– Понятно. Уже давно. Но ты ведь сам знаешь, как у нас бывает. Большая тайна, все секретно. Впрочем, это лишь вопрос шкалы. Я тоже не отказываюсь от того, чтобы принимать оплату за лечение, если кто-то мне ее впихивает, а я знаю, что ему это не в тягость. Знаю, что за определенного рода услуги Круг требует немалой оплаты. И это справедливо, все дорожает, а жить нужно. Не о том речь. – Тввииит, – Птица переступила с ножки на ножку. – Коррииин. – Ты догадливый, – кисло улыбнулась Висенна, склоняя к Птице голову, позволяя, чтобы та легонько коснулась клювом ее щеки. – И именно это меня достает. Я видела, как он на меня смотрел. «Мало того что ведьма, – думал, наверное, – так еще и лицемерная комбинаторша, жадная и расчетливая». – Тювиит трк трк трк тююииит? Висенна отвернулась. – Ну, все не настолько плохо, – проворчала, щурясь. – Я не девочка, как ты знаешь, я не теряю голову настолько легко. Хотя нужно признать… Слишком долго я брожу одна по… Но это не твое дело. Следи за своим клювом. Птица молчала, топорща перышки. Лес становился все ближе, видна была дорога, исчезающая в чаще под аркой толстых веток. – Слушай, – отозвалась миг спустя Висенна. – Как оно, по-твоему, может выглядеть в будущем? Возможно ли, чтоб люди перестали в нас нуждаться? Пусть и по простейшим поводам, для лечения? Некоторый прогресс уже заметен, возьмем, для примера, травников, но можно ли себе представить, что когда-нибудь они справятся, например, с крупом? С родильной горячкой? Со столбняком? – Твиик твиит. – Тоже мне ответ. Теоретически возможно и то, что конь наш сейчас вмешается в разговор. И скажет нечто умное. А что ты скажешь о раке? Справятся ли они с раком? Без магии? – Тррк! – Я тоже так думаю. Они въехали в лес, пахнущий холодом и влагой. Перешли через неглубокий ручеек. Висенна въехала на холм, потом спустилась вниз, в вереск, достигавший стремян. Снова отыскала дорогу, песчаную, заросшую. Знала эту дорогу, ехала уже по ней всего-то три дня назад. Вот только в противоположном направлении. – Кажется мне, – отозвалась она снова, – что нам не помешало бы немного изменений. Мы костенеем, слишком сильно и слишком некритично вцепились мы в традиции. Когда я вернусь… – Твиит, – прервала ее Пестрая Птица. – Что? – Твиит. – Что ты хочешь сказать? Почему нет? – Тррррк. – Какая надпись? На каком опять столпе? Птица, взмахивая крылышками, сорвалась с ее плеча, отлетела, исчезла в листве. Корин сидел, опершись спиной о столп на перекрестке, глядел на нее с нагловатой улыбкой. Висенна соскочила с коня, подошла ближе. Чувствовала, что тоже улыбается, против воли, более того – подозревала, что улыбка ее выглядит не слишком умной. – Висенна, – крикнул Корин. – Признайся, не отуманиваешь ли ты меня случайно чарами? Поскольку я чувствую немалую радость от нашей встречи, почти неестественную радость. Тьфу-тьфу, на пса, не на меня. Чары, точно говорю. – Ты меня ждал. – Ты невыносимо проницательна. Видишь ли, утречком я проснулся и понял, что ты уехала. «Как мило с ее стороны, – подумал я себе, – что не будит она меня ради таких глупостей, как излишнее прощание, без которого, несомненно, можно обойтись. В конце концов, кто в нынешние времена прощается или здоровается, это же просто предрассудки и чудачества. Верно?» Поэтому я повернулся на другой бок и снова заснул. И только после завтрака я вспомнил, что должен сказать тебе кое-что неимоверно важное. Так что я уселся на трофейного коня и поехал напрямик. – И что такого хотел ты мне сказать? – спросила Висенна, подходя ближе и запрокидывая голову, чтобы взглянуть в синие глаза, которые прошлой ночью видела она во сне. Корин оскалился в широкой улыбке. – Дело довольно деликатное, – сказал. – Не получится в двух словах. Это потребует длительных разъяснений. Не знаю, успею ли до заката. – Ну хотя бы начни. – В этом, собственно, и проблема. Не знаю как. – Господину Корину не хватает слов, – покачала головой Висенна, все еще улыбаясь. – Абсолютно неслыханное дело. Тогда, например, начни сначала. – Неплохая идея, – Корин сделал вид, что становится серьезней. – Видишь ли, Висенна, прошло уже немало времени, как я брожу в одиночестве… – По лесам и гостинцам, – закончила чародейка, закидывая руки ему за шею. Пестрая Птица, высоко на ветке, махнула крылышками, раскинула их, запрокинула головку. – Трррк твиит твииит, – сказала. Висенна оторвалась от губ Корина, посмотрела на птицу, подмигнула ей. – Ты был прав, – сказала. – Это и правда дорога без возврата. Лети, скажи им… Она заколебалась, махнула рукой. – Ничего им не говори. Святослав