Катя долго не отвечала, глядя на глиняную кружку с парящим чаем в ней, и Влад подумал, что она ничего не скажет, но она произнесла: - Не очень. Вы, я знаю, недавно. - Точно, - кивнул он, вкладывая бутерброд ей в ладонь. Она взглянула на него, часто заморгав, и медленно откусила крохотный кусочек. Влад сел за стол, пристально разглядывая измученное бледное лицо соседки и отметил про себя, что черты лица её хоть и не классические, но миловидные. Яркие глаза горели стальной синевой, выделяясь на фоне заострившегося носа и сжатых губ. В ней всё ещё пеклась какая-то боль, он мог это сказать совершенно точно, и один Бог знал, как она выносила её. - Хотите, я завтра помогу вам с продуктами, схожу в магазин. У вас есть родственники, друзья? Она молча кивнула, опустив взгляд себе на колени, рука с бутербродом оказалась забыта на столе. - Ешьте, выпейте чаю, вы замёрзли, - сказал Влад с нажимом и дотронулся до её ладони. Она была сухой и ледяной, не похожей на живую. - Спасибо, - выдохнула она и, медленно отложив кусочек хлеба, с усилием взяла кружку, сосредоточив на ней всё своё внимание. Рука задрожала, и мужчине пришлось поддержать её, чтобы не расплескался чай. Синяя сталь её глаз глубоко резанула его, входя куда-то под сердце. - Вы очень добрый человек, - тихо и глухо сказала Катя, снова улыбнувшись той жуткой улыбкой, от которой хотелось её взять за плечи и встряхнуть. Она принялась пить чай, благодарно прикрыв веки, и за несколько секунд кружка опустела. Вздохнув, Катя поднялась на ноги. - Нет, - покачал головой Влад, тоже поднимаясь, - съешьте хотя бы этот бутерброд. Катя не смотрела на него, как будто избегая больше взглядов в упор. Она тяжело опустилась назад и стала покорно жевать, глотая с трудом, как будто пища давно бывала у неё во рту. Голодный желудок громко заурчал, обрадовавшись возможности наполниться. Катя смутилась ещё больше, ссутулившись. Влад отрезал ещё свежего, с хрустящей корочкой хлеба и намазал маслом. Она отрицательно покачала головой и встала. - Спасибо, но мне надо идти, - сказала Катя и хотела сделать шаг к прихожей, а Морти не поднялась, чтобы пропустить её. Собака продолжала задумчиво жмуриться, положив морду между крупных лап. Было заметно, что ей очень понравилось здесь, где пахло детьми и тёплым молоком. - Останьтесь, Катя, вам ведь некуда спешить, - предложил Влад, - вон и Морти не хочет уходить. Катя удивлённо смотрела на свою собаку, склонив голову, силясь понять, почему та устроила бойкот. - У вас… дела, - взмахнула ладонью молодая женщина, не поднимая взгляда. – Я пойду. Она наклонилась, погладила собаку по голове, и та вскочила, глядя то на Влада, то на хозяйку, будто прося прощение за то, что так уютно задремала на ярком жёлтом паркете. Влад проводил хозяйку и собаку до двери их квартиры и вернулся, хмурясь. Вроде бы ничего неординарного не произошло, но сердце странно ворочалось в груди. Ему не давали покоя мысли об этой одинокой женщине. Она погибала, и он был уверен, если не вмешаться, обязательно погибнет. Человек может отказаться жить, но почему никто из родни не пытается вытащить её, такую молодую. Горе съело её волю к жизни. Весь вечер он думал об этом, много вопросов преследовали и не давали спокойно приготовиться ко сну. Даже когда в девятом часу пришла домой Марина, Влад не смог просто забыть о соседке. Но с женой её обсуждать не собирался, чувствуя, что та настроена насмешливо и даже злобно по отношению к ней, откровенно считая её сумасшедшей. Влад рассеянно выслушал рассказ жены о новом проекте, которым она занималась, и пошёл спать, поймав себя на мысли, что хотел бы скрыть то, что у них сегодня была Катя. Глава 3 Не нужно Каждый день начинался одинаково. После сладкого забытья если не сном, то хотя бы густой темнотой, сердце вдруг сжималось и жутко болело. Она ворочалось на смятой постели, чтобы заглушить боль, потому что на смену ночи приходило измученное утро, а с ним и осознание нового дня, в котором