– Ну, что это он был там, среди деревьев, следил за мной. – При этой мысли у меня по позвоночнику пробегает дрожь. – Помнишь, я говорила тебе, что иногда вижу кого-то? В тот день мне показалось, что я видела в лесу какое-то движение. Держу пари, это был он. Цвет и размер подходят. Джона мотает головой. – Сомневаюсь, Калла. – Я серьезно! – И я серьезно. Зик продолжает бродить за загоном. Не думаешь, что этот пес загрыз бы его, как только у него появился бы шанс? Это резонный аргумент. Джона возвращается к своему планшету, а я блуждаю взглядом по ангару. И зачем Филу нужно было помещение для двух самолетов, если у него имелся только один; мне остается только гадать об этом. – Я все равно думаю, что я права. Джона не отвечает, слишком погруженный в свои записи. Или не обращающий на меня внимания. Я подхожу к сине-белому биверу Фила, который стоит на прицепе в дальней части ангара со снятой панелью двигателя. Фил сказал нам, что не поднимал его в воздух уже три года из-за проблем со зрением. Что же происходит с самолетом после такого долгого отсутствия эксплуатации? – Еще раз, какого он года? Шестьдесят девятого? – Пятьдесят девятого. – Еще лучше. Я забираюсь внутрь по узкой лесенке со стороны пилота. Свешиваю ноги из кабины, пока рассматриваю серебристые полоски изоленты, скрепляющие красную ткань сидений. Фил и его вездесущая изолента. Панель управления с циферблатами и переключателями здесь точная копия Вероники, на мой взгляд, но я уверена, что если спросить Джону, то он назовет тысячу различий между ними, едва только взглянув. – Что с ним может быть, по-твоему? – Для начала ему нужен новый пропеллер. Фил сказал, что я смогу выжать еще, вероятно, часов триста на этом двигателе, но я оставлю это на усмотрение Тоби. Сегодня они наконец-то встретились, правда в не самых лучших обстоятельствах, и, прежде чем расстаться, обменялись всего несколькими короткими фразами. По крайней мере, Джона, похоже, не против дать ему шанс, удовлетворенный тем, как исправно работают движки снегоходов и квадроциклов с тех пор, как с ними поработал Тоби. – Вам двоим стоит как-нибудь выпить. Будет неплохо, если у Джоны появится местный друг мужского пола, и поскорее. Казалось, в Бангоре его знали и любили все, однако мой отец и Макс были единственными парнями, с которыми Джона общался вне работы. Теперь папы нет, а Макс вернулся в Портленд и занимается своим сыном Тором. Джона что-то ворчит в ответ. Я провожу кончиком пальца по одному из датчиков на панели, и палец сразу же покрывается толстым слоем пыли. Когда самолет будет готов к полету, его нужно хорошенько отмыть. И тут меня осеняет. – Нам нужно дать ей имя! – кричу я. Сначала это была традиция моего деда, а потом и отца. Теперь мы тоже должны ее перенять. Поверить не могу, что я не подумала об этом раньше. Джона, уже завершивший свои проверки и наполовину торчащий из Вероники, задерживается, чтобы достать что-то внутри нее. Затем он спрыгивает из самолета на землю с тяжелым стуком ботинок. В одной руке он сжимает смятый коричневый бумажный пакет, а в другой – предмет, завернутый в газеты. – Я уже дал. – Правда? – Меня пронзает неожиданный укол разочарования. – Как ты мог дать ей название без… – Рен. Я назвал его Рен. – Джона приближается к самолету и проводит рукой по фюзеляжу. – Это он. – О! – Я закусываю губу, когда вместе с пузырьком эмоций у меня вырывается улыбка. – Это хорошее имя. – Ага. Я тоже так подумал. Однако голубые глаза Джоны печальны. Это еще раз напоминает мне, что я не единственная, кто потерял моего отца и все еще скорбит по нему. – Поможешь мне спуститься? Здесь слишком высоко, чтобы спрыгнуть с самолета на его поплавки или прицеп. Джона вытягивает руки и открывает мне свои объятия. Я тянусь к нему и, обхватив его шею руками, позволяю себе соскользнуть вниз, зная, что он выдержит мой вес. Он кряхтит, но едва сдвигается с места и ставит меня на пол, придерживая рукой мою спину. В процессе я украдкой целую его губы. – Вот. – Он протягивает мне предмет странной формы, завернутый в газетную бумагу и перевязанный шпагатом. – Это подарок на новоселье от Этель. – Этель? Когда ты с ней виделся? – Сегодня. Я нахмуриваю брови. – Что она делала в Крукед-Крик? – Я остановился в ее деревне по дороге домой. Хотел посмотреть, как они пережили зиму. – Какого черта, Джона! Этель и ее семья живут и занимаются промыслом в деревне вверх по течению реки Кускоквим. Я не знаю, как далеко находится эта деревня от Бангора, но точно знаю, что не рядом с Крукед-Крик. – Ты помнишь про маршрут? Он прилетел домой на полчаса позже, чем ожидалось, но я была так отвлечена всей этой ситуацией с псом Роя, что не придала этому значения. – Я здесь, и со мной все в порядке, так ведь? Да ладно тебе, расслабься. Мое раздражение мгновенно накаляется. – Не говори мне расслабиться! Ненавижу, когда мне говорят расслабиться. Джона смотрит на меня секунду, а потом выпячивает подбородок. – Открой. Я вздыхаю. – Этот разговор еще не закончен. Но я слишком устала и голодна, чтобы спорить с ним. Я начинаю дергать шпагат, перетягивающий упаковку. – Как она? Все еще угрожает отрубить конечности своему сыну? Джона усмехается. – У него до сих пор две руки. Пока что. – А как ее внук? Воспоминание о мальчике, который на сегодняшний день жив только благодаря храбрости или безумию Джоны – в зависимости от того, с кем ты разговариваешь, – вызывает у меня широкую улыбку и мгновенно испаряет раздражение. – Он огромен и носится повсюду. – Наверное, все из-за мускусных крыс, которыми его кормит бабушка. Что это такое? – Я прорываю слой газетной бумаги и обнаруживаю под ним еще один. Это что-то твердое, это я могу сказать точно. И, надеюсь, не что-то отвратительное. У этой женщины странное чувство юмора. Джона достает из коричневого пакета длинную коричневую полоску вяленого мяса и протягивает ее мне. Я качаю головой. Я уже на собственном опыте узнала, что это не говядина. – Значит, не так уж ты и голодна, – дразнится он, отрывая кусок зубами. – Никаких поцелуев, пока ты не почистишь зубы. Я разворачиваю последнюю обертку и обнаруживаю внутри статуэтку. Мне требуется минута, чтобы повертеть подарок в руках и, рассмотрев со всех сторон, различить двух свернувшихся птиц. – Вау. Это сделано вручную? – спрашиваю я, проводя большим пальцем по поверхности. Гладкая. – Ага. Этель вырезала ее всю зиму, – говорит Джона, жуя. – Это бивень.