Микаэль кивнул в знак того, что внимательно следит за рассказом. – Во-первых, он не смог связаться с моим отцом, чтобы получить распоряжения, но по собственной инициативе решил прервать мое пребывание в Германии и как можно скорее отправить меня домой. Во-вторых, он хотел попросить меня об одном одолжении. Хенрик Вангер указал на пожелтевшую фотографию темноволосой женщины в полупрофиль. – Херман был женат уже сорок лет, но в девятнадцатом году он встретил женщину редкой красоты и к тому же вдвое моложе себя – всего лишь бедную простую швею. Он влюбился в нее до бесчувствия и стал за ней ухаживать. Как многие другие состоятельные мужчины, он мог себе позволить поселить ее в квартире, расположенной недалеко от офиса. Она стала его любовницей и в двадцать первом году родила ему дочь, которую назвали Эдит. – Состоятельный пожилой господин, бедная молоденькая барышня и дитя любви – вряд ли этот сюжет может стать поводом для скандала, даже в то время, – прокомментировал Микаэль. – Безусловно. Но дело в том, что женщина была еврейкой, и Лобак, соответственно, стал отцом еврейки. И все это происходит в самом сердце нацистской Германии. И его причислили к предателям расы. – Ах, вот что… Это меняет дело. И что же дальше? – Мать Эдит схватили в тридцать девятом году. Она исчезла, и мы можем только догадываться, как трагично сложилась ее судьба. Но ведь все знали, что у нее осталась дочь, которая пока не значилась в списках для депортации, и ее разыскивал отдел гестапо, занимавшийся охотой на беглых евреев. Летом сорок первого года, в ту же неделю, когда я прибыл в Гамбург, в гестапо пронюхали о связи матери Эдит с Херманом Лобаком. Его, разумеется, вызвали на допрос. Он не стал отрицать ни любовную связь, ни отцовство, но заявил, что не общался с дочерью уже десять лет и не имеет понятия о ее местонахождении. – А где же на самом деле находилась его дочь? – Я ежедневно встречал ее в доме Лобака. Это была симпатичная замкнутая двадцатилетняя девушка, которая убирала мою комнату и помогала подавать ужин. В тридцать седьмом году – а к тому времени преследования евреев продолжались уже несколько лет – мать Эдит стала умолять Лобака о помощи. И он помог – Херман любил свою внебрачную дочь так же сильно, как и детей от законного брака. Он умудрился спрятать свою дочь в самом невероятном месте – прямо под носом у всех. Выправил ей фальшивые документы и нанял ее к себе в дом в качестве экономки. – А его жена знала, кто такая на самом деле эта служанка? – Нет, не имела об этом ни малейшего понятия. – И что же потом? – Так продолжалось четыре года, и все вроде бы шло хорошо, но теперь Лобак чувствовал, что петля на его шее затягивается. Рано или поздно гестаповцы появились бы на пороге его дома. Он поведал мне обо всем этом ночью, за пару недель до моего возвращения в Швецию. Потом привел дочь и представил нас друг другу. Она очень стеснялась и даже боялась встретиться со мной взглядом. Лобак умолял меня спасти ей жизнь. – Но как? – Он уже обо всем позаботился. Изначально я должен был остаться еще на три недели, затем доехать поездом до Копенгагена и пересечь пролив на корабле – такая поездка даже тогда считалась относительно безопасной. Но всего через два дня после нашего разговора из Гамбурга должен был отправиться грузовой пароход, принадлежавший концерну «Вангер», и взять курс на Швецию. Лобак хотел, чтобы я незамедлительно покинул Германию на этом пароходе. Чтобы скорректировать планы и маршрут, требовалось разрешение службы безопасности, но хлопоты с этими бюрократами Лобак брал на себя. А пока ему было важно, чтобы я оказался на борту. – И наверняка вместе с Эдит? – Эдит должна была проникнуть на корабль, укрывшись в одном из трехсот ящиков с оборудованием. Предполагалось, что я смог бы ее защитить, если б ее обнаружили до того, как мы покинем немецкие территориальные воды, и помешать капитану совершить какую-нибудь оплошность. При благополучном же развитии событий мне следовало дождаться, пока мы отплывем подальше от Германии, и выпустить ее из ящика. – Неплохо. – Задумано-то все было действительно неплохо, но поездка обернулась сущим кошмаром. Капитана корабля звали Оскар Гранат, и он не обрадовался тому, что ему придется отвечать за наследника его работодателя. Мы покинули Гамбург в конце июня, около девяти часов вечера. Не успел корабль покинуть гавань, как раздался сигнал воздушной тревоги. Начался налет английских бомбардировщиков – самый мощный из тех, что мне довелось пережить, – и, разумеется, они метили в гавань. Не скрою, я почти описался, когда поблизости от нас начали рваться бомбы. Однако нас спасло просто чудо, с поврежденным двигателем