– Даю тебе двадцать минут. Я смотрю на часы. – Сейчас только семь утра! Что с тобой не так? Почему люди на Аляске не спят в свои выходные? В последние дни я каждое утро вставала в шесть, чтобы проводить Джону, отбывающего из Анкориджа в отдаленные уголки Аляски. В два из этих дней я летала с ним, в основном для того, чтобы познакомиться с людьми и сделать живописные фото для социальных сетей, как для «Йети», так и для себя. Но потом к нам приезжал плотник, чтобы сделать сетку на крыльце, так что мне пришлось остаться дома. Если честно, это оказалось не так уж и трудно. Как бы мне ни нравилось проводить время с Джоной, рабочие полеты становятся слишком однообразными и обыденными. Я чувствую себя более продуктивной в офисе, когда занимаюсь бумажной работой и вопросами маркетинга, нежели в условиях турбулентности среди коробок с молотым кофе, которые нужно доставить на отдаленный курорт к туристическому сезону. Прошлым летом, когда мне все это было в новинку и казалось захватывающим, когда часы моего пребывания на Аляске и с Джоной были ограничены, все ощущалось иначе. Находиться с ним в воздухе по-прежнему волнительно, но теперь, когда я здесь уже насовсем, я не чувствую этой необходимости сопровождать его в каждом его полете. Хотя если мы улетим, то у меня появится один день отдыха от Мюриэль. Верная своему слову, она приехала на своем квадроцикле на следующий день после происшествия с медвежьим капканом, в семь утра. С лотками крошечных зеленых растений, прикрепленными к раме рядом с ружьем, и нарисованной от руки схемой предстоящих посадок. В точности повторяющей сад Колетт. С тех пор каждое утро, не важно, дождь или солнце, Мюриэль появляется на пороге нашего дома, чтобы вытащить меня проверить электрическую изгородь, кучи грязи и крошечные саженцы и убедиться в том, что в саду ничего не изменилось, кроме нескольких появляющихся то тут, то там сорняков. Она даже не стесняется сама по пути выпускать Зика и Бандита из загона. – Давай, солнце уже несколько часов как взошло. На улице стоит прекрасный день. – Джона подкрепляет свои слова тем, что отдергивает занавеску на окне. Я пытаюсь заслониться рукой от луча света, щурясь от его яркости. – Полчаса, – уговариваю я. – Кофе уже готов. – Латте? Моя кофе-машина – копия той, что купил нам домой Саймон, – прибыла вчера. – Ты же знаешь, что я понятия не имею, как пользоваться этой штукой. Джона стаскивает наш плед с кровати, обнажая мою кожу прохладному утреннему воздуху. Я громко стону, вытягивая руки над головой. – Прекрати быть таким жаворонком. Это раздражает. Джона открывает рот, чтобы ответить, но останавливается, его голубые глаза внимательно изучают мое неприкрытое тело. Я все еще могу победить в этом столкновении, понимаю я. – Так что… часик? – дразню я его, выгибая спину так, чтобы его горячий взгляд устремился на мою грудь. Он ругается себе под нос, а затем разворачивается и выходит за дверь, крича: – Двадцать минут! – О, так ты в полном режиме йети. Отлично. Я смотрю на наш потолок, обшитый деревом. Когда Джона в таком состоянии, его нелегко отвлечь. И раз мои попытки соблазнения были пресечены, я тащу свое уставшее тело в ванную. * * * Когда Джона заглушает двигатель Арчи, я любуюсь знакомой долиной – отвесными скалами, уходящими в небо по обе стороны от нас; извилистой рекой, которая тянется впереди, с водой, струящейся по камням и гальке, огибающей поваленные бревна; речушками, сходящимися и расходящимися снова, – и меня переполняет оживление. В последний раз, когда мы были здесь, нам предстояло забрать пару туристов, которая уже неделю бродила по горам, и ненастная погода вынудила нас остановиться на ночлег. Сейчас же, разрывая голубое небо, над нами плывут лишь пушистые белые облака. Джона снимает гарнитуру. – Стоило вытаскивать твою задницу из постели ради этого? – Несомненно. – Я обхватываю его щеки ладонями и притягиваю лицо Джоны к своему, впиваясь в его губы крепким поцелуем. – Это самый лучший сюрприз, Джона. Серьезно. Поплавки, прикрепленные к самолету, делают его слишком высоким, так что я не могу выбраться из него сама. Я жду, пока Джона не окажется сбоку от меня, а затем тянусь к его плечам и спрыгиваю вниз. Он замедляет мой спуск обжигающим поцелуем, оставив мои ноги болтаться в воздухе на несколько долгих мгновений, прежде чем они опускаются на грунтовую взлетно-посадочную полосу. – Ты странно себя ведешь, – замечаю я. Я не