Плоский металлический контейнер. Бруно вынул его, вгляделся. Когда снял крышку, ему в руки скользнула бобина с пленкой. Фильм. Тогда он вспомнил, что в шкафу стоит проектор «Супер‐8». 28 Сердце на стене продолжало биться. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Она забыла свою девочку. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Видела во сне, как она делает первые неверные шаги, раскачиваясь из стороны в сторону, как все малыши, и топает по лабиринту, познавая мир. Но всякий раз, когда женщина догоняла ее, чтобы заглянуть в лицо, девочка исчезала. Оставался только звонкий хрустальный смех, эхом отдававшийся от стен подземной темницы. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Она больше не может увидеть лицо дочки — и это наказание за то, что в своей памяти она заменила девочку на воображаемого котенка: теперь ей это ясно. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. — Ты его как-то назвала? — спросил тогда Грин, имея в виду котенка. — Нет, — ответила она. — Почему? — У меня у самой не было имени там, внутри, никто меня больше никак не называл… Имена в лабиринте не нужны, от них никакой пользы… Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Где сейчас эта безымянная девочка? Грин пообещал, что они вместе поищут ответ. Но момента истины она ожидала со страхом. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Она металась в неспокойном полузабытьи. Иногда открывала глаза, узнавала больничную палату, пыталась вжиться в реальность, не отключаться, оставаться на плаву, но изнеможение засасывало ее, будто в трясину, и она проваливалась внутрь постели, словно в черную дыру, в тайный проход, ведущий обратно в лабиринт. Нет, я теперь в безопасности. Со мной ничего не может случиться, за моей дверью — полицейский. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. В один из моментов смутного пробуждения она почувствовала, как чья-то теплая рука нежно касается ее лба. Она разглядела, будто сквозь сон, фигуру в белом рядом со своей постелью. Медсестра с рыжими волосами стояла к ней спиной, меняла капельницу. — Спи, милая, спи… — ласково проговорила она. Биения наконец прекратились. Веки отяжелели, тьма приняла ее в свои объятия. Она мгновенно распахнула глаза. Казалось, прошел один миг, а на самом деле кто знает, сколько времени утекло. Она это поняла потому, что медсестры больше не было, зато появился доктор Грин. Он заснул на стуле, вытянув ноги, скрестив руки, склонив голову на плечо. Очочки соскользнули на кончик носа. Она получше вгляделась в этого человека. Шестидесятилетний мужчина, все еще приятной наружности, одетый со вкусом — галстук ton sur ton[7] к голубой рубашке. Интересно, это жена ему подбирает одежду? Каждое утро сама вынимает из шкафа, приводит в порядок и кладет на постель. Такая теплая, обыденная мысль снова вернула ее к собственному положению. У нее украли пятнадцать лет жизни — обыкновенной, полной условностей, возможно посредственной, но все-таки жизни. Кто знает, как за это время изменился мир. Счастье, что ее поместили в ожоговое отделение больницы Святой Екатерины, где в палатах нет окон. Одна мысль о том, чтобы выйти за дверь, приводила ее в ужас. Как будто тебя заморозили на долгие годы или ты совершила путешествие в будущее. Не знаешь, что ждет тебя за порогом. Или кто. «Я хочу, чтобы ты навсегда избавилась от этого кошмара, — сказал Грин. — Ты лучше меня знаешь, что, если мы не схватим его, ты, выйдя из больницы, так и не сможешь вернуться к нормальной жизни…» Ей и без того трудно, ей не вынести еще и страха, что он может вернуться и унести ее обратно в лабиринт. Грин проснулся. Поморгал, поправил очки. Заметил, что и