладится спустя время. И тогда он резко, совсем непохожий на себя, раздраженно обрывал ее. Но в основном он молчал, и она часто замечала, как он наблюдал за Юнасом с выражением лица, полным грусти и смирения. «Так живи ради Юнаса! – хотелось ей закричать ему. – Живи ради него!» Но она этого не делала. 7 Когда Кайса вернулась домой, Карстен сидел на своем обычном месте – в плетеном кресле у окна. Рассказав ему, что случилось, она на короткое мгновение увидела проблеск интереса в его глазах. – Сиссель Воге – это дочь убитого в прошлом году, – сказала она. – Проповедника. – Вот как? – Он отвел взгляд и повернулся к газете. Она не стала кричать, подбадривать его, говорить, что он мог бы помочь участковому. Это могло бы стать возможностью вернуться на работу. Вместо этого она сказала: – Мне предложили работу. Карстен не оторвался от газеты. – Да ладно? Она рассказала, что решила согласиться на фрилансерское задание «Суннмёрспостен». Он метнул на нее раздраженный взгляд: – А ты вообще подумала, кто будет сидеть с Юнасом? Подступившие слезы комом застряли в горле, преграждая путь словам. Нет, она не заплачет, она будет сильной. – Ты! – выступила она вперед. Карстен пару секунд в изумлении смотрел на нее, прежде чем ответить: – Я? Как ты можешь так думать, я же не могу… Она подавила в себе жалость и перебила его: – Нет, ты можешь. – Я не могу даже пойти с ним на короткую прогулку, – сказал он, отводя взгляд и демонстративно закончив разговор, спрятавшись за газетой. Обида исчезла, нужно было собраться и взять себя в руки. – Ты отлично справишься, в этом я совершенно уверена, – произнесла она с напускным спокойствием, сама услышав, что голос звучит неубедительно обнадеживающим. – Нет, – ответил он. – Нет? Знаешь что, Карстен, слишком долго твои «да» и «нет» были решающими во всем, что происходит или не происходит в этой семье. Все подстраивались под тебя и жили на твоих условиях. – Она перевела дыхание. Карстен проигнорировал ее слова. Она подошла на шаг ближе и повысила голос, больше не в силах сдерживаться: – Я больше не хочу так жить! Мне нужно вырваться отсюда, нужно пространство, чтобы дышать, нужно уйти от тебя! Уйти от тебя? Она бы никогда не подумала, что однажды скажет такое. Но это правда, она больше не в силах быть рядом с его молчанием. Кайса подскочила к нему и вырвала газету из его рук: – Ты слышишь, я с тобой говорю? Сначала он посмотрел вверх, всего на секунду. Взглядом, полным напускного безразличия, но в то же время таким говорящим, что она увидела, что скрывается под застывшей маской: недостаток силы. Угрызения совести холодной волной окатили ее. Она молча стояла около Карстена, смягчившись, и чувство гнева стало покидать ее. Карстен так похудел и стал как военнопленный, кожа да кости, впалые щеки, бледный, под глазами синие мешки. Ей захотелось обнять его и сказать: «Милый, извини». Но она этого не сделала. Что-то должно случиться, что-то, что избавит его от апатии. Ради него. Ради нее. Ради детей. Юнас повис на ее коленях. Она подняла его и протянула Карстену. – Он покакал, – сказала она. Юнас сполз на пол, и Карстен отпустил его, переведя взгляд в окно. Дождь со снегом перестал, выглянуло солнце, и море заблестело. Но взгляд Карстена скользил по пейзажу, ничего не видя. Он думал о разговоре с участковым Уле-Якобом Эггесбё сразу после их переезда сюда. Речь шла о том дьявольском убийстве проповедника. Прошел почти год, и за это время не произошло ничего даже близко похожего на продвижение по делу. Может быть, ему взглянуть на материалы следствия? На мгновение Карстен ощутил такой соблазн. Нераскрытое убийство. Тайна, неразгаданная загадка. Но желание заняться этим быстро отпустило. У него недостаточно энергии. Как он сможет работать, если вынуть посуду из посудомойки для него уже подвиг? Тогда он ответил, что еще слишком рано. Может быть, позже, когда он немного восстановится, если в этом еще будет необходимость? Ну и трусом он был.