могу понять, что именно странного в его поведении, но что бы это ни было, Джона делает это с тех самых пор, как разбудил меня. Он нахмуривает брови. – Потому что целую тебя? – Ага. Не знаю. Ты кажешься… счастливее, чем обычно. Что случилось? – А разве я не могу просто быть в хорошем настроении? Он достает из самолета маленькую оранжевую термосумку. Теперь нахмуриваю брови я. – Мы остаемся здесь на ночь? – Не-а. Это наш ланч. – Он ухмыляется. – Решил, что ты больше не захочешь вяленое мясо. Мои брови поднимаются. – Ты сам сделал нам ланч? Потому что я была уверена, что ты не умеешь готовить. Делать для него бутерброды, которыми он может перекусить перед работой и в дороге, стало для меня уже привычкой. Это куда проще, чем разбираться с ворчливым настроением Джоны, когда он голоден и стоит перед холодильником, глядя на мои салаты и овсянку, замоченную на ночь, и жалуется, что там никогда нет ничего съестного. – Ладно, острячка. Он закидывает винтовку через плечо – это служит мне напоминанием, что, хотя мы и совершенно одни здесь, на Аляске никогда нельзя быть уверенным, что вокруг никого нет, – и, взяв меня за руку, ведет к линии деревьев. В моем животе поднимается будоражащее чувство, пока мы пробираемся через лес и проходим мимо знакомой арки с прибитыми к ней рогами. Растительность вокруг не такая пышная, какой она была в середине прошлого лета. Природа еще только просыпается от зимней дремоты: ветви лиственных деревьев голые, а почвенный покров только-только начинает проглядываться. Кроме стука наших ботинок по истертой временем тропинке, не слышно ни звука. – Что, если там кто-то уже есть? – Тогда я вышвырну его прочь, – отвечает Джона, и в его глазах пляшет озорство. Хижина общественного приюта выглядит точно такой же, какой мы ее и оставили: тихая деревенская лачуга, притаившаяся посреди леса, с заколоченными окнами и кучей дров, сложенных рядом с дверью в ожидании случайных жильцов. – Это так странно. Когда мы входим в тусклый полумрак, меня захлестывает волна ностальгии. Сквозь щели в досках через окна пробиваются крошечные лучи солнца, дающие совсем немного света. Но их достаточно, чтобы я смогла разглядеть все важные подробности: место на полу, где я тогда расстелила матрас, не зная, кто из нас будет на нем спать; веревку, на которой Джона развесил мою одежду, промокшую от ливня; крошечную кухню с сухой раковиной и помятыми кастрюлями, где он приказал мне раздеться; черную дровяную печку в углу, которая согревала воздух и наши переплетенные тела всю ночь. Здесь даже пахнет так же – затхлым деревом и копотью. Это была ночь, когда между мной и Джоной возникла связь. Взгляд Джоны долго блуждает по комнате. Интересно, а что он помнит о той ночи и насколько ярки эти воспоминания? Что касается меня, то сейчас, когда я снова стою здесь, я могу сказать, что помню каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждую дрожь моего тела. По крайней мере, мне так кажется. Джона ставит термосумку на стол. – Дай мне минутку, чтобы все разобрать. Он подносит мою руку ко рту, чтобы поцеловать ее, а затем делает глубокий медленный вдох; его глаза спокойны и внимательны, и таят в себе намек на что-то – озабоченность или страх, – когда встречаются с моими. – Джона, серьезно, ты начинаешь меня пугать. Ты собираешься сказать мне, что умираешь или что-то в этом роде? – Боже! – Он испускает задыхающийся смешок и, покачав головой, направляется к двери. – Ладно, видимо, нет, – бормочу я и добавляю громче: – Не поранься опять! Я слишком люблю эту кофту, чтобы ты проливал на нее кровь! Я подхожу к кухонному столу в сельском стиле, чтобы расстегнуть молнию на термосумке, любопытствуя, что же Джона взял с собой. Внутри несколько контейнеров с виноградом, сыр и крекеры, а также термос с ячменным супом, который я приготовила вчера. – Вау. Ты действительно сделал сэндвичи. Я заглядываю под круассан и нахожу аккуратную стопку нарезанной ветчины. И маленькую двухбокальную бутылочку шампанского, пристроившуюся сбоку. Он даже не забыл упаковать фужеры. – Ты что, не завтракала? – спрашивает Джона из-за двери. Теперь, когда окно не заколочено, в комнату проникает дневной свет. – Просто заглянула. – Я вытаскиваю бутылочку. – Мы что-то празднуем? Он пожимает плечами. – Наш приезд сюда? – Подходит. – Я провожу рукой по шершавой поверхности стола, лукаво улыбаясь. – Помнишь его? Джона пинком закрывает дверь и идет ко мне.