– Майкл, у него весь класс по струнке ходит. Даже не знаю, кто его обожает сильнее – девчонки или парни. – Тошнотворный портрет будущего лидера класса. Слишком уж он рвется во всеобщие любимчики. – Это еще не значит, что он болван. Просто он прагматик. – Решение вести себя глупо ради популярности – дикость, значит, он все-таки болван. – Да не ведет он себя глупо, скорее никого не хочет обидеть. – Обидная для меня точка зрения. – Он ладит со всеми, даже с теми, кто сечет в математике. – Он обхаживает ботанов и азиатов, чтобы получить их голоса. Примитивная и очевидная тактика. – Только для тебя. А по-моему, он знает, как вести себя с людьми, чтобы в его присутствии никто не смущался. Он никому не угрожает. – Это слабость. – А я бы назвала это гибкостью. – Увидим. – Звучит зловеще. – Нет, я в прямом смысле: мы же будем наблюдать за ним с близкого расстояния весь семестр. – Верно. – Знаешь, Холли часто на него поглядывает. – Она на всех поглядывает. И на тебя тоже. – Но недолго. Я смотрю на нее в ответ. И обыгрываю ее в гляделки. Точно, я вспоминаю: «Этот твой странный дружок, – говорит Холли, – чего это он на меня уставился?» Может, ты ему нравишься. «Заткнись! У него что, не все дома?» Просто он очень умный. «Очень странный». Хватит повторять одно и то же. Признайся, он симпатичный. «Может быть». – А я до сих пор не могу опомниться после того, как увидел тебя на перекрестке. – Вот и я тоже. По крайней мере, здесь его нет. – Тебе хотя бы понравилось? Вопрос в точку. Толпы народу, сплошные «дорогуши», макияж, жара, ожидание, всюду так и сыплются слова с корнем «греб» – глаголы, существительные, прилагательные, – но небрежно, по-дружески, и единственный островок спокойствия в этом хаосе – Биб, да и то большую часть времени она приклеена к какому-нибудь девайсу. Скажу прямо: это был самый странный день в моей жизни, я находилась в центре внимания, но вместе с тем меня как будто там вообще не было. Как будто я могла разодрать на себе кожу, вылезти из нее, отойти в сторону, осмотреться, и никто бы ничего не заметил. – Было замечательно – если тебе нравится, когда тебя тянут, дергают, толкают, расчесывают, брызгают лаком, пудрят, а затем заставляют сидеть смирно, пока все вокруг еще миллион лет суетятся и настраивают свет. В общем, игра на вылет между скукой и смущением. Неужели только сегодня утром я рассказывала Холли (уже в который раз – она прямо наслушаться не может!), Пиппе и Тифф Симпсон, как это было шикарно? Как визажистка хранит все свое добро в огромном трехъярусном металлическом сундуке. Как у нее нашлись всевозможные оттенки основы «Бобби Браун», и она смешивала их на тыльной стороне собственной руки. Как банкетная служба доставила потрясающие суши, крошечные тарталетки с заварным кремом и маракуйей и мини-бейглы с ростбифом; как платье, в которое меня нарядили, разрезали сзади и склеили тканевой лентой, чтобы оно лучше сидело; как из-за фена, которым ассистент, лежа на полу, раздувал мои волосы, я вытянулась во весь рост и распрямилась; как стилист предложила мне сходить на перекур, а визажистка заявила: «Никуда ты не пойдешь», а потом сжалилась и рассказала, что лучше всего ходить в «Угар» и «Каталину», как будто я знатная тусовщица, а не жалкая лузерша, не окончившая десятый класс. Невероятно, но обе версии были почти на сто процентов правдой. – А ресницы у тебя стали темными. – Это тинт, краска такая. Ты что, все-все замечаешь? Мы направились обратно в быстро меркнущем свете. – Биб – ну, крестная, – сказала, что ни в коем случае не отпустит меня в лагерь без накрашенных ресниц. – Чудеса. – А Холли сделала лазерную эпиляцию ног. И подмышек. И линии бикини. – Еще чудесатее, – Майкл втихомолку удивляется девчачьей суете вокруг одежды, макияжа и внешности, но ему хватает ума, чтобы не распространяться об этом. – А ты чем занимался? – Бегом, правда, немного. Подумал, что приехать сюда подтянутым не повредит. – Да уж, полезнее эпиляции. Умираю, как есть хочется. Тебе здесь хватает еды, которая сама на себя похожа? – Хватает. Но аппетита она не вызывает. Он всегда предпочитает еду, которая похожа сама на себя. Например, жареную картошку – ест, пюре – нет; куриную ножку – да, карри с курицей – нет. Вот так мы с Майклом общаемся настолько долго, что я уже не помню, насколько именно. Обычно мне нравится видеться с ним. Только иногда начинает немного не хватать свободы. Фоном всегда точит беспокойство: с ним все в порядке? Лекарства принимает? Обходится без лекарств? Общается с людьми? Надо ли позвать его? А его пригласили? Не слишком ли далеко вперед он ушел на уроках? Может, напомнить ему: притормози, пусть остальные хоть немного тебя догонят? В детском саду он всегда здоровался со всеми, держа