– Что иногда? – Иногда у меня возникало ощущение, что она просто хочет держать меня в поле зрения. «Знакомое чувство», – вертится у меня на языке, но я поперхиваюсь этими словами, потому что в этот миг его пальцы касаются моей руки. Я не отталкиваю его. Салли здесь нет, Флоры тоже – а я есть. – Тебе когда-нибудь приходило в голову, что за всем этим могла стоять именно она? – спрашиваю я. От злости меня бросает в жар. Мне хочется, чтобы он ответил да. Хочется, чтобы хоть раз в жизни кто-то спросил с нее за ее поступки. И когда этот вопрос срывается с моих губ, я понимаю: именно его я и пришла задать. – Мелькала такая мысль, – отвечает он. – Сначала я вообще всех подряд подозревал. Но, по-моему, люди ей слишком безразличны, чтобы ради кого-то на такое пойти. Я яростно моргаю, в мозгу вспыхивает непрошеная мысль. А что, если я не была ей безразлична?.. Но я не успеваю это обдумать, потому что Кевин кладет одну руку мне на шею, а другой касается моего лица. Он целует меня в ухо, потом в ключицу. Опрокидывает меня на одеяло, его лихорадочно-горячие губы жгут мне горло. Почему бы и нет? Это возможность отомстить Салли – Салли, которая ухитрилась заполучить то, чего хотела я, при этом убеждая меня, что действует в моих интересах. Почему бы не переспать с Кевином? «Получи, Салли! В тебе нет ничего особенного!» Но я упираюсь руками в грудь Кевина и отталкиваю его. Потому что мне этого уже не нужно. Я не знаю этого человека, пропахшего виски и отчаянием. И знать не хочу. Может быть, все изменилось, потому что Флоры нет и не с кем больше соревноваться. Потому что и тогда я жаждала не ее молодого человека, а ее магнетической нежности. – Не надо. Я замужем. Адриан – единственный мой якорь в жизни. Он поклялся любить меня вечно. Он не заслуживает предательства. Кевин кивает. Он разочарован. Настала моя очередь его продинамить, и я делаю это не без удовольствия. – Надеюсь, ты нашла хорошего человека. Я тогда говорил на полном серьезе: ты достойна самой искренней любви и преданности. Я выдавливаю: – Да, спасибо. Кевин разглаживает рубашку. – Флора тоже была достойна лучшего. Я разрушил ее жизнь. Именно поэтому я и решил сюда приехать. В смысле, конечно, я хочу вернуть себе доброе имя, – но больше всего я хочу, чтобы тот, кто это сделал, получил по заслугам. Я смотрю на клочок линованной бумаги, лежащий рядом, и воображаю, как Кевин корпит над ним, пытаясь разрешить загадку. Я не могу помочь ему сложить этот пазл, не выдав себя. Я отправила эсэмэски. Потом мы с Кевином поднялись в туалет. Потом он ушел – и сколько мы с Салли еще пробыли на вечеринке? Достаточно, чтобы кто-то закончил начатое мною. – А что, если… – я запинаюсь. – Что, если несколько человек были в сговоре? Кевин хмурится: – Я об этом думал. Но ведь в здание никто не входил. Почти все были на вечеринке. «В здание никто не входил». Зато кто-то из этого здания убегал. Слухи, комменты на ДАПе. «Я видела АВ той ночью, она в каком-то проституточном прикиде бежала из Баттса. Это ее рук дело». На вечере двойников меня было две. «Тут попахивает серийностью», – сказала Лорен. Салли могла заставить кого угодно сделать что угодно. Она вложила мне в руку телефон и хихикала, пока я набирала сообщение. Она вернула телефон Кевину, не забыв его протереть, чтобы избавиться от отпечатков. Все делалось как будто бы спонтанно. Мне рисуется Салли, которая нависает над своей лучшей подругой Иви и убеждает ее – попробуй оксик, это так прикольно! Мне рисуется Салли, которая обнимает Флору, рассказывает, как Кевин развлекается на вечеринке в ее отсутствие, и подбивает на чудовищную месть. «Салли! – хочется крикнуть мне. – Салли, что же ты наделала?» Но я уже слышу ее ответ: «Она сама этого хотела». На тумбочке звонит телефон, и я подпрыгиваю. Кевин берет трубку. – Алло, – и более нетерпеливо: – Алло, вас не слышно! – Он кладет трубку. – Ошиблись номером, видимо. Уже четвертый раз за день. «Никаких нас нет». Для Салли я свое отработала. Той ночью я была с Кевином, мое лоно стало его прибежищем. Салли постаралась, чтобы наш первый раз стал последним. Но всего этого я не могу ему сказать. – Я уж больше не знаю, что и думать. – По-моему, это самое честное, что я говорила за последнее время. – Ага. Тут сам черт ногу сломит. А все потому, что я оказался тряпкой и не смог прямо сказать девушке: мы расстаемся! Потому что я хотел секса, а она нет, и я стал искать его на стороне. – Но ведь вы с Флорой… «Ведь вы с Флорой… Я же слышала вас в постели!» – Флора считала, что нужно подождать до свадьбы. – Он пощипывает кожу на переносице. Я пытаюсь утрясти это известие внутри себя – вместе с тем, что оно означает, – но оно стоит колом. Я лежала в постели и слушала их возню и шорох простыней. У меня даже сомнения не возникло, что они там делают, – ведь все мы делали одно и то же. Да и Флора никогда не упоминала, что они ждут свадьбы. В памяти у меня вспыхивает Хэллоуин, летчик, лапающий Флору… А я-то, слепая дура, даже не поняла, в чем дело! – Мне пора. – Я встаю, мне тошно от самой