не будет счастья, как и в предыдущем. Когда человека покидает надежда, остаются только неподъёмные мысли, злость на бога и отчаяние. Сначала громкое, яростное, а потом превратившееся в тихий густой поток крови, текущей по венам ледяной струёй. Человек перестаёт жить, погружаясь в себя всё глубже и понимает, что уж лучше прекратить, но что-то удерживает. Быть может, та самая воля к жизни, которая называется инстинктом самосохранения. А потом исчезает и это. Вообще мысли исчезают, затягиваясь трясиной равнодушия. Морти утыкалась в руку, и по тому месту постепенно распространялось тепло, проникая в сердце. Катя понимала, что не даёт сойти с ума ей именно собака, и это не радовало. Ей хотелось окончательно спятить, чтобы не думать. Именно мысли приносили боль и отравляли. Когда-то она была верующим человеком, но потом перестала. Не верить. Но надеяться на милосердие и доброту бога. Он вдруг стал ей понятен, как злобное мстительное существо, отнимавшее душу и забавлявшееся этим. Быть может, многие сказали бы – это судьба, это ты должна пережить, но то были просто слова – никто не смог бы понять её или бога, позволившего случиться тому, что случилось. Вчера что-то пошло не так. В её серые, покрытые туманом забытья дни вклинилось живое, яркое, сильное, волевое, как вспышка, заставившее её очнуться. На короткое время, но увидеть себя со стороны – грязную, бледную, худую, мечтающую заснуть и больше не открывать век. Но он, с его властным голосом, звучным, глубоким, приятным; острым взглядом тёмно-зелёных глаз, военной прямой спиной и сильными руками, наверняка не позволил бы себе сгинуть. Такие люди настолько сильны, что остальным приходится искать это в себе, но тщетно. Раньше ей казалось, что таких, как он, не бывает вовсе. Она ошибалась. Сегодня утром она думала только об этом человеке, как будто он заполнил всё её пространство собой, выдернув из сна. Долгого и тягостного. Попив воды прямо из-под крана, пригладив пальцами спутанные длинные волосы, Катя надела куртку и быстро вышла за дверь, пропуская Морти вперёд. Ключи опять словно нарочно перепутались и заедали в замках, но она справилась. В соседней квартире стояла тишина раннего утра. Катя представила, как детки спят в своих кроватках, а Влад будит их, постепенно прогоняя остатки сна. Его красивая рослая жена ходит по квартире в шёлковом халате с чашкой кофе в руках, присаживается на самый краешек стула и смотрит за окно кухни на том самом месте, где вчера сидела Катя. Так начинается новый день их жизни, и Кате думать о ней не стоило бы. А всё потому, что она пробовала жить в воображаемом мире, делать вид, что ничего не произошло и по-мудрому говорила себе – это испытание, которое ты должна, обязательно должна пройти. Поначалу это казалось легко. Просто закрывал глаза и представлял себе другую реальность, без трагедий и боли потерь. Но однажды ты всё равно просыпался, приходил в себя, оглядывался и понимал, что всё это дым – жалкие мечты и только, а жизнь – она иная. Жестокая и неумолимая. После таких виртуальных дней и ночей Кате было ещё хуже, как алкоголику на утро пробуждения. Только нельзя это было из себя вытравить. Вспоминать подробности своей жизни из прошлого было ещё худшим путём, чувство вины выкручивало душу. Ей казалось, что если она будет думать об этом, то не сойдёт с ума, а сгорит заживо. Покачав головой, Катя вышла на пронизывающий ветер и, согнувшись, побрела вдоль дома, не отпуская взглядом Морти. В эту минуту ей вдруг почудилось, что она одна на всей земле. Она, да собака. Странные мысли, но внутри из-за них возник страх. Значит, она не так уж и одичала. Не способная в последнее время сосредоточиться и с кем-то поговорить, Катя всё же не хотела оказаться одной. А такие, как Влад, давали силы, вливая её мощным потоком. Молодая женщина чуть улыбнулась. Ей нравилось думать о нём, казалось, что душа нехотя и хотя бы ненадолго возвращается к жизни. *** Любимые кроссовки с ярко-жёлтыми