— Кто? — спросил Бруно. — Скажи мне, пожалуйста. — Ему было необходимо это услышать. — Робин… Робин Салливан… У него шикарный дом, красивая жена, две дочки. Он теперь зубной врач и называет себя Питер Форман. Где младшая дочь Формана могла познакомиться с кроликом Банни? — Теперь расскажи мне об этом… — Дженко показал на рисунок, прижатый магнитиком в форме пальмы. — Все, я звоню в «скорую», — не вытерпел Пол, вынимая из кармана мобильник. — Прошу тебя: рисунок. Мачински уже набрал номер, но все-таки ответил: — Мне его подарила младшая дочка Формана. Где-то с неделю назад. Девочка пожалела одинокого человека, который на детской фотографии выглядел таким же грустным, каким остался на всю жизнь. Бруно Дженко принял его за монстра и теперь раскаивался. — Мэг тебе объяснила, что на этом рисунке? — Нет. Где младшая дочь Формана могла познакомиться с кроликом Банни? Она всегда знала, кто скрывается под маской, — понял Дженко. — Банни — это ее папа. Бруно другими глазами взглянул на сцену в доме Линды, когда нашел в ванной тяжело раненного Питера Формана. Именно тогда монстр начал представление. Но зачем было впутывать собственную семью, инсценируя похищение? «Он проник к нам в дом, — заливался слезами дантист, в то время как он сам явился перед женой в маске Банни и запер ее в подвале вместе с девочками. — Велел сделать все, что прикажет, иначе они умрут…» — заверял он, рыдая. Но зачем было перед домашними ломать комедию? Почему он просто не отправился в дом Линды, чтобы убить ее? Потому, что в этом тоже состоял грязный трюк, подумал сыщик. «На нем была маска, но я узнал его… Я знаю, кто это». Не просто хитроумный план, чтобы сбить всех со следа, направив подозрения на ни в чем не повинного садовника. Нет, у него была вполне определенная цель. Найдя человека в маске кролика распростертым на полу в ванной комнате, нагим и окровавленным, Бруно подумал, что Линда защищалась и тяжело ранила убийцу. И гордился ею. Но не Линда ранила его ножом, понял он теперь. Банни это сделал сам. Бруно удивился, когда Бауэр и Делакруа сообщили, что Формана поместили в больницу Святой Екатерины. «Это самое надежное место, поскольку там уже выставлена охрана», — заявил полицейский с обычной самоуверенностью. Самым надежным местом для Банни стала больница, где содержалась Саманта Андретти. Он хочет снова забрать ее, подумал Бруно. Этот ублюдок хочет снова утащить ее в темноту. Но едва лишь все детали плана предстали перед его внутренним взором, частный детектив Бруно Дженко умер. 35 Доктор Грин вошел в палату и быстро закрыл за собой дверь. Он что-то прятал за спиной. — Вот, — объявил он, показывая бумажный пакет. — Подумал, вдруг ты проголодалась. Она взглядом следила за Грином, пока он усаживался на свое место. — Больничная еда — ужасная пакость, это определенно вкуснее. — Он вынул из пакета два сэндвича, завернутых в прозрачный целлофан, и спросил: — С курицей, с тунцом? — С курицей, — ответила она. Доктор протянул ей один из бутербродов: — Отличный выбор: никто не готовит салат с куриным филе лучше моей жены. Взяв бутерброд в руки, она стала его разглядывать. — Почему ты не ешь? — спросил Грин, вгрызаясь в сэндвич с тунцом. — Да так, простите… — извинилась она. — Мне кое-что пришло в голову… Каким образом похититель давал мне лекарства, чтобы я вела себя хорошо? — Ты имеешь в виду психотропные средства. — Грин задумался. — Наверное, добавлял в еду. Она повертела сэндвич в руках: давно не доводилось ей пробовать что-то, с любовью приготовленное. — Ваша жена, должно быть, вас очень любит. — У нас бывали хорошие и плохие времена, — признался Грин. — Думаю, это случается со всеми парами, которые столько времени вместе. Она повернулась к зеркалу: — Мой отец еще не приехал? — Скоро приедет, и мы проведем его прямо сюда. — Не знаю, хочу ли я… — Она чувствовала, что пока не готова к встрече. — Никто тебя не заставляет, Сэм. Ты можешь отложить свидание на какой угодно срок. — Дело в том, что я даже не помню, как он выглядит. — Если хочешь, могу принести фотографию. Вдруг что-то