— Орехи в помадке. Это грецкие орехи. Я проговариваю и подчеркиваю слова; сарказм так и сочится. — О. Точно. Да, я знал это. Он всматривается в меня, как будто что-то просчитывая. — Ты похожа на шоколадку. Боже, если бы он только знал. Я кидаю на него украдкой взгляд, в то время как он ломает темную шоколадную помадку на огромные кусочки. Его кожа темная от природы, будто он родом из южной части Тихого океана, а если загорит, то, наверное, становится еще темнее. Бледные, светло-зеленые глаза выбивают меня из колеи. Я не уверена, что это наследственное, но не прочь попробовать такого рода шоколад, когда угодно. Не то, что подобное может случиться. Не с ним и уж точно не со мной. Он – звезда Голливуда. У него в сотовом, наверное, есть номер телефона Натали Портман или кого-то в этом роде. А я – никто. Меньше, чем никто. Сборщик мусора. Развлечение для него. Мои мысли омрачают момент. Но затем он протягивает мне кусочек помадки, и, естественно, я не могу отказаться. — Ты еще не сказала мне свое имя, — его голос звучит близко. Слишком близко. Я поднимаю глаза – он, прислонившись к фонарному столбу, всего в десяти сантиметрах от меня. Его голос похож на мурлыканье льва. Кусочек помадки прилип к губе, прямо в уголке рта, но он этого не замечает. Лишь берет еще три кусочка в рот, не чувствуя лишний шоколад на губах. Я хочу протянуть руку и убрать его пальцем, может, даже потом оближу его. Черт, о чем я думаю? Но рука явно не имеет никакого здравого смысла или сдержанности, потому что я все-таки дотрагиваюсь до его рта и вытираю темное пятнышко. Он застывает, напрягается, и мы оба следим за моей рукой, удивляясь тому, что делаю. Становится только безумнее. Я чувствую, как что-то огромное и грубое оборачивается вокруг моего запястья; смотрю вниз и понимаю, что он схватил мою руку, и, хотя у меня точно не изящные и маленькие руки, но его лапищи, на самом деле, лапищи. Ширины его руки от мизинца до большого пальца достаточно, чтобы легко обхватить обе мои руки; ладони – мозолистые, пальцы – нежные, но неумолимо властные. — Я сожалею, я… Я не знаю, почему сделала это. — Он, должно быть, в бешенстве из-за того, что я хотела прикоснуться к нему таким образом. — У тебя просто было что-то... — Не уверена, куда словами могу завести разговор, поэтому резко затыкаюсь. Он не отвечает. Глаза цвета листвы впиваются в меня; такие яркие, насыщенные, и загадочные. Я не могу понять, о чем он думает. Не могу даже усомниться. А затем, до смешного нелепо, он подносит мою руку к своему лицу, направляя мой палец прямо к себе в рот. Нет. Нет, ведь он не собирается… О, да. Он делает это. Сердце в буквальном смысле слова совершенно перестает биться, просто замораживается в груди, я не могу вдохнуть воздух; его рот – горячий, влажный и теплый – охватывает палец. Язык скользит по подушечке, слизывая шоколад. Взгляд ни на секунду не покидает моих глаз. Нужно дышать, необходимо сделать вдох. Глаза опускаются на мои соски, которые, надо признать, довольно заметны на данный момент, даже в спортивном бюстгальтере и майке. Но его взгляд не задерживается, просто подмечает, оценивает и возвращается ко мне; палец все еще у него во рту. Губы вытягиваются, охватывают сустав пальца, и затем… освобождают его. Запястье Адам до сих пор держит в руке, не отпуская, просто держит мягко, но уверенно. Я с трудом сглатываю, моргая, а затем рывком освобождаю руку и отхожу от него прежде, чем вспылю или сделаю что-нибудь совершенно идиотское, например, согласиться на все, что он предложит мне. — Поужинаешь со мной? — Нет. — Да. Я пристально смотрю на него: — М-м-м. Не уверена, что ты получишь «да», и это не сработает. Он только