Внезапно стало трудно глотать. Не хочу смотреть на него, но его руки уже обхватили мои щеки, большие пальцы гладят мой подбородок, касаясь уголков рта. Я смотрю в его глаза, что очень сложно, так как Адам видит в них все. — Да. Частично. Не полностью. — Тогда в чем дело? — Потому что ты - это ты! Ты - Адам Трентон. Ты знаменит и выглядишь, как гребаный бог! Ты можешь получить, кого захочешь. Ты встречался с одной из самых известных актрис в мире. И даже если она причинила тебе боль, это просто... мне кажется, что ты будешь чувствовать себя так, словно переход от кого-то, такого великолепного, как она ко… ко мне - это... понижение в статусе. Все равно, что сменить «феррари» на десятилетний «форд-пикап». — Заранее предвосхищаю его неминуемый протест. — Не только из-за того, как по-разному мы выглядим, но и потому, что она из твоего мира. Эмма известна, гламурна и богата, и «росла с братьями», и она... знаменитость. — А ты..., — подсказывает он. — А я - нет. Адам хмурится, и его глаза следят за моими. Он игнорирует очевидное и переходит к более сложному вопросу. — Ты сказала: «Выросла с братьями». Почему это так важно? Дерьмо. Я отстраняюсь, хватаю бутылку пива со стола и опустошаю ее, беру вторую - ту что Адам принес несколько минут назад и тоже пью из нее. — Дез? Что это значит? Я пожимаю плечами, скорее это чуть заметное движение вверх одним плечом. — У меня нет семьи - только и всего. — Дез, — говорит Адам с упреком. Невозможно больше избегать этого вопроса. — Я выросла в детдоме. Моя мама была наркоманкой. Умерла от передозировки, когда мне было три, и я попала в детдом. Всю жизнь меня перекидывали из одной приемной семьи в другую. — Я перевожу дыхание. — В некоторых семьях, куда меня отсылали, было хорошо, а в других... не было. — Что это значит? — спрашивает Адам. Пожимаю плечами. — Неважно. Он испытующе рассматривает меня. — Что-то мне подсказывает, что это не так. Я бросаю на него быстрый взгляд, ненавидя, каким проницательным он бывает. — Было плохо, просто... тяжело. Опекуны – алкоголики и всякое подобное дерьмо. В системе так много детей, что невозможно разместить их всех, главным образом, из-за того, что просто недостаточно семей, желающих взять их на воспитание. Для некоторых, особенно в пригородах Детройта... это просто почти всегда дополнительный доход. Все это нелегко. Ты быстро учишься быть независимым и никому не доверять. Приходится часто переезжать, и ты стараешься не сближаться ни с кем. — Я снова пожимаю плечами, надеясь, что он больше не будет возвращаться к этому вопросу. — И? — предлагает продолжить Адам. Конечно же, он не может оставить все как есть. Я закрываю глаза, медленно открываю их и делаю глоток. — До меня домогался один из моих приемных отцов, — говоря это, не могу смотреть на него, потому что ненавижу его резкий вздох и вскипающие беспокойство с гневом, с выражением мне-так-жаль, которое вижу в его глазах, когда, наконец, кидаю взгляд его сторону. — Это продолжалось в течение года, прежде чем набралась смелости рассказать кому-либо. Его арестовали. Оказалось, что я не единственная такая. Но он так хорошо манипулировал, угрожал, убеждал, что бы ты знал: если кому-нибудь расскажешь, то никто тебе не поверит. Он напугал меня. Но в итоге я просто... не смогла больше этого терпеть. Поэтому все рассказала учителю в школе. Я была в ужасе, что у меня будут неприятности... из-за того, что не рассказала раньше, что позволяла ему так поступать, хотя я убеждала его, нет, умоляла его оставить меня в покое. Но учитель... миссис Эрвин. Она поверила мне. И первое, что она сделала, обняла меня и сказала, что сама убедится, что он никогда больше меня не тронет. И сдержала слово. — На данный момент я не могу понять выражение лица Адама. — Что? — спрашиваю я. — Почему ты смотришь на меня так? — Господи, Дез. — Он качает головой и вытирает лицо обеими ладонями. — Неудивительно, что тебе тяжело доверять мне. — Да уж. — Я сильно моргаю от эмоций, бушующих во мне. — Знаешь, я никогда никому не говорила об этом. Даже Рут. Она тоже была приемным ребенком, и мы так близки, потому что обе понимаем это, и, думаю, она догадывается о том, что произошло и почему я такая замкнутая. — Как ты справилась? Я смеюсь и шмыгаю носом. Не то, чтобы я плачу, никоим образом. Не стоит оплакивать то, чего больше нет. — В том-то все и дело, Адам. Как ты не понимаешь? Я не могу. На самом деле. — Но ты, кажется, доверилась мне на острове Макино. По крайней мере, на какое-то время. Хочу сказать, ты позволила мне пригласить тебя на ужин, и той ночью мы... потрясающе провели время. Во всяком случае, я так думал. Я мягко качаю головой. — Аналогично, Адам. Та ночь... была невероятная. Вся эта затея с ужином