Больше всего меня удивило, что Флора оставила такой беспорядок. Она всегда была патологически аккуратна – единственная из всех нас периодически являлась с мусорным мешком в комнату отдыха и собирала пакеты из-под чипсов, бумажные тарелки и липкие одноразовые стаканчики. Но она села на кровать, сжимая в пальцах обломок кружки. В последний раз перечитала сообщение от Кевина – от меня, – чтобы убедиться, что оно существует, что оно ей не почудилось, что он действительно настолько жесток – парень, которого она любила целых четыре года. Что мир обернулся против нее. Сперва она взрезала левую руку. Начала c запястья, где тоненькими ручейками струились под полупрозрачной кожей голубые вены. Острым краем проткнула кожу – получилась дырочка. Она могла на этом остановиться, зажать кровяную точку туалетной бумагой. Ранка бы заросла, и никто бы ничего не узнал. Это осталось бы ее мрачной тайной, которую она носила бы в себе всю оставшуюся жизнь. Но она на этом не остановилась. Большинство тех, кто режет вены, не погибают. Я потом много читала об этом в интернете – устроенная Флорой кровавая баня не отпускала меня. Большинство просто не добирается до обеих артерий. У большинства не хватает ни ловкости, ни уверенности резать так глубоко. Большинство вовремя обнаруживают, и они, придя в себя в больничной палате с перебинтованными запястьями, видят над собой суровое лицо медсестры. До большинства внезапно доходит: им есть, ради чего жить. Она наверняка охнула от боли. Но даже закричи она во все горло, никто бы ее не услышал. Все либо спали, либо тусили. Лаборантка Дон, вечная сова, строчила эссе, заткнув уши Куртом Кобейном, Клара трахалась под хеви-метал. Может, Клара что и услышала – всхлип, отголосок крика, – но музыка грохотала, а оргазм имеет обыкновение вымывать из головы все, чего ты не желаешь слышать. Уж мне ли не знать? Еще была Элла. Но Элла дрыхла без задних ног: залакировав два «Терафлю», она впала в почти коматозное состояние. Согласно полицейскому отчету, Флора истекла кровью минут за пять – за эти пять минут розовое одеяло превратилось в бордовое, а кровь забрызгала стены и потолок, словно какое-то бесноватое граффити. Интернет поведал мне, что обычно это занимает несколько часов: так уж устроен человеческий организм – он не хочет умирать. Но организм Флоры почти не сопротивлялся. Она умерла между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью, и где-то в эти тридцать минут уместилось то время, которое Кевин провел в туалете со мной. Если бы я его туда не потащила. Если бы я не держала все нараспашку. Рот. Ноги. Сердце. «Если бы. Если бы. Если бы». Он пошел бы к ней и, возможно, успел бы ее спасти. Когда он таки к ней пришел, она лежала, раскинув руки, на своем одеяле, вперив взгляд в потолок. Может, сначала ему показалось, что она делает снежного ангела, – пока он не заметил кругом кровь. Элла рассказывала, что проснулась от его вопля, выскочила из постели и помчалась по коридору. Этот вопль разрушил ее жизнь, потому что ей тоже пришлось все это увидеть – мертвую девушку под яркой лампой. Кевин уже успел включить свет. Флора резала вены в темноте, в сиянии звездочек, которыми был уклеен потолок. Возможно, она подумала о человеке, который ее найдет. И в последнем порыве милосердия решила смягчить удар. Вероятно, Флора предполагала, что это будет Кевин. Она все еще продолжала его любить. И может быть, именно поэтому вонзила осколок так глубоко – чтобы все остатки этой любви уж точно из нее вытекли. СМИ окрестили произошедшее «уэслианским самоубийством». Для нас это была Гробовщага. Флора перестала быть человеком и превратилась