Джона вскидывает бровь. – Значит, ты все-таки хочешь жить на ферме. – Да нет же! Я не сказала, что… – Понятно. – Он растягивается на спине, закидывая руки за голову в издевательски расслабленной позе, и подол его рубашки задирается, обнажая подтянутые мышцы живота. – Калла Флетчер – фермерша. Я подарю тебе на день рождения большие уродливые резиновые сапоги и соломенную шляпу. И корзину для яиц. Нам стоит завести кур. Я морщу нос. – Куры воняют. – И милого козленка или даже двух, – продолжает он, не обращая на меня внимания. – Ненавижу коз. – Что? – Никаких коз. Джона поворачивается ко мне и шокировано поднимает брови. – Ты сейчас серьезно? – Да! – Но козы же миленькие и маленькие? – И с жуткими горизонтальными зрачками. – Да как ты можешь ненавидеть коз? – Джона выглядит искренне озадаченным. – У меня есть причины. А что ты думаешь о солнечных батареях? Они работают на Аляске при таком коротком… – Не-а. – Он мотает головой, и его голубые глаза сверкают озорством. – У тебя не выйдет, Барби. Выкладывай или я вернусь домой с десятком милых маленьких карликовых козочек для твоей фермы. Зная Джону, он это сделает. В смысле, у нас под крыльцом живет неофициально одомашненный енот. Я стону в голос, уже зная, чем это все обернется. – Ладно! Когда мне было шесть, во время школьной экскурсии меня покусали козы, и с тех пор… Мои слова заглушаются взрывом хохота Джоны. – Тебя терроризировали козы? Я толкаю его локтем. – Это не смешно! – Хотя я изо всех сил стараюсь сдержать улыбку сама. – Ладно, ладно. Ты права. – Он поднимает руки вверх в знак капитуляции. – Покажи мне свои шрамы. – Вообще-то у меня нет никаких заметных шрамов. – Потому что они все душевные? – спрашивает Джона с напускной серьезностью. – Заткнись! Когда тебе шесть и тебя окружает стадо зверей, которые рвут твою одежду и грызут тебе пальцы, а потом тебя еще сшибают в свежую кучу дерьма, ты ни за что этого не забудешь! – Я демонстративно вздрагиваю, чтобы подчеркнуть свои слова. Он трясет головой, и его смех затихает до едва заметного хихиканья. – Иди сюда, мой маленький ненавистник коз. Джона захлопывает мой ноутбук и отодвигает его в сторону. Его мощное тело прижимает меня к себе одним плавным движением, и его губы оказываются на моих. Глава 7 Февраль – Так это друг Джорджа? – спрашиваю я, зарываясь вглубь своей куртки. Джона ведет Веронику к длинному ровному участку земли, по обе стороны которого возвышаются конусообразные вечнозеленые деревья. С одной его стороны стоят два прямоугольных здания зеленого цвета с металлическими крышами: одно побольше и второе – уменьшенная копия первого. Рядом с замерзшим озером примостился бревенчатый домик. Из его трубы, рассеиваясь в туманном небе, вьется шлейф темного дыма. В другой стороне, среди деревьев, притаились еще несколько пристроек и сараев. Это основная часть любого хозяйства на Аляске, как я узнаю в будущем, где можно укрыть все – от нарубленных дров и пропана до питьевой воды с квадроциклами и снегоходами. – Кто, Фил? Ага. Они познакомились в военно-воздушных войсках. Я встречал его несколько раз. Отличный парень. Его жена умерла от инсульта осенью. Примерно в то же время, когда умер Рен. – И он здесь совсем один? Других домов у озера нет, насколько я могу судить. – Ага. Его сын живет где-то на юге. Орегон или Айдахо, что-то в этом роде. – Джона кивает в сторону грузового отсека, на термосумку с лосятиной, которую Джордж попросил нас завезти ему по пути в пригород Анкориджа, куда мы полетели смотреть выставленные на продажу дома. – Он оценит это. Наш самолет попадает в воздушную яму и трясется, и моя рука инстинктивно взлетает вверх, чтобы сжать предплечье Джоны. Он усмехается, легко и уверенно подмигивая мне, и заверяет, что все в порядке – с нами все будет в порядке. И так оно и есть, с тех самых пор, как он спас меня от Рождества в одиночестве больше месяца назад, все дается нам легко. Мы плавно влились в наш прежний ритм, только уже без того некогда настойчивого облачка тревоги, которое маячило над нами в те времена, когда мы день за днем наблюдали, как ухудшается состояние моего отца, и страстно желали, чтобы у нас было побольше времени вместе. Теперь волнение в разговорах о нашем будущем: о том, что необходимо будет сделать в доме, который мы купим, о том, что предстоит подготовить перед открытием чартерной компании, и том, в каких солнечных и теплых местах мы будем отдыхать, когда понадобится передышка от долгой темной зимы. Наши ночи полны смеха, пока лежим, запутавшись в простынях, и разговариваем, планируем и передразниваем друг друга, и мы вполне довольны жизнью. И теперь, когда Джона официально завершил свою работу в «Аро» – прощальная вечеринка в его честь состоялась вчера, – а юристы трудятся над документами для продажи домов Барри, наша совместная жизнь движется куда быстрее, чем я того ожидала. И это именно то, что я себе представляла, когда пыталась постичь, что такое любовь, но не могла сформулировать точного определения в своей голове. Это оно. Это мы. Это тот всплеск эмоций, который я ощущаю каждый раз, когда Джона входит в комнату; то нетерпение, которое испытываю, когда его нет рядом; то, как ёкает мое сердце каждый раз, когда заставляю его смеяться. Поддавшись порыву, наклоняюсь к Джоне и быстро целую в щеку над его недавно подстриженной бородой. Он смотрит на меня с любопытством в глазах. – За что это? – За то, что ты – это ты. Снова перевожу взгляд на приближающуюся землю. Даже выкрашенная в тот же суровый зимний белый цвет эта часть Аляски заметно отличается от той замерзшей тундры, которую мы покинули сегодня с первыми лучами солнца. Здесь дома разбросаны дальше друг от друга, но более многочисленны, а озера и реки очерчены густыми лесами вокруг своих берегов. Джона внимательно следит за моим взглядом. – Это часть Аляски действительно хороша. Я любуюсь мгновение зазубренными белыми пиками гор вдалеке, еще более отчетливыми на фоне морозного голубого неба. Станут ли все эти горные хребты для меня когда-нибудь обыденностью? – Что это за гора? – Денали. Самая высокая в Северной Америке. Я вздыхаю. Кажется, здесь действительно мило. – Жалко, что она так далеко. – Это не далеко. Она считается частью ландшафта Анкориджа. – А как далеко отсюда сам город? – Всего в полутора часах. – Ты имеешь в виду, что аж в полутора часах, – поправляю я. – На машине это три часа. При хорошей погоде. Джона пожимает плечами. – Но и не так далеко, как Бангор. – Не так, – соглашаюсь я. Джона сажает Веронику на заснеженную взлетно-посадочную полосу, и лыжи легко скользят по дороге, которая, вероятно, совсем недавно была расчищена трактором, припаркованным в сторонке. – Прекрасная линия обзора… отлично выровнена… – Голос Джоны полон восхищения. – Держу пари, ты говоришь это про все взлетно-посадочные полосы.