– Откуда тебе знать? – Салли, не глядя на меня, сунула руки в карманы куртки – куртка была не ее, она сперла ее у какого-то парня. – Люди много во что могут поверить, если у них совесть нечиста. Когда человек не в состоянии принять то, что сделал, он может убедить себя, что он не он. Это было уже не о Кевине. Между нами наметился разлом – сперва он был в ширину волоса, а теперь уже в несколько дюймов. – А что, если он нас выгораживает? – никогда еще я не высказывала этого предположения вслух. Салли втянула воздух, заглотив кусочек полуночного неба. – Никаких нас нет. Она произнесла это так тихо, что я подумала: может, ослышалась. – Что? Она остановилась и сложила руки на груди: – Никаких нас нет, Амб. Эти эсэмэски послала ты. Да, я стащила телефон. Но чисто по приколу. А все остальное – твоих рук дело. Ты, твоих. Между нами разверзлась зияющая пропасть. Салли решила избавиться от балласта. То есть от меня. Я не нашлась, что возразить, потому что она сказала чистую правду. Это я набрала роковые эсэмэски и нажала «отправить». Она не нашептывала текст мне на ухо. Эта правда была как глыба льда, которая застряла где-то между моим горлом и желудком и не желала таять. Мне нужно было убедить себя, что я поддалась чьему-то дурному влиянию, – только так можно было жить дальше. Но во всем была виновата я – я одна. 35. Сейчас Кому: «Амброзия Веллингтон» a.wellington@wesleyan.edu От кого: «Совет выпускников Уэслиана» reunion.classof2007@gmail.com Тема: Встреча выпускников 2007 года Дорогая Амброзия Веллингтон! Наслаждаясь банкетом, не забудьте о нашей гостевой книге! Запишите какую-нибудь шутку, понятную только уэслианцам, любимый анекдот, сентиментальное воспоминание. На свете нет ничего дороже слов, и за время учебы в Уэслиане Вы наверняка это поняли. Должны были понять. Искренне Ваш, Совет выпускников Когда мы возвращаемся в зал (Салли в кои-то веки плетется позади), в нас вонзаются десятки подозрительных глаз – девчонки за столом явно воспользовались нашим отсутствием, чтобы подбросить дровишек в вяло тлеющую застольную беседу. Адриан глаз от стола не поднимает. На этот раз он не спрашивает, где я была. Сев на свое место, я вилкой подпихиваю говяжий медальон на тарелку Адриану – он всегда радуется, когда я за ним ухаживаю. – Спасибо, сам справлюсь, – говорит он. Он по-прежнему злится. По дороге домой мне придется туго, наверняка я услышу «Нам надо поговорить», только вот говорить нам не о чем. Я попрошу прощения за то, что бросила его одного чуть не на полдня, но ни за что не признаюсь почему, и через несколько дней он придет в норму – а вслед за ним и я. Ведущий банкета – Брейден Эллиот, который с двумя другими парнями некогда жил в коттедже по соседству с тем, который я делила с Хэдли и Хизер, – толкает речь, пока разносят десерт – какие-то разномастные шоколадные квадратики. В голове, словно всплывающий баннер, возникает дикая мысль: «Это мой последний ужин». Тот, кто написал записки, не даст нам так просто уехать. Брейден выкликает победителей конкурса, о котором я первый раз слышу. В свое время на выпускном нам вручали шуточные награды, которые присуждались общим голосованием, а теперь, по всей видимости, идея в том, чтобы сравнить, какие из наших предсказаний сбылись и как бы мы проголосовали сейчас. «Человек, который снимется в реалити-шоу». «Человек, который получит Оскар». Эту премию должны бы были присудить мне. В другом мире, где я не стала соседкой Флоры, не встретила Кевина и Салли, может быть, это и была бы я. «Человек, которого арестуют на протестной акции». «Человек, которого застанут голым в Олине». Все одобрительно хохочут, а мне хочется провалиться сквозь землю. – «Человек, который отмажется от убийства», – зачитывает Брейден и издает натужный смешок – Ну и номинация… Амброзия Веллингтон! Меня выкликают, в ушах у меня стучит кровь. Все взгляды устремлены на меня, словно кинжалы. На этот раз никто не смеется, никто не хлопает. – Иди, получай свою награду, – говорит Элла. Наверное, голосовала за меня. Адриан не поднимает глаз от тарелки, его челюсти крепко сжаты. Мне хочется убежать куда подальше, но я встаю и иду к сцене, втягивая живот и закатываю глаза, как делали некоторые другие победители. Однако, когда я поднимаюсь на сцену, Брейден не вручает мне дешевый пластмассовый кубок и не жмет руку, как всем остальным. Он открывает коробку, служившую урной для голосования, и смотрит на бумажные лоскутки внутри. Лицо у него перекошено от смущения. – Очень странно: похоже, номинация-то не существует, – бормочет он мимо микрофона. – Вот коробка, вот бумажки, но в списке такая номинация не значится, и кубка тоже нет. Ты уж извини. Сам не пойму, как так вышло. Я таращусь на него, не в силах свести все к шутке. – Давай сделаем вид, что все окей, – говорит он с извиняющейся улыбкой. Я пожимаю руку, которую он протягивает, но вместо того чтобы сразу вернуться на место, открываю коробку и вытаскиваю ворох бумажек. На всех них написано мое имя. Десятки «Амброзий Веллингтон», выведенных изящным почерком. Одна из них прилипает к моей потной ладони и спархивает на пол, пока я иду между столами. Я не смотрю