в назидательный пример, как только журналисты увидели ее хорошенькое личико. – Моя дочь не хотела умирать, – дрожащим голосом заявила мать Флоры перед прессой. – Она молила о помощи. А он своим сообщением ее убил! Родители Флоры требовали привлечь Кевина к уголовной ответственности. Лицо ее отца напоминало мраморный стейк, и на нем отражалась такая ярость, на какую Флора была неспособна. Они жаждали посадить Кевина в тюрьму за то, что он написал. За то, что написала я. Кевин твердил, что не посылал этих сообщений. Он их, наверное, даже не видел до поры – до какой-то неопределенной поры, когда он выхватил телефон, чтобы набрать 911. Я постоянно пыталась представить себе его реакцию, когда он их прочел. Возможно, на минуту он даже поверил, что сам их отправил. – Видимо, кто-то украл мой телефон, – заявил он журналистам. – Это не я! «Это не я!» Излюбленная фраза всех мужиков. У меня начались боли в шее. Я жила и все ждала, когда же за мной придут. Кто придет, я понятия не имела. Наверное, полиция – люди в форме ворвутся в аудиторию и рявкнут: руки вверх! А может, репортеры – потрясая аккредитациями и микрофонами, словно смертельным оружием. «Это она!» – будут кричать они, гоняясь за мной по ЦИ и бросаясь хлесткими обвинениями. Но в итоге меня настигла вовсе не полиция, а мои же однокашницы. Фелти не соврал. Кто-то и вправду видел нас с Кевином на вечеринке, видел, как мы закрылись в туалете, – и скоро весть об этом разлетелась по всему Уэслиану. Вероятно, слух пустила Лорен, потому что у него отрастали все новые и новые головы по мере того, как он передавался из уст в уста. Я-де задумала увести у Флоры Кевина. Я искала его на вечеринке. У меня было какое-то «дело». Для большой части студентов я навсегда осталась профурсеткой, которая трахалась с Кевином Макартуром, пока его девушка резала себе вены. Другая, менее обширная, группа придерживалась еще более зловещей версии: что я помогла Флоре покончить с собой. Меня, мол, видели во дворе Баттс-С: я бежала от общежития, и волосы развевались во мраке. Потом будет дознание, и перед следствием во весь рост встанет вопрос, о котором никто никогда не задумывался: можно ли убить человека, если по факту ты его не убивал? Общественное порицание обрушилось на Кевина. Но и меня оно не обошло стороной. 31. Сейчас Кому: «Амброзия Веллингтон» a.wellington@wesleyan.edu От кого: «Совет выпускников Уэслиана» reunion.classof2007@gmail.com Тема: Встреча выпускников 2007 года Дорогая Амброзия Веллингтон! Наше душеполезное времяпрепровождение венчает великолепный банкет в красно-черных тонах! Будем рады видеть всех выпускников 2007 года в западном крыле Юсдана. Вас ждет ужин из трех блюд, напитки, живая музыка и многое другое. Приходите – не пожалеете! Мы будем еще десять лет вспоминать этот вечер! Искренне Ваш, Совет выпускников Может, и не ехать в Супер-8, грешным делом думаю я. Может, вырулить на I-91 и вернуться в Асторию – а уж чем это для меня обернется, я попереживаю потом. Но если я сейчас не поговорю с Кевином, то другого шанса, вероятно, не представится. И я никогда не смогу спросить у него, почему он так уверен, что Флору все-таки убили. Девушка-портье с жизнерадостным конским хвостом говорит, что Кевин Макартур у них не останавливался. Интересно, мелькает у меня в голове, назвал ли ее Кевин красавицей? Я уверена: Кевин здесь. Возможно, под чужим именем. Кем бы он назвался, если бы захотел скрыть свою личность? Я приклеиваю извиняющуюся гримасу. – Ох, извините! Я хотела сказать – Джон Донн. – Сейчас посмотрю. – Она набирает что-то на компьютере и ослепляет меня белоснежной улыбкой: – Мистер Донн живет