— Все хотят получить благословение на небесах. Но как принять столько желающих пар? Поднебесная подсуетилась, в результате там резкий подъем производства. Именно они первые осознали, что брак — это производство, которое делает из людей детали, пусть даже бракованные, зато много, есть выбор. — А почему столько брака? — Комплектуют устаревшей программой: построить дом, посадить дерево, вырастить сына. — Почему не дочь? — Я же говорю — устаревшая. Кирилл подошел к балкону, но выходить не стал. Выйти означало бы поменять пространство, время, мысли, поступки. В сумерках неба кружились ласточки. «Ждут корма или к дождю?» — подумал про себя Кирилл. — Дождь к зонтам, зонты к осени, осень к листьям. — Последнее слово вернуло его к листьям А4, что были разбросаны повсюду. — «Листопад». — Ты же говоришь, что читал все это, а с материалом совсем не знаком. — Просто творческого мышления не хватает. — Или чувства юмора, — хехекнул Кирилл. — Улыбка была главным ее оружием, то холодным, то огнестрельным, не улыбка, а Пентагон, — усмехнулся вслух Мефодий. — Кстати, напомни мне, что такое Пентагон? — Это звезда на кителе Америки, которую ей вручили после Второй мировой. Своего рода орден. Которым гордится каждый американец. — Есть чем? — Интернет. Пентагон начал первым плести сеть в левом полушарии. Теперь все программное обеспечение корабля сосредоточено там. — А Пентагон на чем сосредоточен? — Изобретает новые войны. — Зачем? — Как зачем? Это бизнес. К примеру, выпущено оружие, которое уже требует модернизации, куда девать старое? Нужно развести войну, чтобы его продать. Для войны нужно создать врага, как у О’Генри — «сеяли сорняки, чтобы продать ботинки». — Не читал. — Почитай. Полжизни автор просидел в тюрьме. Там все свои книги и написал. В общем, всякая война — это ВДНХ. Выставка достижений народного хозяйства. Если войны разжигаются, значит, это кому-то выгодно. — Я тоже все время думаю книгу написать, — застрял на О’Генри Мефодий. — Ну, чистосердечное признание — и вперед, — рассмеялся Кирилл. Мефодий посмотрел в окно. Там шел радиоактивный дождь. «Скоро должен закончиться». Это было видно по радиоволнам, которые расходились от каждой капли. Из коротких они становились средними, все длиннее и радиопассивнее. — Чувствую — тема войны сегодня превалирует. Такая война нужна самому. Я про тебя. Именно такой войны тебе и не хватает. Я вижу, как тебя зае… одиночество. Тебе просто необходимо умножить его на Пи… Жизнь без «пи» ни в какие ворота не лезет, для мужика это крышка, это конец… без работы. Мефодий скромно улыбнулся, но спорить не стал. Кирилл вышел на бесконечную террасу, которая уходила в звезды на горизонте. Последние капли дождя гасли, ударяясь об землю. — Люди слишком сильно зациклены на звездах. Только одни любуются их восходом, другие — падением, — показал пальцем в небо Мефодий, где поблескивало звездочками созвездие Кремль. — Цикличность — это закон Вселенной, все движутся по кругу — планеты, созвездия, цивилизации. Одни зациклены материально, другие — духовно, у первых избыток иньской энергии или женской, у других — янской, мужской. Чем дальше читаю, тем больше понимаю, что на Земле происходит черт-те что, нет ни мужчин, ни женщин, вся их энергия ушла куда-то в электричество. Есть только желания, гнев и ограниченность. И еще паркетчик, который циклюет полы. — Полы? — Да, полы. Женский, мужской — все одно. Ламинат. Взгляни на это: — Где бы ты хотел жить? — А есть выбор? — Выбора нет, есть только выборы. Отдашь голос, потом ходи без него целых шесть лет. Кричи, доказывай, но кто тебя услышит, безголосого… — А что кричать? — Долой Лама. — Лама-то здесь при чем? — Это образно. Люди в стагнации, они прозябают. Прозябают все, даже президенты, зябко даже на теплом месте, это видно по инею на висках, — пригладил свои Кирилл. — Вселенной холодно, взглянешь — мурашки по коже, — отвернулся от ночного неба Мефодий. У его синтетики сдохли батарейки, теперь она работала в режиме кондиционера. — Опять ты переходишь на личное. — А как тут не перейти? Похоже, темы личного характера и отношений постоянно пересекаются с политическими. По крайней мере мне так показалось, после того как я переработал всю информацию. Не могу уловить связи. Ты даже представить не можешь, какой вид имело все это первоначально. Сплошной поток мыслей. — Северный или южный? — Что? — явно был не в курсе событий Мефодий. — Поток. — Да какая разница? Я тебе говорю, когда я это увидел, подумал — дело труба, — начал выкручиваться он. — Знаешь, что главное в этом потоке? Чья труба играет соло. — Ты шеф, тебе виднее. Я лично духовые не очень люблю. Саксофон — еще куда ни шло, более-менее сексуально звучит. — Вот и я о том же. Там, где нет секса, начинается политика, — покачал головой Кирилл. — Между ними вера и надежда. — Кстати, вот что Фэ еще прислала. — Эф? — Ага, Надежда — Аджедан, еще скажи. А Амор — это Рома. — А что, хоть род у человека появился. Знал я одного Рому, очень хорошо жарил шашлык, пока я не понял, что это не самое главное, — зевнул Кирилл, давая понять, что тема эта ему скучна, что он давно уже не ест мяса. — А что главное? — Главное в жизни не путать веру с надеждой. Веришь, веришь кому-то всю жизнь, а потом вдруг оказывается, никакая это не вера, а элементарная надежда. — Элементарная — это ты хорошо сказал. Частица. Надежда состоит из элементарных частиц. Материализованные надежды образуют веру. — А говоришь, нет творческого начала. Почти стихи. Может, тебе и правда надо книги писать, а ты здесь кактусы гладишь. — Вот тебе лирика: С желанием Нашим главным оружием в отношениях Мы стали обращаться Как с холодным Все осторожнее осторожны настолько Что даже забыли как целоваться Боимся Лишний раз прикоснуться друг к другу Не говоря об объятиях В самых безлюдных местах Мы ищем людей Которые могут ненароком Заметить нас Обвинить в изнасиловании Их одиноких чувств