Логинов Дарид «В некотором царстве, в некотором государстве жили-были…» Люди существа стайные, стройно жить не могут и потому сбиваются в шайки, банды, коллективы, а пуще того, в царства и государства. Оттого у них случаются беды и неурядицы, о которых в сказках говорится. Сказок Дарид помнил множество, хотя частенько не понимал, зачем они и о чем в них толкуется. Но раз сказки помнятся, то пусть их. Есть не просят. Сам Дарид поначалу тоже жил-был вдвоем с папенькой. Дарид был мал, папенька заботился о нем, кормил и оберегал. Потом Дарид вырос, а папенька состарился и начал прихварывать. Теперь уже Дарид заботился о нем, но заботы не помогали, папенька хворал все чаще, а потом его вовсе не стало. С тех пор Дарид, как и полагается, жил-был один. Хотя Дарид был людского рода, но жил не стайно, а стройно. Из людского бытия помнились сказки, кой-какие рабочие ухватки и кое-что по мелочам. Но главное, конечно, речь, Дарид умел говорить и сильно подозревал, что это умение досталось ему от человечества. Курум, например, говорить не умел. Хрумкал, грымкал, но членораздельных звуков не издавал. Собой был невысок, но коренаст. Бегал когда на двух ногах, а то и на четвереньках, и весь был покрыт соловым, на шерсть похожим волосом. Одежды не носил, то есть ничего человеческого в нем не наблюдалось. Дома у него тоже не было, во всяком случае, Дарид о таком не знал. Курум обитал на лугу, что между рекой и Даридовой рощей. Кроме Курума на лугу имелась стая баранов. Но бараны просто животные, их никто в расчет не принимает. Дарид не был даже уверен, бараны это или овечки. В сказках овечки тоже встречаются. Когда сталкиваешься с настоящим жителем, сразу понятно: это Курум, это Мухляк, а это – Чурнан. А тут – ходят какие-то существа по лугу, а зачем и почему – непонятно. Луг – Курумова вотчина, пусть он с баранами разбирается. И Курум разбирался, да еще как! Иногда просто смотрел, как они пасутся, иногда пугал, и тогда бараны шарахались в разные стороны, тряся хвостами. А порой Курум выбирал одного барана и ел его, а остальные, сбившись в кучу, таращились выпученными глазами, и в их взглядах не отражалось ничего. Главное правило стройной жизни – не лезть, куда не зовут, но Дарид недаром был людского рода, главное правило им частенько нарушалось. Но, нарушая букву неписаного закона, Дарид свято блюл его дух. Изредка он подходил к Куруму, что уже было нарушением, и спрашивал: – Я возьму барана. Можно? Курум недовольно ворчал, и Дарид понимал, что можно. Было бы нельзя, так и недовольство было бы иным. Когда в позату зиму из Зачащобья набежала стая волков и принялась, не разбирая, резать баранов, ворчание раздалось такое, что и в Зачащобье слышали. Казалось бы, что волки, что бараны, все животные: серые и лохматые, сбиваются в стаи, а разница огромная. Курум драл набежников так, что шерсть летела клочьями, но и волки в долгу не оставались. Дарид наблюдал за сражением и не мог понять, кто кого заест. Вмешиваться нельзя, это не его битва. Потом Дарид с огорчением вспомнил, что хотел попросить у Курума не одного, а двух баранов, потому что ему очень нужны шкуры, но после нынешнего разорения Курум, конечно же, не даст ничего. И еще Дарид подумал, что волчья шкура вполне заменит баранью, а охота это совсем иное дело, нежели участие в сражении, даже если охота происходит на Курумовой земле во время битвы. Это и вовсе не вмешательство, и стройность жизни не портит. Умные размышления заняли совсем немного времени, после чего Дарид тонким колышком насмерть приколотил волка, что полохматей, а следом второго и третьего. Он бы и четвертого прибил, но волки, утащив несколько бараньих туш, утекли к себе, а гнаться за волками в Зачащобье небезопасно даже для Дарида. – Волчьи шкуры возьму, – объявил Дарид. Что ворчал израненный Курум, было не понять, но и без того ясно: шкуры Куруму не нужны, у него своя не хуже. Ходить по чужой земле в случае нужды обычай не возбранял. Дарид пользовался этим правом вовсю, исходивши весь край. Сильно хотелось знать, кто из обитателей относится к людскому роду, а кто сам по себе. Решил так: кто говорить способен – тот человек, а нет – то просто житель. Тут тоже бабушка-береза надвое скрипела: а ну как говорить житель умеет, но не хочет – что тогда? Вон, Чурнан, недальний сосед, что в чащобе за Даридовой рощей живет: две руки, две ноги, одна голова – ни дать, ни взять – человек, только скукоженный, горбатый, Дариду едва по пояс. Но не скажет ни полсловечка, знай лишь хохочет, как оглашенный, и все старается Дарида с дороги