в номере сто двенадцать. Хорошего дня! Как будто что-то в этом дне может быть «хорошим»! Под дверью номера я сбавляю обороты. Тихонько стучусь, уже почти надеясь, что его не окажется на месте, потому что понятия не имею, что собираюсь говорить. Но дверь приоткрывается, и сквозь щелку Кевин настороженно выглядывает в коридор. – Амб? – Привет, – говорю я. – Мой расчет был на то, что ты по-прежнему любишь Джона Донна. – Ты что здесь делаешь? – Он смотрит исподлобья, словно я чужой человек. Впрочем, так оно и есть. – Извини, что заявилась вот так, с бухты-барахты. Но я подумала… мне кажется, нам надо поговорить. – Ну давай поговорим, – ничего не выражающим голосом произносит он. – Что-то случилось? Вы с Салли что-то раскопали? На этот раз он в белой футболке, без головного убора. Теперь, когда толстовки на нем нет, я вижу, что он по-прежнему вкалывает в спортзале, поддерживает себя в форме, борется с тем толстым ребенком, который, по его словам, когда-то жил в его коже. – Сестра Флоры здесь. В кампусе. Не знаю, имеет ли она ко всему этому какое-то отношение, но она здесь. Мы ее видели на вечере памяти. Кевин шумно выдыхает. – Вот дерьмо! Поппи всегда меня недолюбливала. Но ведь она тогда была ребенком… Вряд ли это ее затея. – Он бросает взгляд в глубь коридора. – Заходи, что уж там. Он открывает дверь, и вот оно – вальяжный наклон головы, легчайший намек на улыбку. Он никуда не делся – тот парень, который когда-то подарил мне ощущение собственной уникальности. Я вхожу за ним в номер, и мы усаживаемся на кровать. Шторы задернуты, окно проступает квадратом бледного света. Я сразу перехожу к делу: – Когда мы встречались в кафе, ты сказал одну вещь. Мол, человек, написавший записки, – это тот же человек, который убил Флору. Ты правда думаешь, что ее убили? Он зарывается пальцами в одеяло. – Ты не видела того, что видел я. Ее точно убили. И убийца все продумал – стащил у меня телефон, потом пошел к ней в общагу. Флора не стала бы накладывать на себя руки. Она не могла… такого она бы никогда не сделала. И к тому же – она бы оставила записку. – А в полиции ты это говорил? – Волна жара захлестывает шею. – Думаешь, меня там кто-то слушал? На кружке ее отпечатки. В здание никто не входил. Никаких следов борьбы. Я пытался убедить их, что она могла и не сопротивляться, потому что была слишком удручена. Или потому, что это был человек, которого она знала. – Но кто мог это сделать, а потом замаскировать под самоубийство? – Тот, кто знал, что всех собак повесят на меня. – Поднявшись, он берет с прикроватной тумбочки бумажник и вынимает мятый клочок бумаги, сложенный в несколько раз. – Вот что я дал копам. Прости. Там и твое имя. Мое имя. Я беру в руки бумажку и в этот миг понимаю, что раньше никогда не видела его почерка. Здоровенные буквы-валуны, лепящиеся друг к другу. Это список: я, Салли, некоторые девчонки из Баттса плюс Хантер, с которым, по мнению Кевина, Флора ему изменяла. – Что это? – спрашиваю я. Бумажка мягкая и истрепанная, как визитка Фелти. Крест Кевина, тяжкий груз, который он все эти годы несет по моей вине. – Люди, которые знали. Люди, которых я видел той ночью. Люди, которые, возможно, хотели ей навредить. – Я не хотела ей навредить. Она же… она же была моей лучшей подругой. – Тем не менее ты заявилась в Дартмут и рассказала мне, что она мне изменяет. Потом я приехал к ней, поддавшись на ее мольбы, и мы с тобой… Я вовсе не собирался с тобой спать! И впоследствии задавался вопросом, уж не подстроила ли ты все это. Чтобы в итоге мы оказались в этом сортире… Вид у тебя был – как будто ты приз выиграла. По моему позвоночнику змеится ужас.