была чертовски страшной. Все эти знаменитости и папарацци. Это было ужасно, и я не была готова к этому. Но все, что было после, быть с тобой... — Я смотрю на него, позволяя ему все увидеть в моих глазах. – Правда, это было удивительно. Лучшая ночь в моей жизни, во многих отношениях. Адам берет мою руку, переплетая наши пальцы вместе. — Моя тоже. Я слышу что-то в его голосе. — Но? Адам не отвечает сразу. — Но ты закрылась от меня позже в то утро. Я мог бы остаться, мог бы найти способ, чтобы провести с тобой больше времени, но ты просто закрылась. — Потому что испугалась! — Чего? — Он, кажется, искренне недоумевает. — Всего! Посмотри на это с моей точки зрения, Адам. Я - девушка, убирающая мусор, сирота, и просто занимаюсь своими делами - и тут появляется горячий, сексуальный, богатый, знаменитый актер, который увлекается мной. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это должно быть слишком хорошо, чтобы быть правдой. Такое дерьмо не может случится со мной. — Но ты пошла со мной. — Да, конечно. Мне понравилось чувствовать себя желанной. Я действительно почувствовала, что нравлюсь тебе, что ты хотел меня. И мне… понравилось это. — Я с трудом сглатываю, отвожу взгляд, избегая глаз Адама. — И когда ты должен был уйти, я просто тебя отпустила. Потому что не смогла бы справиться с тем, что ты вел себя так, словно хотел большего, а потом просто бросил бы меня ради очередной блестящей новой штучки. Не знаю. Для меня это был особенный вечер, и я просто хотела иметь что-то особенное только для себя. — Он был особенным и для меня тоже, Дез…, — начинает он. — Нет, — говорю я, чувствуя, что правда словно бомба застревает у меня в горле, осознавая, что она взорвется и причинит боль. — Ты не понимаешь. — Понимаю, Дез. Правда, понимаю. Это было нереально, и я вижу, куда ты клонишь, думаешь, будто это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но я - просто парень, в конце концов. Я смаргиваю слезы. — Нет, Адам. Ты совсем ничего не понимаешь. Просто не можешь. Адам притих. Кажется, он начинает что-то подозревать. — Тогда что, Дез? — Его глаза сужаются, путешествуя вниз по моему телу и оценивая. — Мы не… я имею в виду, ты не… Мои глаза расширяются, понимая, о чем он думает. — Нет! Боже, нет. Я не беременна. Господи, я бы сообщила тебе это. — Тогда что? Я дышу глубоко, решая все ему рассказать. Заставляю себя посмотреть ему в глаза. — В ту ночь, Адам... — Боже, как трудно заставить себя произнести эти слова. — Ты был у меня первым. Адам закрывает глаза, зажмуривается, пробегает ладонью по лицу и массирует виски. Наклоняется вперед, ставя локти на колени. — Скажи, что ты пошутила. Я качаю головой, потому, что не могу произнести ни слова. Мне необходимо прочистить горло, которое болит, и с трудом не даю слезам пролиться. — Никто никогда кроме тебя не заставлял меня так себя чувствовать. Был один парень, мы целовались, и он стал меня лапать, но я просто не смогла. Паническая атака, такая же, что случилась в первый день нашего знакомства. В этом дело. Когда парни приближаются ко мне, пытаются прикоснуться, я слетаю с катушек. Не могу дышать. Застываю. Просто не могу никому позволить сблизиться со мной, физически или эмоционально. Каждый мужчина, который когда-либо был в моей жизни, в лучшем случае был равнодушен, просто рассматривая меня как еще одного приемного ребенка, проходящего через систему. В худшем случае, они были такими, как Фрэнк Платт, который сексуально домогался меня. А потом я встретила тебя. И ты увидел меня. Как будто я что-то значу. Как будто я заслуживаю внимания, что со мной можно поговорить. — Мне все труднее и труднее не заплакать, потому что Адам не двигается, не смотрит на меня и не отвечает. — Ты смог меня... заставить почувствовать себя комфортно. Не бояться. И мне надоело бояться мужчин. Мне надоело быть девственницей. И ты заставил меня чувствовать себя хорошо. — Я забрал твою девственность. — В его голосе звучит боль. — Господи, гребаный боже, Дез! Почему ты, бл*дь, не сказала мне? — Потому что ты бы стал относиться ко мне по-другому. Ты бы сделал из этого большую проблему. — Трудно говорить, трудно даже шептать. И смотреть на него совершенно невозможно. — Это большое дело, Дез! Это самое важное дело. Ты была девственницей. А я трахал тебя, как… Гнев вспыхивает во мне, и у меня прорезается голос. — Нет... ты... не смеешь. — Я подскакиваю на ноги и стою над ним. Он в замешательстве всматривается в меня обиженными и злыми глазами. — Не смей, бл*дь, делать для меня это менее значимым, чем было на самом деле. Это было именно то, чего я хотела. Это было нечто большее. — Я сделал тебе больно? Качаю головой и приподнимаю плечо. — Не больше, чем это было бы в любом случае.