она не спит, улыбнулся и спросил, потягиваясь: — Ну как ты? — Это я привела девочку в лабиринт? — выпалила она. Ее терзала мысль о том, что она могла, хоть и невольно, впутать в этот кошмар невинное существо. Собственную дочь. Доктор уселся поудобнее и включил запись. — Не думаю, чтобы ты была беременна, когда тебя похитили. Ведь тебе было всего тринадцать лет. — Как же тогда это получилось? — Мысли у нее путались. — Вопрос не в том, как девочка оказалась в лабиринте, а в том, как она оказалась в тебе. Ты понимаешь, в чем разница, правда, Сэм? Конечно, она понимала, ей же не восемь лет. — Я знаю, откуда берутся дети… Кто-то излил в меня свое семя. — Можешь предположить, кто был этот «кто-то»? Она задумалась. — Кто-то, кто был со мной в лабиринте. — Было ясно, что такой ответ, самый логичный, какой только можно было придумать, доктора Грина не удовлетворил. — Поточнее, пожалуйста. Она напрягла память: — Может быть, другой узник. — Сэм, я не думаю, чтобы там были другие узники, кроме девчушки, о которой ты рассказывала, — заметил доктор Грин. — Почему вы так в этом уверены? — Она видела, что Грин пытается что-то ей втолковать, и это ее раздражало. Я ведь не дура, так и рвалось у нее с языка. — Видишь ли, Сэм, человек, который похитил тебя, остановил на тебе свой выбор. — Что вы этим хотите сказать? — Что ты входила в канон желаемого… Другими словами, все мы хорошо знаем, что нам нравится и что для нас лучше. Согласна? — Да, — ответила она, не зная, к чему клонит доктор. — Вот, например, мороженое. Какое ты любишь больше всего? — Сливочное, и еще карамельное, — проговорила она, сама не зная, откуда явилось воспоминание. — Так вот: если ты любишь больше всего сливочное и карамельное, тебе не придет в голову попросить стаканчик шоколадного или ванильного. Она кивнула, хотя разговор ей казался на редкость глупым. — Мало вероятности, что мы выберем вещь, которая нас не устраивает, тебе не кажется? — продолжал Грин. — Поэтому мы, как правило, привержены к одним и тем же предпочтениям, поскольку знаем самих себя. Поведение похитителя нам подсказывает, что его внимание сосредоточено на женщинах. Он забирает девочек, Сэм. — Он уточнил: — Девочек, не мальчиков. Зачем столько слов? — Что вы пытаетесь мне сказать? Грин позволил себе глубоко вздохнуть. — Что единственным мужчиной в лабиринте был твой похититель, Сэм. И если он — отец твоей дочери, ты не могла не видеть его лица, в этом нет никакой логики. Зачем Грин напирает на эту историю? Почему упорно стремится причинить ей боль? — Неправда, — произнесла она, запинаясь. — Все было не так. Непременно должно найтись какое-то другое объяснение. — Но на ум ничего не приходило. — Сэм, я хочу помочь тебе. — Грин пододвинулся ближе, взял ее за руку. — Очень хочу, — повторил он, заглядывая ей в глаза. — Но если ты откажешься признавать реальность, у меня не получится пробудить твою память и ты никогда не вспомнишь, что стало с твоей дочерью. Она почувствовала, как к глазам подступают горячие, тяжелые слезы. — Это неправда, — прошептала она севшим голосом, еле слышно. — Почему бы нам не попробовать то же, что в прошлый раз? Ты бы могла снова сосредоточиться на какой-то точке в этой комнате и расслабиться, — убеждал ее доктор. — Может быть, твоя дочь еще внизу, Сэм. И ждет тебя… Ждет не дождется, когда мама придет и освободит ее. Она снова пристально вгляделась в еле заметное влажное пятно на стене, похожее на сердце — бьющееся сердце, сердце ее девочки. Я ее бросила? — спросила она себя. Убежала, а ее оставила, чтобы самой спастись? — Смелее, Сэм, — подбодрил ее Грин. — Расскажи о том, как он приходит к тебе в лабиринте… — Темнота, — проговорила она и осеклась.