сбить, чтобы тот заблудился и пошел кругами. Тут поневоле усомнишься: в разуме Чурнан или сам где заплутал. Дарид хоть и людского рода, но деревьям сродни и в лесу потеряться не может. Это Чурнан должен бы сообразить, даже если он не человек. А что до смеха, то неясыть тоже хохочет, хотя человечества в ней ни на полпера. Чем живет Чурнан, над чем смеется, Дарид не знал, да и не интересовался знать. Ему из чащобы ничего не надо, в роще то же самое есть, еще и получше. Скажем, орехов у Чурнана нет, а у Дарида – сколько угодно. Дальний конец рощи зарос густющим орешником, в урожайные годы на созревшую лещину сбегались белки даже из Зачащобья. Зверьков Дарид не гнал: жалко, что ли? Себе орехов тоже набирал, а потом ходил да пощелкивал. На дальнем конце чащоба истончалась и превращалась в дубраву. Там обитал Жам. Он точно не был человеком, а больше напоминал Курума. Дарид в свое время даже думал, что Жам и Курум – братья. В сказках братья встречаются часто, но их всегда трое: два умных, а третий – дурачок, и к тому же они непременно соперники, а Жаму и Куруму делить нечего, оба они умницы, вотчины свои ухичивают на славу, так что Дарид неверную мысль отбросил. Бывают ли у Жама и Курума малыши, есть ли смена поколений, Дарид не знал. На глаза ему дети, ежели таковые нарождаются, не показывались, а соваться в такие дела – негоже, стройность жизни не велит. В роще у Дарида росли в основном березы, а у Жама в дубраве липы и дубы. На желудях кормились белки и кабаны, летом, когда начинали цвести липы, дубрава наполнялась пчелиным гулом. Пчела зверек стайный, а живет стройно. И мед дает, что уже вовсе чудо чудное. Мед Дарид любил страстно, сам не свой делался от текучей сладости. Когда пчелки начинали сбиваться в шайки или ватаги – кто скажет, как это у них называется? – Дарид ловил их и сажал в колоду. Тогда шайка – или банда? – успокаивалась, становилась царством и начинала таскать мед. Колоды Дарид выламывал в чащобе и приволакивал поближе к липам. В самой дубраве колоду выламывать нельзя, тут деревья счетные, вроде как березы в роще, а правила чужой жизни, если хочешь быть добрым соседом, надо исполнять. Вот чащоба на то и чащоба, там самоуправство простительно, сам Чурнан не знает, сколько у него деревьев и каких. Половину колод обычно разорял Жам, который тоже был охотником до меда, но с этим приходилось мириться: дубрава – Жамовы владения, это Дарид сюда без спроса вперся. За дубравой начинались увалы, и там никто не жил. Даже странно, места красивые, зверья всякого полно, а хозяина нет. Хотя, возможно, и есть, просто Дарид его не заметил, он тоже не всевидущий. Увалы постепенно перерастали в горы. Там Дарид встретил самого дальнего из жителей. Дарид хотел на вершину подняться, узнать, что оттуда увидеть можно. Шел по крутому склону, когда вдруг понял, что здесь живет Зурайко. Понять – понял, а увидать ничего не мог. Решил, что Зурайко куда-то убрел по своим Зурайковым делам. Самого Дарида тоже дома сейчас нет, так чем Зурайко хуже? И только он так подумал, как понял: то, что он за кучу камней принимал, и есть Зурайко, а никаких камней нет, потому что это не камни, а чешуя, вроде как у василиска. Какого рода может быть этакий страхолюд? Чем здесь живет и какая тому причина? Хотя ответа ждать не приходилось, Дарид спросил: – Ты тут всегда живешь? И неожиданно ответ получил. Открылись агатовые глаза, и вместо бесформенной кучи обломков обозначилась сидящая фигура: покатые плечи, рука, подпирающая тяжелую голову. Голос, напоминающий скрежет трущихся камней, произнес: – Где я только не жил-был. И в тридевятом царстве, и в тридесятом государстве. Но и здесь покоя нет. Ты зачем пришел? – Хочу подняться на вершину. – Там ничего нет. Зато во время подъема со склона может сойти камнепад и сломать твои красивые ноги. Уходи. – Спасибо, – сказал Дарид и ушел. Если хозяин говорит: «Уходи» – надо уходить. Тут ничего не попишешь, тем более что грамоты Дарид не разумел и писать не мог. Чащоба отделялась от Зачащобья топким болотом. Там сидел Хвай. Что за удовольствие сидеть в трясине? – однако Хвай там сидел, это Дарид знал совершенно точно. Интересовало другое: каков Хвай из себя, чем питается, как продолжает свой род? А может, он вообще бессмертный… на бессмертного поглядеть тоже было охота. Дарид уселся на корягу и принялся ждать. Дарид был не только людского рода, но и березового, поэтому ждать умел неустанно. В охотку мог неделю просидеть не двигаясь. Но на этот раз трех дней не прошло, как ряска в болоте разошлась и показалась облепленная тиной башка.