ни на Салли и Адриана, ни на Хэдс и Хизер, ни на девчонок из Баттс-С. Брейден на сцене откашливается и переходит к следующей номинации. «Человек, который изобретет новый Фейсбук». «Ни от какого убийства я не отмазывалась!» – хочется крикнуть мне. Я вообще никого не убивала. Я совершила непростительный поступок, но так далеко не заходила. Кишка тонка. У меня даже ключа от комнаты не было, а Флора наверняка заперла дверь… У меня не было ключа от комнаты, потому что его взяла Салли. Что-то было у нее на топе – внезапная картинка прорезает мои воспоминания о той ночи. Какая-то полоска на сетке, темная, почти черная. И чокер исчез… И уже во второй раз за сегодня я вижу словно наяву: Салли заходит в комнату, изображает сочувствие, предлагает Флоре горячий шоколад. Берет кружку «Лучшая» и разбивает ее о пол в ванной. «Смелее, решайся. Ты ведь этого хочешь». Но Флора не хотела. Что Салли сказала мне той ночью? «Нельзя заставить человека сделать то, чего он сам делать не собирался». Она не подбивала Флору взрезать вены. Она сделала это сама. Не знаю, как ей удалось не заляпаться с ног до головы. Наверное, она была очень аккуратна. Точно знала, что делать. Насколько глубоко резать. Как создать впечатление, будто осколок держала сама самоубийца. Как заставить несчастную не кричать. Осознание произошедшего опустошает меня. Я больше не сомневаюсь. Кевин был прав. Флору действительно убили. – Это она, – бормочу я себе под нос. Поднимаю глаза и вижу, что ни Салли, ни Адриана за столом нет. 36. Тогда Дело против Кевина Макартура в итоге было прекращено. Улик для продолжения разбирательства не хватало, установить степень его причастности не представлялось возможным. Слишком много аргументов было за то, что Флора сама наложила на себя руки. Тут и ее так называемая депрессия, и эсэмэски, которые она слала Кевину, – эдакое параноидальное крещендо, – и поисковая история браузера, в котором сохранились запросы о том, как определить, что тебя изнасиловали, – хотя никто ни о каком изнасиловании слыхом ни слыхивал, так что непонятно даже, было ли оно на самом деле. Истерика в СМИ затихла, Кевин исчез. Девчонки из Баттс-С строчили негодующие письма его адвокату и писали в новостные программы, пытаясь подогреть угасающий интерес к этому делу, но их воззвания уже никого не трогали. Все кончилось, я снова могла дышать. Только вот самый воздух вокруг меня изменился. Уэслиан был настроен по отношению ко мне враждебно – не только люди, но и сам кампус, – словно животное, пытающееся выбросить меня из седла. Порой, когда я возвращалась в Баттс из ЦИ, из часовни просачивалась музыка и колокольные звоны складывались не в церковные мотивы, а в песни, которые любила слушать Флора. Позже я узнала, что студентам разрешалось звонить в церковные колокола, но для меня так и осталось загадкой, кто исполнял эти песни. А может, они вообще звучали только у меня в голове. Я избежала попадания в ад, но остаток первого курса стал моим личным чистилищем. Я получила то, чего жаждала, – внимание. Но не того пошиба. В лучшем случае однокурсницы сохраняли остатки приличия, вежливо улыбаясь, когда я садилась рядом на лекциях или пристраивалась на краешек стола в Моконе. В худшем – откровенно хамили. Салли я время от времени видела в кампусе и даже на парах – в Уэслиане трудно спрятаться, – и иногда мне казалось, что кампус так и норовит нас столкнуть, словно фигуры на шахматной доске. Я к ней не подходила и не пыталась поймать ее взгляд. Хуже ее неусыпного внимания было только ее полное безразличие. Ее постоянно сопровождала свита – девчонки вроде нее, но попроще. Личинки Салли, заменившие меня. Поток людей, желавших припасть к ее золотому алтарю, не иссякал. Слухи, которые для меня стали ярмом, на ее шее превратились в сверкающее ожерелье. Я по-прежнему не могла переключиться ни на что другое и раз за разом проигрывала на ноутбуке одно и то же видео, где Флорина мама выходит из здания суда, прикрывая лицо от камер рукавом тренча, а Флорина сестра Поппи плетется за ней. С осени она выросла на полфута и уже не казалась маленькой девочкой. На ее лице застыло мрачное выражение. Она обозлена на весь мир. И у нее есть причина злиться. У нее отняли сестру. И парень, который это сделал, остался на свободе. В глазах закона Флора была девицей с нестабильной психикой, которая слегка тронулась на почве учебы и одиночества и после ссоры с молодым человеком сделала трагический выбор – лишила себя жизни. Но это был именно выбор. Я не ответила на письмо Поппи, пришедшее по электронной почте через две недели после окончания первого курса. Она умоляла меня рассказать все, что я знаю о ее сестре и Кевине. Я не могла заставить себя солгать в ответ и попросту удалила это письмо, но оно навсегда отпечаталось у меня в памяти. «Может, с Флорой что-то случилось той ночью? Может, Кевин что-то ей сделал? Пожалуйста, мне нужна правда! Ведь ты знала Флору лучше, чем любая другая однокурсница! Она всегда говорила, что ты надежная подруга!» Я не спала несколько суток и с треском завалила сессию. «Она всегда говорила, что ты надежная подруга». Это была ее последняя ошибка. 37. Сейчас