шнурками оказались кстати, они подняли настроение. Иногда даже такая малость меняла утро. Влад сделал несколько энергичных выпадов кулаком вперёд и в бок и подбежал к турнику. Вот уже неделю он много занимался на свежем воздухе, зная, что запускать себя нельзя. Через полтора месяца боевая командировка в какую-нибудь восточную страну и нужно было за время отпуска не отрастить брюшко и не одеревенеть. В пять утра, когда было ещё темно, он совершал пробежку по району и пустырям, которые в ближайшее время планировали застроить многоэтажками. Никто ему не встречался, и было много времени, чтобы подумать, побыть наедине с собой. А когда у тебя годовалый малыш и старший школьник – это вдвойне важно. В семь, на рассвете, Влад заканчивал тренировку и возвращался домой, чтобы поднять Даниила и отвезти в школу. Марина же утром занималась только макияжем и причёской, даже на младшего почти не обращая внимания. Было заметно, что дети её раздражали, и ничего с этим она поделать не могла. Сегодня утро выдалось ясным и холодным, чувствовался лёгкий мороз в окрестных низинах. Над землёй стоял парок, она остывала и тяжело расставалась с теплом прошлого лета. Зеленовато-оранжевое марево поднималось вместе с солнцем; густой иней, осевший на сухой траве и сброшенных деревьями листьях, засверкал голубым. Влад с удовольствием остановился, глубоко и сильно дыша, и огляделся. В такие моменты он чувствовал энергию, берущуюся будто из ниоткуда. Она пульсировала вокруг, задевая его, заставляя быть с собой единым целым. Молодой мужчина снова сделал несколько наклонов, взглянул на кроссовки, покрытые пушистым инеем, и улыбнулся. Он вспомнил, как на следующий день после поисков Морти он купил в магазине самых необходимых продуктов и пришёл к Кате. Она долго не открывала, а потом отказывалась от хлеба, сыра и молока. - Нет, так нельзя, - качал головой он, заходя в квартиру. Хозяйка бессильно стояла в дверях, обернув вокруг плеч пуховый платок. Было тепло, но она зябла и дрожала под его взглядом. - Вы сейчас позавтракаете, а я буду свидетелем, - категорично отрубил Влад и стал раскладывать на столе еду. Молодая женщина не отвечала, глядя куда-то за голое, без занавесок, окно. Потом она с силой разлепила губы и произнесла: - Я не хочу есть, спасибо. Влад улыбнулся, и всё его лицо в доли секунды преобразилось, глаза вспыхнули зеленоватым пламенем. - Спорим, захотите? Он быстро огляделся, не дожидаясь от хозяйки разрешения, и после недолгих поисков отыскал на полках большую глубокую сковородку. Катя повернулась к нему и, как заворожённая наблюдала за каждым действием мужчины – энергичным, сильным, уверенным. Выражение его лица оставалось сосредоточенным и в то же время благодушным. Вскоре запахло сытной ароматной яичницей, и Катя ощутила боль в желудке от голода. Он накормил её, напоил крепким сладким чаем и ушёл, пообещав на ужин приготовить куриный бульон или лапшу, и тогда ей останется только разогревать и есть. Когда он уходил, она попыталась поблагодарить его, а вместо этого сцепила челюсти от судороги и расплакалась. Простая доброта резала сердце ножом, раня ещё больше, чем жестокость мужа и отца. Она чувствовала, что Влад имеет право многое узнать о ней, если помогает, но сейчас у неё не было сил ничего рассказывать. Мужчина всё прекрасно понимал. Он видел глубокие и сильные эмоции на лице женщины, то, что она не могла говорить из-за них и не винил её. Тяжело было его вмешательство, но только если она решила умереть. Он же хотел заставить жить – через силу и страдание выплыть на берег и снова захотеть этого. Что бы с ней ни сучилось, молодая и хорошая женщина должна жить. Несколько дней Влад заходил к ней, готовил скорую еду и заставлял Катю есть. Они стали немного разговаривать, но в основном молодая женщина молчала, зажав ладони коленями и глядя в стол. Она серьёзно переживала его присутствие и как будто смирилась с этим, но ему не показалось, что ей захотелосьстать живой.