ухмыляется, глядя на меня. Нет, это не ухмылка. Это... испепеляющий взгляд. Помню, как сидела в гостиной последнего семейного приюта в Саутфилде, навещая любимую сводную сестру. Она заставила меня смотреть с ней мультик про Рапунцель «Запутанная история»; там был момент, когда главный герой, Флинн Райдер, уходит, говоря: «Я не хочу этого делать, но ты не оставляешь мне выбора». Затем он смотрит в глаза Рапунцель многозначительным взглядом и говорит: «Сейчас будет... испепеляющий взгляд». И он демонстрирует эту милую сексуальную ухмылочку, которая, очевидно, должна сразить наповал. Та улыбка, как у Адама сейчас. Но, в отличие от Флинна, она, похоже, действительно срабатывает. Уголки его губ слегка изгибаются, глаза сужены, губы плотно сжаты… ох уж эти губы, которые так умоляют поцеловать себя... да, она сработала. О боже, я не могу отвести взгляд. Пытаюсь, но не могу. Он просто ох*еть, как горяч. И уже из-за какой-то улыбки я помышляю сказать «да» и пойти поужинать с ним. Я хочу притвориться, что, в самом деле, нравлюсь этому развратному, знаменитому, великолепному красавчику, которой желает провести со мной время. Он идет и тянет меня за собой; он нежный, но и неотразимо сильный. Я иду позади него, и почему-то мы держимся за руки. Пальцы не переплетены вместе в интимной манере – он просто держит меня за руку и тянет за собой; я не могу сопротивляться, лишь наблюдаю, как длинные, мощные, как стволы деревьев, ноги движутся в пляжных шортах цвета хаки, как поигрывают рельефные икры. Даже икры у него мускулистые. Это совершенно нелепо. Я не думала, что парни такого телосложения на самом деле существуют в реальной жизни. Но вот он, настоящий, тащит меня вперед и держит меня за руку. Какого, собственно, хрена вообще происходит? Что здесь творится? — Куда мы идем? Я ухитряюсь вразумительно произнести слова и выстроить их в грамматически правильное предложение. — На ужин. Он все еще ведет меня, отчего мне становится интересно, знает ли он, куда мы идем, поскольку Адам держит курс в обратном направлении от ресторанов, баров и кафе. — Но я сказала «нет». Он смотрит на меня. — И что? — Это значит, я не хочу ужинать с тобой, — говорю я. Слова звучат достаточно твердо. Это была гребаная грязная ложь, но ему не обязательно знать; я не собираюсь признаваться ему. Или самой себе. Потому что пойти на ужин с Адамом Трентоном – это плохая идея. Он будет ожидать от меня чего-то, что я не готова дать. Адам останавливается, а потом каким-то образом обе мои руки оказываются в его, глаза скользят вниз к моим, внимательно изучая и легко обнаруживая ложь в моем сердце. — Ты же тоже хочешь. Я, может быть, хочу много вещей, но точно не лгунья. — Я в своей рабочей униформе, весь день работая под солнцем, отчего теперь вся потная. Он наклоняется ко мне: — Но это сексуально. Он урчит, как лев, заставляя голос звучать одновременно и многообещающе, и грязно. Трудно глотать и даже дышать, потому что он стоит так близко ко мне, что даже лист бумаги погнется между нами; его присутствие подавляющее, доминирующее, заставляющее не замечать ни цоканье лошади, запряженной в повозку, ни рысь, проносящуюся мимо нас, ни крики чаек над головой. — Хороший план, мудак. — Это прозвучало чертовски равнодушно. Он игнорирует это. — Это всего лишь ужин. Я здесь только на выходные, хорошо? Какой может быть вред? — Просто ужин? Он кивает. — Просто ужин. Обещаю. — Хорошо. Но позволь мне принять душ и переодеться. Он ухмыляется и следует за мной до общежития, в котором остановилась на лето. Я только что согласилась на ужин с Адамом Трентоном? Это плохая идея. Знаю, но по непонятным для меня причинам, я игнорирую внутренний голос.