восстановится в памяти. Слова доктора ее приободрили. Она развернула сэндвич, жадно впилась в него зубами: Грин прав, на редкость вкусно. — Вторник, — произнесла она, не отдавая себе отчета. — Что? — встрепенулся тот. Она снова уставилась на стену, сосредоточившись на влажном пятне — бьющемся сердце, и повторила: — Вторник — день пиццы… На самом деле она не знает, вторник ли это. Даже не знает, день или ночь. Возможно даже, что день, который она называет «вторник пиццы», выпадает раз в месяц или реже. Но она так решила. Одна из маленьких условностей, какие ей удалось внедрить в рутину лабиринта. Все началось в первый раз, когда у нее получилось сложить третью сторону кубика Рубика. Она гордилась собой, настолько кичилась хорошо проделанной работой, что пришла в бешенство. Ведь она заслужила награду. И пошла по лабиринту, размахивая кубиком, как трофеем, чеканя шаг и вопя: «Пиццу! Пиццу! Пиццу!» Она добивалась не только справедливого воздаяния, ей хотелось досадить ублюдку: пусть послушает. Она ведь знала, что ему все слышно. И находила своеобразное удовольствие в своем бунте. И в конце концов она добилась, чего хотела. В одной из комнат она нашла коробку с пиццей «маргарита», размякшей, просроченной на несколько дней. Ублюдок думал наказать ее, но она все съела за милую душу. С тех пор это стало правилом. Всякий раз, когда складывалась третья сторона кубика, наступал новый вторник. Являлась просроченная пицца. Кто знает, где ублюдок ее берет. Коробка простая, без надписей. Место изготовления не указано. Может, она из сетевой пиццерии, а может, из маленького заведения, торгующего только навынос. Сэм представляет себе неистребимый запах жареного, печь из белых кирпичей, покрытых маслянистым налетом, который уже не отмыть никаким мылом. Каждый раз, впиваясь зубами в первый кусок этой пиццы, она пытается вообразить, как выглядит человек, который ее приготовил. Ей почему-то кажется, что это парень с крепкими руками, испачканными в муке, и у него пивной живот. Веселый парень, ему нравится общаться с друзьями, вместе ходить в кино, смотреть боевики или играть в боулинг. Невесты у него нет, но есть хорошенькая брюнетка, кассирша в супермаркете. Парень не задается вопросом, кому достанутся его пиццы, — зачем это ему? Он и не подозревает, что вот эта, которую он сейчас готовит, попадет в лабиринт, чтобы утолить голод несчастной узницы. Не знает, что представляет собой единственную, пусть косвенную, связь с внешним миром, какая ей осталась. Но само его существование доказывает, что за стенами лабиринта что-то есть. Что человечество не погибло в ядерной катастрофе или что с неба не свалился астероид… — В коробках, которые приходили в эти мои воображаемые вторники, я всегда надеялась найти предназначенное мне послание. Конечно, не записку, но хоть какое-то слово, написанное томатным соусом. Простое слово — например, «привет». Однажды поверх пиццы лежал маленький артишок, и я это восприняла как знак. Но больше такого не повторялось. — Что больше всего угнетало тебя в лабиринте? — спросил Грин, дожевывая сэндвич с тунцом. — Цвет стен… Невыносимый серый цвет. — Есть теория, которая объясняет, как те или иные цвета влияют на психику, — начал рассказывать Грин, вытирая рот бумажной салфеткой. — Зеленый внушает уверенность, поэтому игровые столы почти всегда зеленые: чтобы игроки шли на риск… Зато теплые тона стимулируют действие серотонина, делают людей разговорчивыми или сексуально раскованными. — А серый цвет? — спросила она. — Угнетает деятельность эндорфинов, — объяснил Грин. — Палаты психиатрических больниц окрашены в серый цвет, а также камеры в тюрьмах особого режима. — Помолчав, он добавил: — Клетки в зоопарке… В конечном итоге серый цвет укрощает. «Серый цвет укрощает», — повторила она. Ее держали взаперти, как дикого зверя, инстинкты которого следовало побороть. Доктор Грин, видимо, заметил, что тема разговора расстроила ее. Чтобы развеселить пациентку, он свернул в комок бумажную салфетку, повернулся к урне, стоявшей в углу, прицелился и попал в корзину.