себя. – Видимо, нам обоим придется с этим жить. Что еще тут скажешь? Флора умерла, а мы продолжаем жить, изъеденные общей болью. – Не уходи! – Он берет меня за руку. – Побудь еще. Пожалуйста. Не бойся меня. Я стараюсь запомнить его лицо, представить его себе таким, какой он есть, таким, каким я впервые увидела его в Дартмуте: испорченный мажорчик, не жалеющий красивых слов. Я могу отнять его у Салли, но ведь ей и дела не будет. Все равно люди для нее почти ничего не значат. Кроме, может быть, меня. – Счастливо оставаться. – Я дрожащими руками хватаю сумку. – Подожди. Разве мы не должны разобраться, что происходит? Что ты намерена делать? – Черт его знает. Просто жить дальше. – Я останавливаюсь на пороге, в голове всплывает последний вопрос. – Ты написал рассказ о девушке по имени Кларисса. Кто она на самом деле? – Кларисса – это ты, – отвечает он без колебаний. – Я хотел послать рассказ тебе, но подумал, что это слишком. Не знаю, зачем я отправил его Флоре. Может быть, хотел, чтобы она сама догадалась: это не о ней. Но она была так счастлива, что я не решился разрушить ее радость. – Жалко, что я этот рассказ так и не прочла. Я ему, конечно, не верю. Лучше бы он вообще не писал этот рассказ. Кларисса распалила мою зависть к Флоре. Превратила эту зависть в зверя, порабощенного инстинктами. – Мне тоже жалко. – Он с грустной улыбкой берется за ручку двери. – Будь осторожна, ладно? Сев в машину, я тут же пишу эсэмэску Билли и замазываю поцелуй Кевина свежей помадой. Мне нужно почувствовать связь со своей обычной жизнью, удостовериться, что мир снаружи по-прежнему существует. «Ох и наломала же я дров!» Она отвечает мигом: «А я тебе говорила, что он приедет!! Ну, что там у тебя?» Романтическая душа, Билли неисправима. А какой тост произнесла на нашей свадьбе: мол, она, как только увидела Адриана, сразу поняла – мы созданы друг для друга! Что только женщины не делают ради подруг – не знаешь, то ли ужасаться, то ли восхищаться. Мы способны на любой обман во имя наших названых сестер. 32. Тогда Дело против Кевина возбудили, но было непонятно, дойдет ли оно до суда. Впрочем, для него и так каждый день был судным. В Уэслиане вспыхнули протесты. Девушки из Баттс-С – те самые, чьей красоте и не требующей усилий крутости я завидовала, – были записными активистками; на время отложив свою рутинную грызню с руководством кампуса, они переключились на историю с Флорой. Они выходили на митинги – бунт волос и зубов. Год назад в кампусе запретили писать мелом на асфальте, но сейчас на запреты все забили. Куда бы мы ни шли, приходилось переступать через лозунги: «Правосудие для Флоры! Оружие – это не только ножи и пистолеты! Слова способны убивать!» Мои страхи висели на мне мертвым грузом, мне даже из постели по утрам выбираться было тяжело. Я прогуливала пары, отсиживалась в своей новой комнате. На вечеринки меня больше не тянуло. Я хотела одного – как-нибудь дожить этот год. Когда я все-таки отваживалась покинуть комнату, меня подстерегали девицы, требовавшие, чтобы я возглавила движение против того, что сама же – хоть им это и было невдомек – спровоцировала. Внезапно я стала нарасхват – именно тогда, когда мне хотелось стать невидимкой. Я изо всех сил старалась их избегать, но однажды в прачечной, когда я запихивала вещи в стиральную машину, на меня наскочила Лорен. – Ты ни на одной демонстрации не была. – Она скрестила руки. – Неужели ты не хочешь, чтобы этот гад получил по заслугам? – Хочу, конечно, – буркнула я. – Но не понимаю, чего вы добьетесь, рисуя мелом на тротуарах. Этим юристы должны заниматься, а не мы. – Ты могла бы просто показать, что тебе не все равно, – заявила Лорен. – Тебе не кажется, что это твой долг перед ней? Почему-то все считали, что я чего-то Флоре должна; это меня просто вымораживало. Ее и при жизни почему-то все время надо было спасать, и даже смерть не помешала ей дальше играть ту же самую роль. – А может, у тебя есть другая причина не ходить на демонстрации? – выплюнула Лорен и, развернувшись, потопала прочь. Я не успела увидеть ее лицо и понять, что ей известно. Слухи про Кевина в то время были еще обрывочными, но вот-вот готовились обрасти мясом. На досуге я разглядывала свою кружку «Подруга» и никак не могла решить: то ли сунуть ее под гору грязной одежды на полу, то ли поставить на видное место как напоминание о том, что бывает, когда разинешь рот на слишком большой кусок. В конце концов, выезжая из Баттса по окончании первого курса, я оставила кружку в общаге, зато сохранила фотографию Кевина, которую сперла с Флориной доски, – она обрела вечный покой в томике Джона Донна, зажатая между страниц. Ночами я почти не спала – я была уверена, что полиция не удовлетворится моими ответами и опять придет по мою душу. Я ходила в Мокон с Салли, но только гоняла еду по тарелке. Зубы у меня постоянно стучали, мысли принимали то самое приземленное, то совершенно фаталистичное направление. – Да расслабься ты уже, – твердила Салли. – Все позади. Можно возвращаться к нормальной жизни. Но она ошибалась.