меня за руку. А меня охватывало важное и взрослое чувство: рядом со мной кому-то спокойнее. Он доверял мне полностью, всем сердцем. А я понимала, что так и должно быть. Ему нужен кто-то, чтобы за ним приглядывать. Я очень дорожила его доверием, словно оберегала маленькое и хрупкое яйцо. Больше мы не держимся за руки. В лагере он – один из самых рослых парней. И подтянутых тоже. С его мозгами и странностями по-другому нельзя – иначе он был бы идеальной мишенью для школьной травли. И вдобавок он осложняет положение, наотрез отказываясь вступать в школьные спортивные команды. Он выполняет самый минимум обязательной программы и бегает на длинные дистанции. Его вполне устраивают одиночные занятия в тренажерном зале, но он ненавидит принципы, действующие в элитных частных школах в отношении спорта, особенно спортивные стипендии – иными словами, покупку спортсменов, выигрывающих всякие призы, которые так красиво выглядят в рекламных материалах школы. А я? Я вообще не удостаиваю спорт ни единой лишней мыслью. Я не люблю его, и моя нелюбовь взаимна, поэтому мы просто стараемся друг друга не трогать. Я занимаюсь по минимальной программе, где не требуется скорость, чувство мяча (или еще чего) или дух соперничества. До приезда сюда нам предлагали в качестве одной из программ йогу – вот это как раз моя тема. Помедитировать для меня все равно что подремать. Майкл смотрит на меня, и на его лице отражается душевная борьба – он решает, сказать что-то или промолчать. – Выкладывай. – Теперь для тебя все будет по-другому. – Из-за рекламного щита? Он с озабоченным видом кивает. – Вследствие щита. Помню, когда мы начали учиться, я спросила у мамы, что не так с Майклом, потому что уже сама к тому времени поняла, что он не такой, как остальные. Она объяснила, что он очень умный и немного паникер. С годами я уточнила этот диагноз: настоящий гений с патологической, порой изнурительной тревожностью. Но это всегда казалось логичным: тот, кто так много понимает, и тревожиться должен пропорционально своему пониманию. Может, взгляд и упрощенный, но вот так обстоит дело с моей точки зрения. 17 воскресенье, 14 октября Я продержалась в лагере «Кромешный ад» почти неделю. Мне предстоит восстановить отношения… С людьми в целом. Итак, люди в моем корпусе. О, да, к ним я испытываю прямо-таки теплые товарищеские чувства. Сибилла. Красивое имя. Первая Сибилла в моей жизни. Почти все ее зовут Сиб. Она вроде не против. Улыбается. Может, и я когда-нибудь улыбнусь в ответ. Шумиха вокруг нее, которую я заметила в первый день, – из-за ее фото на гигантском рекламном щите. Видела я его. Это реклама парфюма, и из-за прически, макияжа или какой-то хитроумной компьютерной графики кажется, будто она опутана плющом. Кожа у нее очень белая – и на фото, и в реале. А мечтательный и немного не от мира сего взгляд в рекламе очень похож на тот, который довольно часто появляется у нее в жизни. По-моему, она из тех, кто любит бывать наедине с собой, а здесь такой роскоши негусто. Видимо, она не модель. Просто один раз снялась для рекламы. Она очень высокая и гибкая. И я, честное слово, так и не могу понять, красотка она или уродка. Может, и то и другое? Определенно очень интересная внешность, пожалуй, даже прекрасный образец французской jolie laide[9] – потрясающее понятие. Холли, которая живет в нашем корпусе, считается лучшей подругой Сибиллы. Она шумная, любит покомандовать, у нее есть свое мнение обо всем, что должны делать и как выглядеть другие, а в случае Сибиллы она, похоже, толкает ее к ранним отношениям с каким-то Беном. Зачем? Кто он такой, пока не знаю. Меня, новенькую, Холли воспринимает в штыки, все ждет, когда я сделаю неверный шаг (долго ждать не придется), и всем видом дает понять «хочешь мне понравиться – постарайся». Она ждет, что я захочу ее одобрения, буду бояться, жаждать признания и добиваться ее дружбы, но ничего подобного не будет. Если бы она знала, насколько я не заинтересована в том, чтобы вписаться в ее компанию, то поберегла бы силы. Вечно она лезет со своим честным мнением. Честным до откровенного хамства. «А кто еще тебе скажет правду, если не я?» Хоть бы объяснил ей кто-нибудь, что далеко не все стоит говорить вслух. Иногда могла бы и заткнуться. Если бы меня хоть сколько-нибудь интересовало общение с этой компанией, я бы сама ей так вчера и сказала. Она остановила какую-то девчонку возле учебного корпуса и во весь голос, совершенно не думая о том, кто может ее услышать, спросила, не пора ли ей заняться эпиляцией. «Чем?» – растерялась та девчонка. Холли расхохоталась. Сделала вид, что собирается отойти, потом обернулась и крикнула: «Усами своими, говорю, займись! Хоть бы при свете на себя в зеркало посмотрела, что ли».