кораблю удалось прорваться сквозь жуткий шторм – ночью! – и не нарваться на установленные в воде мины. На следующий день мы прибыли в Карлскруну… Вас, наверное, интересует, что произошло с девушкой? – Мне кажется, я уже знаю. – Мой отец, разумеется, взбесился. Я рисковал всем чем можно и чем нельзя – это была настоящая горячка. Девушку могли депортировать в любую секунду – ведь шел сорок первый год. Но к тому времени я уже был без памяти влюблен в нее, как когда-то Лобак влюбился в ее мать. Я был непреклонен и поставил своему отцу ультиматум: либо он благословляет меня на этот брак, либо пусть ищет другого подающего надежды наследника для семейного предприятия. Отец сдался. – Она что, умерла? – Да, она ушла из жизни слишком рано. В пятьдесят восьмом году. Мы прожили вместе около шестнадцати лет. У нее оказался врожденный порок сердца. И к тому же выяснилось, что я бесплоден – поэтому наш брак оказался бездетным. Вот почему мой брат меня ненавидит. – Только потому, что вы на ней женились? – Потому, что я – используя его терминологию – женился на грязной жидовской шлюхе. Он считал, что я совершил предательство по отношению к расе, народу, морали – ко всем принципам, которые он отстаивал. – Да он просто чокнутый… – Ты даже не представляешь, насколько прав. Глава 10 Четверг, 9 января – пятница, 31 января Согласно метеосводкам газеты «Хедестадс-курирен», первый месяц, проведенный Микаэлем вдали от цивилизации, оказался рекордно холодным, или, по крайней мере, как сообщил ему Хенрик Вангер, самым холодным с военной зимы 1942 года. Микаэль был с этим вполне согласен. Уже после недели, проведенной в Хедебю, он близко познакомился с такими предметами одежды, как кальсоны, вязаные шерстяные носки и утепленные фуфайки. В середине января ему пришлось пережить несколько кошмарных дней, когда температура опускалась до немыслимой отметки – тридцать семь градусов мороза. Ничего подобного ему прежде испытывать не приводилось, даже в тот год, когда он служил в армии, в Кируне. А однажды утром в его домике даже замерз водопровод. Гуннар Нильссон снабдил Блумквиста двумя большими пластиковыми канистрами, чтобы он смог приготовить еду и умыться. Но холод буквально парализовал все и вся. От мороза на окнах расцвели ледяные цветы. И хотя Микаэль топил печку, он никак не мог согреться. Каждый день он подолгу колол дрова в сарае за домом. Порой Микаэль был готов взвыть; ему хотелось вызвать такси, доехать до города и сесть на ближайший поезд, идущий куда-нибудь на юг. Но он стоически натягивал второй свитер и укутывался в одеяло, а потом садился за кухонный стол, пил кофе и штудировал старые полицейские протоколы. Но вскоре погода переменилась, и – подумать только – температура поднялась до вполне приемлемых минус десяти градусов. Между тем Микаэль уже начал знакомиться с обитателями Хедебю. Мартин Вангер сдержал свое обещание и пригласил его на ужин собственного приготовления: к столу он подал жаркое из лосятины и красное итальянское вино. Генеральный директор не был женат, но тесно общался с Эвой Хассель, которая тоже была приглашена на ужин. Она оказалась очень милой женщиной, с ней было интересно общаться, и Микаэль нашел ее весьма привлекательной. Эва работала зубным врачом и жила в Хедестаде, но уик-энды проводила у Мартина Вангера. Слово за слово, и Микаэль выяснил, что они знали друг друга много лет, но начали встречаться уже в зрелом возрасте и не видели смысла заключать брачный союз. – Ведь она мой зубной врач, – со смехом пояснил Мартин Вангер. – А породниться с твоими чокнутыми родственниками – вовсе не предел моих мечтаний, – заметила Эва Хассель и ласково похлопала своего приятеля по колену. Вилла Мартина Вангера выглядела как мечта холостяка, воплощенная архитектором – с черной, белой и хромированной мебелью. Даже ценителя стиля Кристера Мальма могли бы вдохновить дорогие дизайнерские изделия. Кухня была оснащена оборудованием для профессионального повара, а в гостиной имелся высококлассный проигрыватель и уникальная коллекция джаза, от Томми Дорси до Джона Колтрейна. Мартин Вангер, будучи весьма состоятельным господином, оборудовал дорогой и комфортабельный, но начисто лишенный индивидуальности дом. Микаэль отметил, что вместо картин на стенах висят репродукции и постеры, какими торгуют в «ИКЕА», – эффектные, но в целом безликие. Книжные полки – по крайней мере, в той части дома, в которой находился Микаэль, – были полупустые; на них свободно размещалась Национальная энциклопедия и несколько подарочных книг, которые обычно дарят на Рождество. Судя по всему, Мартин Вангер тяготел к двум хобби: музыке и приготовлению пищи. В связи с первым он собрал около