— Чай остыл. Что за херня, — вздохнул дембель, сделав глоток. Дух убегает кипятить чай снова. — Бабу хочу, так, для компании, чтобы ехала в моем купе, на соседнем месте… Ну и все в таком духе. — И к чему ты тянешь этот состав? — Поезд — это метафора. Видимость движения вперед. На самом деле поезд стоит на месте, его просто раскачивают, чтобы пассажиры верили, что они на пути к мечте. — На Млечном Пути? Судя по твоей логике. А что за поезд? — Не знаю. У тебя хотел спросить. Хотел узнать твои впечатления, выводы. Ты же все это читал. — Аккуратно сложенные папки с документацией. — Само собой. Что-то мне попадалось про поезд, — начал рыться в листочках Мефодий. — Вот, нашел: — «Сапсан» — это дефис между Питером и Москвой. — Хорошее название для дефиса. — Это поезд так называется. — Да понял я, понял. Ну вот и представь себе «Сапсан», стоящий на станции, который с серьезным видом с девяти до семнадцати раскачивают люди в пиджаках и в галстуках. И так каждый день. И те и другие заняты делом. Делом, понимаешь? Мефодий кивнул и посмотрел на проекцию женщины, что крутилась по часовой, и попытался ее остановить, чтобы крутануть в другую сторону. Для этого он даже закрыл глаза. И как будто что-то начало получаться: он увидел птицу, которая, сложив крылья, раскачивалась на ветке, вместо того чтобы летать. Открыл. Женщина неумолимо продолжала свое фуэте по часовой стрелке. * * * Одетый в мрамор, обутый в гранит, накинув на шею Неву, он вышел на улицу, поднял Казанского воротник, прикурил от «Авроры» и выдохнул: я больше, я больше так не хочу. — Это откуда? — спросил Кирилл — Из Питера. Правое полушарие. — Ясно. — Ты же вроде сам оттуда? — Я? Может быть, но не уверен. А что значит «я больше»? — Проверяешь? — Просто спросил, — улыбнулся по-доброму Кирилл. — Ты? Просто? — недоверчиво сверкнул глазами Мефодий. — Скорее всего то, что он выше всего, что здесь творится, и не согласен с тем, что творят. — Ох уж этот правополушарный романтизм, — вздохнул Кирилл. — Все революции оттуда. — Красивых всегда привлекали революции. — Красивый, говоришь. Надо будет глянуть. — Чудный город. Очень хочу еще раз по рекам и каналам. — Сначала по крышам и чердакам, — кивнул на тележку с макулатурой Кирилл. — Там красиво. — Настолько, что можно два раза? — Каждый раз как в первый, — обреченно улыбнулся шутке шефа Мефодий. — На что похоже? — Похоже на то, что передала Фэ: Житель Петербурга так же холоден, как и город, но у него всегда есть в запасе залп «Авроры». — Ну а своими словами? Правым, правым. Развивай правое. Скоро только образное мышление поможет отличить роботов от людей. Мефодий задумался и выдал: — Питер словно корабль, то романтичный, как парусник, то мрачный, как ледокол. — Затем посмотрел горделиво на Кирилла. — Сам придумал? — Как тебе такое? — Вкусно. По-флотски. Блюдо такое, ты в армии не был, тебе не понять. — Вот еще: «Когда мне было одиноко, я ехала в Питер, не знаю почему. Наверное, он был лучшим моим любовником. Внимательным, вдумчивым, холодным, ранимым, абсолютно безразличным к деньгам. Даже поесть здесь можно было за копейки и втридорога, но одинаково вкусно или безвкусно. Все зависело от его настроения, но даже не имея никакого настроения, а только дождь, к одиноким он был благосклонен и принимал их на раз. Климат — это не погода, это — люди». — Ладно, уговорил. Слетаю на досуге. * * * Город вздрогнул. Полдень. Выстрел пушки заставил вспорхнуть со шпиля Петропавловки ангела, тот облетел крепость, снова прижался к шпилю к золотому пилону и, заправски провернув пару кругов, вспомнив об обязанностях, замер, уставившись на город. Краем глаза он видел, как в окне второго этажа филфака медленно подходила к концу вторая пара. Преподаватель, посмотрев на часы, словно не доверяя пушке, из которой каждый день город пытался покончить с собой, тем самым пытался стряхнуть романтический налет с обитателей Северной столицы. Пытаться для любого представляло из себя пытку. Все знали, что пушка заряжена холостым, и никто не верил в серьезность намерений. С одной стороны, все это было похоже на фарс, чтобы пощекотать нервы «Авроре», с другой — кончились снаряды. Они экономили, не более одного в день. Часы ударили в ухо 12 раз, и это был нокдаун. В этот раз выстрел достиг цели. Попали пальцем в небо, задели тучку. Питер зарыдал. Восстановленная путем круговорота воды в природе тучка обрушилась сверху ливнем, со всей своей страстью, будто решила напоить его любой ценой. Будто у того была жажда. Питер и жажда — две вещи несовместные. Словно кто-то подкармливал здесь облака, они налетали, забивали небо до состояния полной облачности. Студенты заерзали на местах и начали потихоньку собирать в сумки свой скромный эпистолярный жанр. В кармане у Мефодия завибрировал телефон. Звонил Кирилл. Препод взял трубку. — Выгляни в окно. Мефодий нехотя подошел к стеклу. — Видишь меня? — Нет. — Я тебе машу. С Петропавловки. — Понял, «ну привет тебе, привет», — ответил ему классиком Мефодий. — «Пусть струится над твоей избушкой…» — Слышь, хорош в меня из лиры палить. Я же по делу. Скоро у мира д.р. Пойдешь? — Да, только подарка нет. — У меня тоже нет, не знаю, что в таком возрасте дарят миру. У него же все есть. Может, войну? — Было уже. Скучно. — Значит, как всегда — «Бери настроение, не ошибешься». Ладно, что-нибудь придумаем. * * * — Как тебе город? — Несравненно. Питер — город-романтик! — Я бы сказала не романтик, а роман на всю жизнь. Некоторые жить не могут без этого города. — Ты серьезно? Что… переезжают и умирают? — Нет, не умирают, конечно, но и не живут уже.