трех тысяч долгоиграющих дисков, а благодаря второму стал грузным и круглым. В Мартине сочетались такие трудно совместимые черты, как упрямство, резкость и любезность. Не требовалось особых аналитических способностей, чтобы заключить, что генеральный директор был личностью неоднозначной. Пока они слушали композицию «Ночь в Тунисе», беседа вращалась в основном вокруг концерна «Вангер». Мартин даже не скрывал, что его компания борется за выживание. Сам по себе выбор темы смутил Микаэля. Ведь Мартин Вангер прекрасно сознавал, что у него в гостях находится журналист – экономический обозреватель, и тем не менее обсуждал внутренние проблемы концерна столь откровенно, что это выглядело как проявление легкомыслия. Но он явно исходил из того, что Микаэль работал на Хенрика Вангера, и этого было достаточно, чтобы Мартин считал его «своим». Так же, как и бывший генеральный директор, его преемник считал: в том, что концерн находится в столь плачевном состоянии, семья Вангеров должна винить только себя. Правда, в отличие от патриарха, он относился к этому факту не так серьезно и не питал ненависти к родственникам. Казалось, что Мартина Вангера просто смешил неисправимый идиотизм его родных. Эва Хассель лишь кивала, воздерживаясь от комментариев. Конечно, они обсуждали эти вопросы и раньше. Мартин Вангер уже знал, что Микаэль получил задание написать семейную хронику, поэтому он спросил, как продвигается работа. Микаэль улыбнулся и ответил, что с трудом осваивает даже имена многочисленных родственников, и попросил разрешения зайти еще раз и задать несколько вопросов, если это будет удобно. Он уже подумывал, не завести ли разговор о навязчивой идее Хенрика относительно исчезновения Харриет. Блумквист не сомневался, что Хенрик Вангер не раз терзал брата пропавшей девушки своими идеями на этот счет. Кроме того, Мартин и сам должен понимать, что раз Микаэль занялся написанием семейной хроники, то от него едва ли удастся скрыть бесследное исчезновение одного из членов семьи. Однако Мартин, похоже, не собирался упоминать о том происшествии, и Микаэль решил обождать. Рано или поздно непременно появится повод обсудить историю Харриет. Они засиделись. Наконец выпили на посошок несколько рюмок водки и расстались только около двух часов ночи. Триста метров по скользкой тропинке до своего дома Микаэлю пришлось одолевать в весьма приподнятом настроении. Но в целом он считал, что провел приятный вечер. Микаэль уже вторую неделю гостил в Хедебю. Как-то в сумерках в дверь его домика кто-то постучал. Он отложил в сторону папку с полицейскими протоколами, которую только-только успел раскрыть – это была шестая по счету, – и, предусмотрительно прикрыв дверь в кабинет, впустил в дом разодетую в меха блондинку лет пятидесяти. – Привет. Вот… просто хотела познакомиться. Меня зовут Сесилия Вангер. Они пожали друг другу руки, и Микаэль достал кофейные чашки. Сесилия Вангер, дочь нациста Харальда Вангера, оказалась искренней и очень привлекательной женщиной. Микаэль вспомнил, что Хенрик Вангер отзывался о ней очень тепло и говорил, что она не общается с отцом, хоть и живет по соседству с ним. Они немного поболтали, а потом гостья перешла к цели своего визита. – Насколько я понимаю, вы собираетесь написать книгу о нашей семье. Не совсем уверена, что мне нравится эта идея, – сказала она. – В любом случае я хотела бы знать, что вы за человек. – Меня нанял Хенрик Вангер. На самом деле я должен написать историю его жизни. – Вот именно. Добрейший Хенрик не вполне нейтрально относится к собственной семье. Микаэль недоуменно взглянул на нее; он не понимал, что она хотела сказать. – Вы не хотите, чтобы я писал книгу о семье Вангеров? – Я этого не говорила. Да и мое мнение, вероятно, ни на что не повлияет. Но думаю, вы уже поняли, что быть членом этого семейства во все времена было очень нелегко. Микаэль не имел никакого понятия о том, что ей рассказывал Хенрик и насколько Сесилия осведомлена о его задании. Он развел руками: – Хенрик Вангер заключил со мной контракт – я обещал написать семейную хронику. Сам он, возможно, и не слишком-то жалует некоторых членов своей семьи, но я намерен опираться исключительно на документы. Сесилия сдержанно улыбнулась: – Мне хотелось бы знать, не придется ли мне отправиться в ссылку или эмигрировать, когда эта книга будет опубликована? – Не думаю, – ответил Микаэль. – Читатели не дураки и вполне могут оценить, кто есть кто. – Ну еще бы… Мой отец, например. – Ваш отец – нацист? – спросил Микаэль. Сесилия Вангер закатила глаза: – Мой отец – психопат. Я встречаюсь с ним не чаще раза в год, хотя мы и живем рядышком. – Но почему вы не хотите с ним встречаться?